Ставлю сумку на пол и включаю холодную воду. Надо хотя бы постараться вывести пятно от кофе на любимой блузке. Смачиваю салфетку и принимаюсь остервенело тереть коричневый след, но делаю только хуже. Руки трясутся и не слушаются, а в голове полный кавардак. Бросаю бумагу в урну и вцепившись дрожащими пальцами в белоснежную раковину смотрю на свое отражение в зеркале. Изменилась ли я за те восемь лет, что мы не виделись? Не особо. Может, только волосы стали длиннее, а сама я еще циничнее. Помнится, Льву нравилась моя непосредственность и чувство юмора. Он смеялся над моими шутками и словечками, а еще говорил, что я особенная. Ну зачем память вновь возвращает меня в то время? Ведь я уже научилась о нем не думать.

— Соня…Соня, ты слышишь меня, моя милая? — шепчет Лев мне в ухо, крепко удерживая в объятиях. А мне трудно дышать…но не от нехватки кислорода, а от обиды и жестокой правды, что бетонной плитой придавила.

— Лева, отпусти меня, пожалуйста. Я больше не твоя, не мучай меня, — произношу сквозь слезы, которые предательски выступили, хоть я и пообещала себе не показывать ему свою слабость.

— Я все сделаю ради вас. Я клянусь тебе. Вы ни в чем не будете нуждаться. Я признаю ребенка…

— Нет больше никакого ребенка, Лева. Нет, — слова застревают в горле колючим комом. — Можешь передать ей, чтобы не волновалась. И мне от тебя ничего не надо.

— Ты… — голос Льва резко меняется, в нем появляются жесткие нотки осуждения. Он отстраняется и странно смотрит на меня.

— Что? Сделала аборт? Ты так плохо обо мне думаешь? — горько усмехаюсь, а самой выть хочется от нестерпимой боли. — В конце концов, хотя бы один ребенок у тебя все равно родится.

Дверь в туалет открывается, что быстро приводит меня в чувство и возвращает в реальность.

— О, Сонька! Привет! — звонко здоровается наш координатор Дина. — Бли-ин, пролила кофе? — с сочувствие спрашивает.

— Ага.

— Жесть. Новости видела? Кого отправишь? — спрашивает Дина уже из кабинки.

— Руслана. Написала ему, он подъезжает. Оператора только дай толкового, чтоб не налажал.

— Обижаешь, мать, — смеется коллега. — Слушай, тут генеральный водит по кабинетам какого-то мужика. Не видела?

— Нет, — холодею я, поняв, о ком идет речь.

— Тако-о-ой красавчик. Взрослый, солидный…такой, знаешь, альфа-самец.

— Дина, — беззлобно ухмыляюсь, — мать двоих детей. Тебе двух бывших мало?

— А что? — женщина выходит из кабинки и встает рядом со мной, чтобы помыть руки. — Я женщина свободная, год в разводе. Может, это моя судьба?! Вот знаешь, есть мужчины, которые к сорока отращивают пузо и лысеют. Мой второй бывший в последнее время ходит с "озером надежды" на голове, — заливается она. — А этот нет…такие мужики с годами только лучше, как, хорошее вино. Кстати, они вроде как в ньюсрум собирались.

А вот это плохо. Не хочу с ним больше сталкиваться, не хочу бередить старые раны и переживать себе во вред. И потом ньюсрум — моя территория, где я чувствую себя как рыба в воде. А он придет и все испортит.

Прохожу по в нашему open space офису (офис открытого типа), где работают журналисты двух редакций: русской и казахской. На съемки всегда ездят два корреспондента и один оператор. Темы в выпусках одинаковые, сюжеты похожи, только на разных языках. У каждой редакции свои выпускающие, но работаем мы в команде и часто друг друга прикрываем.

Уже в кабинете закрываю за собой дверь и быстро иду к шкафу, где висит белая рубашка, которую я принесла на всякий случай, когда продюсировала Дебаты кандидатов в депутаты. Хорошо, что тогда я забыла унести ее домой.

Серый пиджак вешаю на спинку стула, запачканную блузку снимаю и остаюсь в бежевом кружевном бюстгальтере и брюках. Достаю с вешалки рубашку, но тут же чувствую неладное: снова повеяло холодом, хотя я помню, что плотно закрыла дверь. У нас кабинеты-аквариумы, но стены оклеены специальной серой пленкой, чтобы редакторы могли уединиться и сосредоточится на текстах, а не на ходящих по офису людях.

