К ночи на город опустился плотный туман, сквозь который едва пробивался свет газовых фонарей. Редкие прохожие, зябко кутавшиеся в пальто и скрывавшие лица шарфами, выныривали из мглы, как пугливые тени, — и столь же стремительно растворялись в ней. Тишина вечерних улиц казалась почти неестественной, почти настораживающей; и было отчего насторожиться, ведь за мной от самого зала собраний, где не так давно закончилась встреча членов «Сообщества взаимопомощи», крались двое.

Слежкой явно занимались не профессионалы, но их стоило похвалить хотя бы за то, что они умудрились не потерять меня при такой погоде и даже ни разу, стоило мне завернуть за угол, в панике не бросались нагонять бегом, отбросив всякую маскировку. Пока преследователи не мешали мне подводить итоги, и я решил оставить их на потом.

Нельзя сказать, что переговоры с Беком прошли идеально, но какие-никакие результаты они принесли. Едва ли промышленные магнаты вот так просто отмахнутся от моих наработок, хотя и доверять мне вряд ли начнут. Пока что я буду для них таинственным агентом, который представляет одну из многочисленных фракций советской власти. А к русским отношение у немцев было неоднозначное. То, что рейхсвер сотрудничал с большевиками, не мешало регулярным зачисткам коммунистов внутри страны.

А я ведь даже не был настоящим представителем советской разведки. Для всего мира я — совершенно справедливо, если разобраться, — был Максом Кляйном, полуидиотом из саксонской деревушки, который жил на попечении у шмаргендорфского священника. Уверен, подобный результат проверки прошлого не устроил бы ни одного чиновника и влиятельного магната. Концы в нём не сходятся с концами.

Значит, требовалось как можно скорее легализоваться. Лучшим выходом для этого станет челночная дипломатия. Мне нужны выходы на большевистскую резидентуру, перед которой можно потрясти знакомством с Бошем и Беком, чтобы выдать себя за посредника от немецкой промышленности. А с немцами, напротив, следует вести себя как внедрённый шпион с глубокой и проработанной легендой, оставшийся ещё с царских времён и переметнувшийся к красным, — при желании на лицо Кляйн сошёл бы и за сорокалетнего. А тогда, в послевоенной неразберихе, украсть личность было довольно просто.

Главное, чтобы немцы и русские не встретились лично, не то выйдет неловко. И желательно, чтобы они не обсуждали меня между собой, — хотя этот вариант развития событий крайне сомнителен. Никто не будет трепаться о чужом разведчике со своим потенциальным врагом; а сейчас такое время, что сегодняшний союзник запросто может очутиться в противоположном лагере.

Но какой бы маленькой ни была вероятность подобного перекрёстного раскрытия, она всё-таки существовала. Я насильно выбросил из головы мысли о возможном провале. Конечно, обычно оперативники Института обладали куда более надёжными способами внедрения, однако я не собирался сдаваться лишь потому, что расклад сил был не в мою пользу.

Чтобы отвлечься от пустых рассуждений, я вспомнил окончание встречи. На стрельбище Людвиг и избранные члены «Сообщества» протестировали мои экспериментальные винтовки, которые ожидаемо продемонстрировали высокую надёжность. Даже после того, как их изрядно поваляли в снегу и засыпали в них мёрзлой земли, они не клинили. Отдача тоже оказалась слабой — по крайней мере, для использованных S-Patrone; они не отбивали плечи при одиночных выстрелах, как болтовки Gew.88 и Gew.98, и это было огромным достижением. При стрельбе очередями дело обстояло похуже, но в условиях ограниченного производственного потенциала иначе было никак.

— Великолепный результат! — воодушевлённо прокричал Людвиг Бек под конец; после отстрела десятка обойм мы все немного оглохли.

Наглядно убедившись в качестве моих разработок, он несколько оттаял ко мне, хотя общая настороженность в его взгляде никуда не делась. Он прекрасно помнил, с кем ещё совсем недавно воевал рейх. Предубеждения так просто не побороть.

Затем я поговорил с Куртом и Вильке, которые всем своим видом показывали раскаяние, — не сберегли моё сокровище, позволили клике Флюмера отобрать его, отчего та едва не сорвала мою презентацию.

