Софья

Наше время

Умывшись и переодевшись в домашние шорты и майку на тонких бретельках иду на кухню заварить себе чай. Поплакала, пострадала и вроде бы успокоилась — нам не привыкать. На столе звонит мобильный, а на дисплее высвечивается фотографии мамулечки. Только она может звонить так поздно.

— Привет, мам!

— Привет, дочь! — передразнивает она. — Почему трубку не берешь?

— Пардон, была в ванной, не слышала. А что?

— А что у нас с голосом? Ты что плакала? — у мамы тон бывалого следователя. Нет, ну как она это делает?

— Не-е-ет, просто Кеша чудит. Мне опять предъявили за его непристойное поведение, — отшучиваюсь я.

— Не кот, а простигосподи, — цокает маман.

— Не гоже, ваше сиятельство, так о внуке, — призываю к совести этой святой женщины.

— Кстати, о птичках… — резко меняет тему мама.

— О нет, не начинай, пожалуйста.

— Я и не собиралась. Я хотела напомнить, что в воскресенье у нас "Бющюк той" (уйг.-праздник колыбели). Сыну Амины 40 дней. Не забудь.

— Опять? Блин, мать, я скоро разорюсь на этих тоях. Это же стабильно опять десятку нести (десять тысяч тенге — это почти 2 000 рублей).

— Не ной! Вот замуж будешь выходить или родишь, тебе родня по двадцатке принесет. И гулять будут три дня от радости.

— Даже если эту двадцатку умножить на количество нашей родни, моя свадьба не окупиться, — фыркаю я. — Ты только поэтому звонишь, или еще что-то? — по голосу ведь чувствую, что не договаривает.

— Да, еще, — делает многозначительную паузу, а по спине пробегает холодок.

— Что-то с папой? — со страхом спрашиваю.

— Не-е-ет. Что с ним станется? Он живее всех живых, — мама сначала смеется, а потом делает голос ниже. — Сонь, я видела твоего отца.

Молчу. Сжимаю в кулаке чайную ложку и кусаю губы.

— Ты здесь? — зовет мама. — Соня?

— Да, — отвечаю сипло. — И где ты его видела?

— На ярмарке. Мы с папой ездили туда за мясом. Столкнулись случайно. Узнал меня сразу. Первый даже подошел.

— М-м-м, — тяну еле слышно.

— Про тебя спрашивал.

— Ох, мам! — протестую я. — Вы не виделись почти сорок лет и тут он вдруг вспомнил: “А-а-а, у меня же, кажется, дочь есть от этой женщины!”,

— Софа, ну что ты так реагируешь?

— А как мне реагировать на человека, который тебя беременную бросил и развелся? М? Не поздно он спрашивает про меня? Может, еще двадцать лет подождет, пока я на пенсию не выйду?

— Так, понятно, — обреченно вздыхает мама, — ты не готова к разговору.

Соплю в трубку, пытаясь унять гнев и горечь. Не знаю, что меня больше разозлило: то, что мама спокойно говорит о человеке, который ее предал в самый важный момент, или что он спрашивал про дочь, которую не захотел признавать?

— Не готова. И не буду, — веду себя сейчас, наверное, как капризный ребенок, но биологический отец — больная тема для меня.

— Хорошо. Не злись, а то морщины раньше времени появятся, — мама переводит все в шутку. — Ложись пораньше и не пускай кота в кровать.

— А кого мне еще туда пускать, если не кота?

Прощаюсь с мамулечкой и погружаюсь в болезненные детские воспоминания. Нет-нет, у меня было счастливое детство: мама, бабушка Алла, дедушка Ваня. Мы жили втроем в этой самой квартире в “Золотом квадрате” — центре Алматы. Я купалась в маминой любви и ласке, а баба с дедом меня всячески баловали. Алла Федоровна преподавала музыку в консерватории, дед Иван Васильевич работал фотографом в газете “Казахстанская правда”. Типичная интеллигентная семья. Но в детском саду, из которого меня забирал обычно дедуля я стала замечать, что за другими детьми приходят мужчины помоложе и ребята называют их папами. Когда я спросила об этом маму, она почему-то заплакала и ответила, что мой папа на небе. Фотографий в то время и так было с гулькин нос, поэтому я никогда не задавалась вопросом, а как он выглядел. Мне было тогда почти четыре.

