[4] Баварская советская республика — государственное образование, существовавшее меньше месяца в 1919 году. Было разгромлено германскими войсками и фрайкорами. Другими яркими восстаниями коммунистов на период описываемых событий можно считать восстание спартаковцев в начале 1919 года, при котором были убиты Роза Люксембург и Карл Либкнехт, Рурское восстание 1920 года и Мартовское восстание 1921 года.

[5] Ullstein — берлинское издательство, дочерняя фирма которого, Propyläen, издала «На западном фронте без перемен» Ремарка в 1928 году. Прежде Ремарк обратился к Самуэлю Фишеру, однако тот не пожелал брать рукопись.

Левое плечо нещадно болело и похрустывало при движении — на него пришёлся основной удар. Вряд ли это был перелом или даже вывих: кости у Макса Кляйна крепкие, иначе давно сломались бы под тяжестью его туши, но заняться проблемным местом позднее всё же стоило. Впрочем, всё тело требовало внимания. Грубая напитка тканей псионической энергией не прошла без последствий, сердце бухало как кузнечный молот, в глазах плясали мушки, а мышцы будто пропустили через мясорубку. Но мучения с лихвой окупались видом помятого и растерянного, однако живого Герберта Боша.

Ещё толком не придя в себя, он полез во внутренний карман фрака и вытащил оттуда потрёпанную записную книжечку. Похоже, ценил он её выше своей жизни. В ней наверняка скрывались важнейшие секреты BASF — или как минимум список его любовниц. Когда он убедился, что она более-менее цела, то спрятал её обратно — и лишь тогда позволил себе впасть в прострацию. Сейчас он сидел рядом со мной, периодически ощупывая себя, словно желал удостовериться, что с ним ничего не случилось.

Опасения его имели под собой основания. Когда я рванул к нему, преодолевая гипнотическое воздействие Существа, чтобы спасти от приближавшегося автомобиля, то на обходительность растрачиваться не стал. Пусть моя скорость реакции в моменте существенно превышала таковую у окружающих, ограничения оболочки никуда не делись, тело Кляйна не поспевало за моим разумом.

Так-то оно не смертельно, Макс был для своих габаритов довольно проворным, а большего от него обычно не требовалось. Слону в посудной лавке ловкость не нужна, это тарелкам и блюдцам следует опасаться его, равно как и владельцу магазина, которого он запросто способен раздавить. Но в этом конкретном случае я спешил, выжимая из тела сверх его лимитов, и контролировать каждую деталь не успевал. Объятия, в которые я заключил Боша, чтобы отбросить его с пути машины, могли навредить ему как бы не больше непосредственного столкновения. Да и упади я неудачно, сверху на Герберта — и ушибом он не отделался бы, вся грудная клетка смялась бы, как гнилой фрукт. А с такими травмами здесь не выживают.

И получилось бы, что я, желая уберечь от гибели, стал бы натуральным убийцей, притом на глазах сотни свидетелей. А это — прямой путь за решётку для меня, человека без связей и денег, не говоря уже о том, что навеки закрылся бы перспективный путь знакомства с семейством Бошей.

Обошлось. Если Герберт и пострадал, то преимущественно душевно. Даже его манерная трость не сломалась — он пристроил её на коленях, его пальцы периодически отсутствующим жестом гладили её, словно он пытался найти утешение в знакомой вещи.

Покушавшийся на него автомобиль, само собой, давно умчался в неизвестность. Водитель чёрного Ford Model T образца 1917 года [1] даже не подумал остановиться и объясниться, несмотря на запоздалые истерические трели свистка, в который дул краснощёкий полицейский, регулировавший движение. Непокорность машины вызвала у него раздражение, которое он захотел сорвать на участниках инцидента у него под рукой, то есть на нас. Моей улыбки хватило, чтобы он подавился словами и безмолвно записал показания; после этого я намекнул ему, чтобы он опросил зевак и оставил нас в покое. Он безропотно подчинился.

Толпа, не получив кровавого зрелища и испугавшись перспективы общения со стражем правопорядка, рассосалась. Я вернулся к Бошу, который так и не поднялся с мостовой.

