Как и ожидалось, вышло посредственно. Состояние сухожилий и нервов оставляло желать лучшего, а сам я музыкантом явно не был, так как теорию почти всю позабыл и действовал больше по наитию. С такими исходными данными никого не поразишь.

Тем не менее порадовало то, что привести руки в порядок было возможно. О по-настоящему тонких манипуляциях пальцами на первое время лучше забыть, однако при должной работе на кое-что они сгодятся. Тяжело, но ничего не попишешь! Такой уж достался материал.

Я закончил издеваться над пианино, размял не привыкшие к игре руки и обернулся к слушателям. В груди неприятно кольнуло.

Мясник и его сын сидели бледные, с красными глазами. Густав вытирал рукавом слёзы и сопел, губы Курта подрагивали. Какое там приглашение в клуб! Лишь бы деньги не отобрал за такое-то представление. Я трезво оценивал свои способности, посредственность ещё не повод рыдать. Значит, причина в теле Кляйна. Оно для искусства не приспособлено, если это не искусство крошить черепа врагов.

— Герр Кляйн, вы волшебник! — справившись с собой, воскликнул Густав.

Не опосредованное ли это обвинение в колдовстве, чтобы затем меня сжечь за надругательство над музой?

Прежде чем я ответил, Курт хрипло добавил:

— Вас… тебя одарил сам Господь, Макс!

— Ну нет, это уж точно не так, — нахмурился я.

Незачем приплетать вымышленных сущностей туда, где и без них всё ясно. И таланты, и слабости — лишь продукт генетики, среды воспитания и труда учителей. Привычка списывать объяснимые явления на работу неведомых сил была для меня сродни помешательству. Впрочем, не тронулись ли мясник и его сын, пока слушали мою игру? Иначе с чего бы им хвалить её… Но опыт работы с людьми подсказывал, что они не сошли с ума. Разгадка была куда проще. Уровень, который я считал посредственным, им виделся недосягаемым. Тот же принцип, что и со здешними автомобилями: что для местных — вершина технического прогресса, для меня — дышащая на ладан колымага.

Мецгер-старший вскочил со стула и хлопнул меня по спине, горячо зашептав:

— Брось строить из себя скромнягу! Ты обязан… Нет, ты точно должен… Поверь, такой шанс упускать нельзя!.. О, с тобой у нас точно получится, господа офицеры падки на хорошую композицию… Только… — Он смутился. — Нужно будет что-то побоевитее, понимаешь? Из солдатского репертуара. Чтобы сердца заколотились, как при принятии присяги, понимаешь меня?

Я не понимал, о чём и сообщил ему. Тогда, от волнения обливаясь потом, Курт стал рассказывать о своей задумке.

Как я и догадывался, Мецгер-старший вращался в военных кругах, среди солдатни и унтеров. Недавно его сослуживец учредил новое «Сообщество взаимопомощи бывшим фронтовикам», на которое возлагались немалые надежды. Далеко не всем боевым товарищам мясника удалось устроиться в жизни, многие до сих пор существовали без цели и смысла. Сообщество же собиралось помочь им, но для этого оно нуждалось в деньгах. Вот о финансировании-то и должна была зайти речь на собрании, которое должно было состояться через месяц с небольшим, в первых числах января.

На обсуждение согласился зайти некий Людвиг Бек, действующий офицер рейхсвера, который приехал в Берлин из Мюнстера. Обладая связями в металлургической промышленности, Бек был большой фигурой и имел доступ к немалым деньгам. Чем его заманил председатель на встречу, Курт не имел ни малейшего понятия, однако верил, что надо ковать железо, пока горячо.

— Упустим его — всему конец! — закончил он страстно.

— Не вы ли утверждали, что деньги скоро обесценятся? — хмыкнул я.

Он поморщился.

— Да что — деньги, деньги… Не в них счастье. Я боюсь… — Курт зыркнул на Густава, и тот убрался из комнаты. — Ты же слышал новости, Макс, не мог не слышать!