Моя мама — Наташа — школьная учительница русского языка и литературы. В 90-м ей дали в классное руководство пятиклашек и вот тут началось самое интересное. Были у нее там двойняшки: Равиль и Анвар. Один — серьезный, усидчивый, другой — разбойник. Она пару раз вызывала родителей в школу, но приходили тети. А когда Анвар выбил окно в кабинете математики, мама не выдержала и сама позвонила его отцу. Он прибежал на следующий день в школу и…влюбился в маму с первого взгляда. Оказывается, жена Дильшата Касымова умерла несколько лет назад от рака. Мужчина работал стоматологом, а с детьми помогали его сестры. Только он не сразу признался маме в своих чувствах, а после первого родительского собрания. Мама его ухаживания приняла, несмотря на то, что он был другой национальности. Ближе к Новому году Дильшат сказал, что хотел бы представиться семье. У бабушки как раз был день рождения 24 декабря, и мама его пригласила.

И вот праздничный стол накрыт, на часах уже восемь вечера, а дорогого гостя все нет и нет. Мама вся извелась, то и дело поглядывала в окно, перешептывалась с бабушкой. Наконец, раздался звонок в дверь, которую пошел открывать дед. На пороге стоял взлохмаченный, избитый, замерзший мужик с выбитым зубом и запекшейся кровью на губе. В руках он сжимал несчастный, помятый букетик гвоздик. Дедушка Ваня посмотрел на него с ног до головы, повернул голову и крикнул через плечо:

— Аллочка, кавалер пришел. Ну проходи. Иван Васильевич, — представился дед.

— Дильшат, — кивнул гость.

Мужчины пожали друг другу руки, а когда из зала выбежали женщины, дед развернулся и по дороге в комнату пробурчал что-то себе под нос.

Много лет спустя, когда дед уже был без ума от зятя, бабушка призналась, что пока Дильшат со мной знакомился, он зашел к бабе на кухню и шепнул ей на ухо:

— Господи, Аллочка! И где она только таких уёбищных находит?

Характер у меня все-таки дедовский.

На самом деле, мой будущий папа мог просто до нас не дойти. По дороге на день рождения на него напали воры и, пригрозив ножом, сняли импортное пальто и часы. Это были девяностые. Тогда даже в центре города тебя могли “раздеть”.

Мы с маминым ухажером быстро нашли общий язык, потому что он умел показывать фокусы и с удовольствием катал меня на спине, изображая лошадку. А когда они поженились, он меня удочерил По сей день я так и осталась для него единственной дочкой, потому что позже мама родила ему еще одного сына.

Не вся уйгурская родня Дильшата приняла меня и маму с первого раза. Некоторые первое время смотрели косо, но потом оттаяли и подружились с Наташей. С 91 года я жила в полной семье, с родителями и новыми братьями. Родители отчима были хорошими, тихими пенсионерами и жили в большом частном доме на окраине Алматы. И я с большой любовью помню их уйгурский дворик, залитый солнечным светом, стену, увитую виноградной лозой, голубую деревянную летнюю кухню и большой сад, где цвели яблоня, груша, урюк и персики. В сезон они падали на сочную траву и мы с братьями и сестрами собирали их для компота.

Я сразу сдружилась с двоюродной сестрой Эсмигюль — моей ровесницей. Вместе мы смотрели за тем, как летом бабушка Аджар, которую все внуки называли “мома” (уйг. бабушка) пекла тандырные лепешки. Нам всегда доставалась первая и я до сих помню вкус горячей хрустящей корочки. А дедушка Аруп, то есть “бува” делал для нас деревянных куколок и мы их украшали травой, цветами и пряжей. Но самым интересным и волшебным было засыпать в саду под звездами. Когда летние ночи были душные, дедушка стелил на траву большой ковер, а бабушка вытаскивала подушки и "копяшки" — толстые и теплые лоскутные одеяла, но не большие квадратные, а длинные и прямоугольные. Мы засыпали на них, считая звезды, а просыпались уже дома. И утром, за столом во дворе, бабушка нас кормила свежими хрустящими лепешками, настоящим маслом, и чаем с молоком и солью — любимым напитком всех уйгуров, который называют "аткян чай". А дедушка срезал перочинным ножиком гроздья винограда и ставил на стол.