Поворачиваю голову вправо и задерживаю дыхание, как при погружении под воду. Он все-таки пришел. Я это чувствую. Мое тело всегда так на него реагировало, даже когда я пыталась бороться с этим притяжением. И как назло я оказывается не закрылась на ключ.

— Выйди, — прошу, не оборачиваясь.

— Я хотел поговорить, — слышу в ответ его низкий, строгий голос. Он не просит, а требует.

— Нам не о чем говорить, — как можно уверенней отвечаю ему, надеваю рубашку, чуть приподнимаю волосы, а потом распускаю их так, что рассыпаются по моей спине. Да, Лева, я помню, как сходил с ума, когда я так делала. Только тогда на мне не было одежды. — И на будущее: стучись, перед тем, как войти в чужой кабинет. Я могла быть не одна.

Еле застегиваю пуговицы, потому как ледяные пальцы совсем не слушаются.

— Я учту. И все-таки нам надо поговорить, — повторяет он с нажимом.

— Мне не надо, — приходится развернуться к нему, чтобы выпроводить. Удерживать оборону становится сложнее и мой небольшой офис сейчас кажется таким крошечным и душным, что хочется побыстрее сбежать. Поразительно: это он нарушил мои границы, а неловко мне. — Покинь, пожалуйста, кабинет. Ты мешаешь мне работать, — указываю рукой на дверь и жду. Смотреть на него не могу, ведь знаю, что это опасно для жизни.

Он делает два широких шага и оказывается совсем близко. Нет, он не касается меня и не притягивает к себе, как когда-то. Но током бьет точно в цель, парализует, оглушает, лишает чувств.

Я цепенею, когда Лев чуть наклоняется и тихо говорит:

— Я думал, ты замужем, Соня.

“Я думал ты замужем, Соня”, - только сейчас до меня доходит смысл его слов. И это отрезвляет, потому что еще чуть-чуть и я бы лужицей растеклась у ног Льва, а показывать свою слабость нельзя. Я уже давно решила, что этот человек — не мой и не для меня. Заштопала сердце толстой иглой, чтоб наверняка. И пусть оно все в шрамах, но новых мне не нужно.

— Кто тебе сказал? — поднимаю на него удивленные глаза.

— Ника, — говорит он после короткого молчания, а меня передергивает от этого имени. — Я думал, она врет. Но потом сам вас видел.

— Как интересно, — напускное веселье всегда меня спасало в трудные моменты. — И как тебе мой муж? Понравился? — знать бы еще, кого он там видел.

— Сонь, — морщится он. — Ты можешь сказать правду? Ты развелась? Как давно?

— Моя личная жизнь, Лев Николаевич, тебя не касается. Или ты думал, я тебе восемь лет верность хранить буду? — отступаю назад и жестом указываю на дверь. — Выйди, у меня полно работы.

— Я не уйду, пока не узнаю, — внезапно рычит злой Лев.

— Соня, можно? Я к вам по поводу авиакатастрофы, — на мое счастье в кабинет после одного стука просовывается голова журналиста Руслана.

— Да, Рус, заходи. Давай обсудим, — прохожу мимо незваного гостя, сажусь за компьютер и открываю ленту информагентства.

Молодой, но подающий надежды репортер, немного тушуется и растерянно смотрит на грозного Льва, у которого разве что дым из ушей не идет.

— Здравствуйте, — коротко кивает Руслан.

— Здравствуйте, — отвечает он недружелюбно.

— Рус, садись. А вы, Лев Николаевич, сходите к нашему координатору, она вам все покажет в ньюсруме.

Он молча буравит меня цепким взглядом, но я держу оборону и делаю вид, что мне все равно. Лев, наконец, сдается и выходит из кабинета. Дышать становится легче и сердце потихоньку успокаивается.

Весь день проходит в напряжении. Три экстренных выпуска, в каждом из которых по два прямых включения. Один раз мы потеряли сигнал с журналистом, вещавшим с места трагедии. Перенервничали все, а я больше других. Еще до полудня обнародовали список погибших и оказалось, что на частном самолете находился крупный бизнесмен и его младшая жена — токал. Выяснилось, что несколько лет он жил на две семьи, а его первая и официальная супруга даже не догадывалась о существовании второй. Пришлось отправить съемочную группу к особняку вдовы. Понимаю, что жутко, но работа у нас такая.