Взгляды прохожих невольно притягивал исполин, который вышагивал по улице с таким видом, словно она принадлежит ему. Косматый, в поизносившейся одежде, он напоминал выходца из чащобы, которого невесть как занесло в Берлин. Казалось, ему в любой момент может вздуматься пойти по трамвайным рельсам, — и это трамваи должны будут уступить гиганту путь. На него многие смотрели, будь то с насмешкой, опаской или пренебрежением. Но исполину не было дела до этих взоров; он шёл своей дорогой, не замечая, что за ним внимательно следят сами небеса…

Макс Кляйн проживал на правах церковного сторожа в местечке под названием Шмаргендорф. Ещё совсем недавно это была ничем не примечательная деревенька из бранденбургского округа Тельтов, но в 1920 году в рамках проекта Большого Берлина её включили в состав Вильмерсдорфа [1].

С тех пор она получила официальный статус столичного района. Цены на жильё моментально подскочили: спекулянты не упустили случая набить карман. В остальном здесь мало что изменилось. Шмаргендорф по-прежнему оставался тихим уголком, до которого редко докатывались безумства, творившиеся в Берлине, — если не считать русских мигрантов, облюбовавших район восточнее.

Отчасти уединению способствовало то, что поселение располагалось в двух километрах от железнодорожного вокзала. Мало кого тянуло тащиться пешком, чтобы поглядеть на местные красоты, а мешочничество [2], процветавшее в восемнадцатом-девятнадцатом годах, ещё не возродилось.

Вспомнив слова Мецгера-старшего, я невесело хмыкнул. Такими темпами столице и впрямь опять нечего будет есть. Вновь в сёла потянутся вереницы отчаявшихся голодных людей, готовых выменять последнюю рубаху на пригоршню муки или говяжьи кости.

Чем дальше я размышлял над этой перспективой по дороге к церкви, тем более вероятной она мне казалась. Газетные вырезки не дадут соврать. Немецкое правительство считает, что страна и без того находится на последнем издыхании, а репарации лежат на её плечах чересчур тяжким грузом. Но французы настроены получить всё до последней золотой марки в установленные сроки и задержек не приемлют. Обе стороны не собираются отступать.

Я готов был поставить на то, что дипломатическим путём проблему решить не удастся и французские войска в Рурской области — вопрос решённый. И что тогда? Логично будет сказать: ничего. Немцы не готовы к новой войне и не будут готовы ещё очень долго, а там — стерпится-слюбится, глядишь, и привыкнут к положению проигравших. Но тёмный огонь в глазах Курта Мецгера не давал мне покоя. Рациональность — последнее, что заботит реваншистов, особенно если их воинственные настроения подогреваются армейскими верхами.

Чем менее устроен в жизни человек, тем больше его тянет ввязаться в рискованную авантюру. Курт упомянул, что цены выросли в сорок раз. Вместе с ними выросло в сорок раз число добровольцев, что по команде бросятся на виновных в инфляции. Будь то англичане, французы, поляки или евреи. Потому как работы нет, а если и есть, то за неё не платят или платят, но сущие гроши. Вынужденное же безделье или бестолковое времяпрепровождение претит человеческой природе, хочется действовать. Как правило, заканчиваются такие порывы плохо.

Люди хотят спокойной жизни и нуждаются в безопасности. Дай им уверенность в завтрашнем дне и объясни, что на них никто не нападёт, что они надёжно защищены, и они будут счастливы.

С этой точки зрения идея подобраться к тяжёлым промышленникам через офицерство выглядит наилучшим вариантом.

Они дают рабочие места. Они связаны с военной отраслью. Они обеспечивают рейх продукцией, которую легко направить на обход санкций для развития армии. А она, как ни крути, нужна в качестве щита, ограждающего рейх от возможных неприятностей извне. Разумеется, и речи идти не может, чтобы намеренно выставлять кого-то врагом, но и размазнёй на международной арене быть нельзя. Пусть соседи сами сделают правильные выводы и признают, что дружить лучше, чем заниматься бесконечными интервенциями.