Он со значением посмотрел на меня и проронил:

— Французы. Если они снова полезут… А они, жабоеды проклятые, полезут! В правильных газетах все первые полосы об этом. Соцдемовские слизняки не дадут отпор французам, если те опять займут Рур. И если полыхнёт… нужно заранее всё продумать. Понимаешь, Макс? Чтобы мы, немцы, терпели унижение за унижением — не бывать такому! Они за всё ответят. Поплатятся за наши страдания!

Я с трудом удержался от усмешки. Подумать только, скачет на одной ноге, а всё о том же болтает — о величии, о мести, о восстановлении мировой справедливости. Хотелось спросить: а если случится мясорубка, пошлёт ли он в неё Густава? Согласен ли он, чтобы его сын вместо него выхаркивал лёгкие после иприта? Я не спросил лишь потому, что догадывался об ответе. И даже о том, что скажет сам паренёк.

Положительно, нужно здесь всё менять. Худой мир лучше доброй войны. Четыре года относительного затишья заставили некоторых позабыть эту простую истину. Но для того, чтобы напомнить о ней железноголовым, необходимо что-то собой представлять. Иметь силу, с которой будут считаться. Иными словами, нужно выбиться из серой массы в узкую прослойку тех, кто в действительности принимает решения. А они едва ли сами заседают в правительстве — скорее уж прикрываются им. Платят говорящим головам, чтобы те успокаивали народ, пока элиты его грабят.

Знакомство с офицером, который вертится среди промышленников, будет неплохим началом пути. Но уж чего я совершенно точно не намеревался допускать, так это очередной бессмысленной войны — ради чести, блага нации и прочей чепухи. Война — это та же торговля, где ты пытаешься выбить товар из рук партнёра; честным трудом и сотрудничеством можно добиться куда большего, чем размахиванием острой палкой, словно дикарь.

— Так и что вы хотите от меня? — спросил я у Курта.

А хотел он не так уж много. Просто появиться на собрании на правах рядового участника и сыграть пару композиций для герра офицера, ничего более. Ну и, само собой, помочь с перевозкой пианино — его одолжит для Сообщества сам Мецгер-старший. Я согласился прийти через три дня, тогда же в зале собрания будет председатель. Встречусь с ним, чтобы показать солдатскую книжку и официально записаться в ряды клуба тех, кто не наигрался в войну.

Покидал я квартиру гостеприимного мясника, напряжённо размышляя. Положение было хуже, чем я думал поначалу. Идеи Курта Мецгера и Эрика Флюмера были взрывоопасны — мало того, они легко могли переплестись, и тогда Германии не поздоровится.

Лекарство от реваншизма и внутренних гонений есть лишь одно — благополучие жителей страны. Его не добиться войной, а вот диалогом — очень даже легко, если это диалог равных. Но как заставить ту же Францию воспринимать униженную и растоптанную Германию равным партнёром? В одиночку никак, это понимало даже картонное правительство рейха. Не зря же оно заключило договор с Советами, о котором гремели все газеты — и о котором краем уха слышал аполитичный Макс Кляйн.

Я зафыркал так громко, что на меня стали оборачиваться прохожие.

Ох, знали бы о моих мыслях Мецгер и Флюмер! Непременно окрестили бы меня коммунистической свиньёй, а то и кем похуже.

Но если я правильно оцениваю ситуацию, то скорейшее сближение с русскими коммунистами будет единственным, что позволит Германии встать на ноги и избежать повторения Великой войны.

Я спросил у женщины, торговавшей на углу цветами, где находится ближайшая библиотека. Там должны найтись старые подшивки газет.

Надоело опираться в своих рассуждениях на обрывки слухов, подцепленные Кляйном, пока он надирался.

Из библиотеки я выбрался к вечеру. Информации, полученной из газет и мемуаров, хватило, чтобы подтвердить прошлое заключение. Спасение Германии — и всего мира от новой войны — лежало на востоке. Вот только единственная цепочка, соединявшая меня с истинной властью, властью большого капитала, была в руках Людвига Бека, человека, которого я ещё не встречал. Мало того, я не сомневался, что он будет правым, как и подавляющее число немецких офицеров. Вот уж задачка!

Насвистывая весёленький мотивчик, я направился к вокзалу. Трудностей я не боялся.