При моём приближении он поднял голову. На губах его появилась кривая ухмылка.

— Чертовски занятное дельце, — сказал он. Вытер пот со лба. — А я и не подозревал, что такой паникёр! Мне бы отскочить, но я, как услышал визг колёс, застыл в ступоре. Да что там ступор, меня будто паралич хватил! Я не религиозен, но тут почудилось, что этот чёртов клаксон — самые настоящие иерихоновы трубы. И пальцем не получалось шевельнуть, хотя вроде и ужаса особого не было…

Он яростно взлохматил волосы.

— Выдрать бы эту трусость с корнем! Слишком уж неприятное открытие.

Если я правильно оценил ситуацию, то с Бошем тоже поработало Существо. В отличие от меня, прошедшего курсы противодействия ментальному воздействию и умевшего управляться с псионической энергией, Герберт был беззащитен перед фокусами сущности. Я внутренне выругался. Вот что бывает, когда расслабишься на работе. Слишком хорошо все шло, слишком. Впредь нужно утроить бдительность.

— Вы перенервничали, это бывает, — отозвался я. — Естественная реакция организма. Кто-то, угодив в стрессовую ситуацию, замирает, а кто-то делает ноги. Некоторые же умудряются дать опасности в нос — совершенно рефлекторно! Но все эти ответы рождены страхом, что абсолютно нормально. Попытайся мы избавиться от страха, вмешайся в отточенный процесс реагирования — в надежде вырастить суперсолдат или ради ещё какой-нибудь глупости, — то мы лишь утратим часть инструментов, позволивших нам как виду покорить природу. За тысячи лет существования человечества оно приобрело немало полезных навыков. Ими просто нужно овладеть сознательно. Полагаете, я не боялся, когда мчался на вражеские траншеи — да что там, когда спасал вас?

Бош стрельнул в мою сторону быстрым взглядом и цокнул языком:

— Нет, вы не боялись. Не могу себе представить, что в вас живёт страх, герр Кляйн.

Тем не менее моя воодушевляющая речь подбодрила его. Он поднялся на ноги и скептически осмотрел свою одежду. Она пребывала в плачевном состоянии — немудрено после того, как он как следует повалялся на дороге. Бош вздохнул и принялся отряхивать от грязи брюки; их это не спасло.

— А ведь то, что произошло, не смахивает на случайность, — произнёс я, наблюдая за реакцией Герберта.

Тот ничем не выдал, что уловил намёк.

— В столице полно болванов, которые, впервые садясь за руль, воображают себя великим гонщиками. И то, что у них в карманы набиты деньгами, этому заблуждению скорее способствует. Это и впрямь не случайность, это — попустительство городских властей!

— Верно… Но я не слышал, чтобы такие лихачи гоняли при свете дня, в час пик, в центре Берлина — хотя бы из-за оживлённого трафика и патрульных на каждом углу. Куда проще оторваться в предместьях или на просёлочных дорогах. Сейчас крестьяне уже не бросаются на машины с вилами.

В Берлине строго следили за порядком на улицах. Это было неизбежно. Никакой разметки и светофоров ещё не изобрели, только-только появились первые дорожные знаки. Пешеходы, велосипедисты, автомобили, кареты и тягловый транспорт — все они с равным успехом могли рассчитывать на главенство на улице. В этих условиях скорость, с которой дозволялось водить машины в городах, не превышала пятнадцати километров в час [2]. Фактически их уравнивали в этом плане с лошадьми. Из мчавшегося же форда выжали не меньше шестидесяти — то ещё достижение, если учесть характеристики этой колымаги, а также то, что шофёру приходилось избегать медлительных и громоздких повозок, других, законопослушных автомобилистов и подчас непредсказуемых пешеходов, среди которых попадались играющие дети.

— Вы чересчур рационально мыслите, герр Кляйн, — сухо отозвался Бош. — Не ищите чёрную кошку в тёмной комнате, ведь её там нет.

— Вот как? Значит, мне привиделось и то, что голову наш лихач заблаговременно обмотал шарфом, оставив открытыми лишь глаза. А также то, что он не сбавил скорость, когда заметил вас. Кажется, он её даже набрал…