Остался сущий пустяк — выйти через Людвига Бека на металлургию. Но не подойдёшь же к нему с деловым предложением: дай, мол, завод на модернизацию. Необходимо заинтересовать и его, и тех, кто за ним стоит, людей намного более влиятельных, чем малоизвестный офицер средней руки.

Да и с чего я решил, что знаю, как этот завод модернизировать? Но чем дольше я об этом думал, тем больше всплывало в памяти обрывков знаний, которые постепенно складывались в цельную картину. Формулы, чертежи, схемы и инструкции — привет из прошлой жизни, о которой я имел весьма смутное представление.

В итоге разболелась голова. В неё будто забивали тупой гвоздь, от каждой вспышки боли череп едва не раскалывался. На похмелье это уже не списать, это что-то посерьёзнее…

Я приложил ладонь к затылку в смутной надежде, что боль исчезнет, как тогда, когда я впервые очнулся. Она слегка утихла, но минуту спустя разгорелась с удвоенной силой. Сердце бухало всё тяжелее. Виски сдавило, кружилась голова. Напал кашель.

Стемнело. Беззвёздное небо заволокло тучами. Я брёл, положившись на звериное чутьё прежнего Кляйна, потому как нынешнему мне становилось всё хуже.

Меня шатало, как заправского пьяницу. Поток воспоминаний не только не ослабевал, — он нарастал, как волна цунами, что вот-вот обрушится на беззащитный приморский городок.

До цели я добрался в потёмках. Показались очертания кирхи, скромного здания с одинокой лютеранской башенкой. Из-за туч вдруг показалась луна, осветив всё мертвенным светом. На вершине башенки сверкнул крест.

Он-то меня и доконал. Тело сотрясло судорогой.

Я грузно осел в дорожную пыль.

И вспомнил всё.

Первые гипердвигатели появились давным-давно. С их помощью можно было совершать прыжки к далёким звёздам. К сожалению, ресурса двигателей хватало на один скачок. Вернуться обратно было нельзя. Подать сигнал в метрополию тоже — тогда ещё не изобрели достаточно мощных средств связи. Да и чем помогла бы Земля? У неё хватало своих проблем.

Несмотря на путешествие в один конец, недостатка в переселенцах космические программы не испытывали. Тогда казалось, что планета вот-вот развалится: её сотрясали бесчисленные войны. Многие желали покинуть её, чтобы обрести шанс на новую жизнь.

Прошли века. Люди, оставшиеся на Земле, в конце концов научились вести себя прилично. Они создали единое Содружество стран и народов, положили конец конфликтам и разногласиям. Человечество выбралось за пределы Солнечной системы не кучкой беженцев, а порядочными колонизаторами. Вскоре оно начало натыкаться на следы прошлых попыток. Зачастую — в виде обломков разбитых кораблей. Однако случалось и так, что земляне отыскивали цивилизацию, которая смогла закрепиться на новой планете. И эта цивилизация редко вспоминала о Земле с любовью.

Для того чтобы подготовить жителей таких планет к сотрудничеству и потенциальному включению в состав Содружества, существовал Институт Развития. Я работал на него — был полевым агентом, который высаживался на враждебные планеты, чтобы склонить их к сотрудничеству.

Прямо сейчас я умирал.

Это был далеко не первый раз, когда я оказывался в подобных обстоятельствах. Полевые агенты меняли тела как перчатки. Местные редко подозревали о том, что за ними наблюдают из космоса. Обычно они считали нас шпионами — чужого государства, конкурирующей корпорации, иной религии… Если у них возникали подозрения, проще было погибнуть и возродиться на орбитальной станции.

Я истекал кровью на грубом алтаре. Вокруг лопотали молитву люди в балахонах. Мой взгляд упал на статую рядом с алтарём — гигантский крест, на котором бессильно повис мужчина. От религий на Земле давно отказались, наука победила выдумки. В колониях же старые верования нередко вырождались до отвратительных сект с жертвоприношениями.

И с этим тоже приходилось работать…

Слабость от потери крови давала о себе знать. Неровные стены в отсветах факелов расплылись и завертелись перед глазами, точно я проваливался в бездонную воронку. Наконец навалилась темнота, тяжёлая, удушливая — ни вздохнуть, ни пошевелиться.