— Прости, Макс, подвели. Только ты пошёл к пианино, как к нам подскочили молодцы в кожанках. Мы бились как львы, но нас задавили числом, — покаялся Мецгер.

Подтверждая его историю, Вильке почесал наливавшийся синяк под глазом. Курт выглядел не лучше: одна щека у него опухла, будто от флюса, и говорил он с трудом, еле ворочая челюстью.

— Никаких обид! — ответил я и легонько, чтобы не повалить, похлопал мясника по спине. — Всё получилось наилучшим образом. К счастью, им не хватило ума спрятать ящик, напротив, они поволокли его к трибуне.

Вильке хохотнул.

— Наверное, в этом моя заслуга. Они привыкли, что я занимаюсь добычей всякой всячины и, должно быть, поверили, что мы вместе стянули винтовки с завода или выкупили их у рабочих для перепродажи после собрания.

— И часто ты таким занимаешься? — воззрился я на него.

Вильке принял невинный вид и устремил взгляд в свинцовые небеса.

— Не нужно верить лживым слухам, они порочат честь самых достойных граждан. — Он хитро улыбнулся. — С заводов растащили всё, что не приколочено, ещё в первый год, а теперь на них столько охраны, столько охраны…

После заключительных мероприятий, которые включали в себя сборку обычных винтовок Gewehre 98 на скорость и трогательное исполнение имперского гимна детьми, в течение которого Бек сардонически ухмылялся, все разошлись по домам. Мецгер попробовал было сманить меня бутылкой припасённого голландского женевера [1], но получил вежливый отказ, на который не обиделся. Я направился к станции, чтобы сесть на последний поезд до Шмаргендорфа, — и вот тогда ко мне прилипли два попутчика, изображавшие из себя умелых сыщиков.

Когда я проходил мимо длинной витрины ателье, занявшего практически весь первый этаж вытянутого дома, то замедлил шаг и дождался, пока оба преследователя, потеряв меня из виду в тумане, подберутся поближе. Они заметно расслабились, не ожидая от жертвы осведомлённости об их действиях, и я получил шанс разглядеть их получше.

Откровением их личности для меня не стали: это были подручные Эрика Флюмера, те самые, что принесли для него мой ящик с винтовками. Руки они держали в карманах, нервно переглядываясь и постоянно озираясь по сторонам.

Это был плохой знак.

Я не забыл, что у них при себе имелись револьверы, а их поведение говорило о том, что они не просто желали знать, где я живу, — и не пасли для того, чтобы позвать ещё отряд соратников с дубинками и объяснить наглому выскочке, кого и за что нужно уважать в современной Германии.

Они выжидали удобного случая, чтобы расстрелять меня в спину.

О таком уже почти не пишут в газетах. Если кто-нибудь и сподобится выпустить о моей смерти заметку, это будут акулы пера, которые свяжут здоровяка, погибшего на окраине Берлина, с победителем только-только прошедшего шахматного турнира. А может, Фрейданк оседлает волну, проплатит публикацию и представит дело как политическое — о том, что членов его организации преследуют абстрактные враги, оставив уточнение этих самых врагов на откуп читателю. Прекрасная выйдет реклама для его детища. Привлечёт к нему рисковых парней, готовых бороться за благое дело и мстить за мёртвых товарищей, а что это будет за дело и с какой целью месть, — да не так уж и важно.

Почему подручные Флюмера до сих пор не осуществили свой план? Скорее всего, такая работёнка им досталась впервые. Убить человека посреди городской улицы, пусть не кипящей жизнью, но всё же и не полностью безлюдной, — задача, которая требует изрядной решимости и наглости. Это не благословлённая государствами рубка в траншеях, это — преступление, на которое обычно способны, лишь когда кровь кипит в жилах, когда адреналин бьёт в голову, — или когда убедил себя, что действуешь из наилучших побуждений и другого выхода нет. Вот парни Эрика и убеждали себя, благо время у них ещё было — пока мы не дошли до железнодорожной станции, которую посещают полицейские патрули.