Их предположение естественно, они — воспитанники совсем другой эпохи, для них всё, что в вышине, относится к райским кущам. Надо уточнить.

— К звёздам, — объяснил я. — Человек рождён править среди звёзд. Как говорится, учение — свет, а неучение — тьма. Светлее всего возле звезды. А темнее всего в безбрежной космической черноте, которую нужно преодолеть, чтобы звёзд достичь. Получается, до звёзд доберётся тот, кто будет стремиться к свету, то бишь к учению.

Парни уже не таращились с недоверием. Привыкли за день, что я разговариваю иначе, чем старый Макс. Девочки ещё не свыклись. Иногда я ловил их взгляды, полные удивления.

— Будто это возможно — выйти в космос, — с нескрываемой усмешкой произнёс Второй. — В космосе же пустота. Там нечем дышать!

Я пожал плечами.

— Поживём — увидим. Человек на многое способен, если не тратит себя на то, чтобы выпустить кишки ближнему своему.

Девочки неловко заёрзали. Будь на кухне фрау Шнайдер, она возмущённо взвилась бы, мол, нечего малышек дурному учить. Но её тут не было.

Дети притихли. Нет, что-то с ними не так.

Чувство неправильности нарастало.

Вот оно.

Их пятеро.

Не шестеро.

Должно быть четыре мальчика и две девочки.

И куда подевался недостающий элемент? Его я не видел — да и припомнить не мог. Макс Кляйн словно нарочно вымарывал сирот из своего невеликого разума.

— А где?.. — Я не закончил, многозначительно оглядев детей.

Лишь бы смекнули, о чём я. В жизни не признаюсь, что не знаю их имён.

— Вольф? — наконец дошло до девочки, которая обсуждала меня со Вторым. — Так он уже неделю не встаёт с постели.

— Вот оно что, — протянул я.

Девчушка поджала губы и отвела глаза.

— Чахотка у него, — хрипло сказал Второй. — Доктор говорил…

Он прокашлялся.

— Доктор говорил, ему нужен покой. И просил надеяться на лучшее.

[1] Бисмарк-бунд — молодёжная организация крайне правой НННП, позднее влившейся в нацистскую партию, прообраз гитлерюгенда.

На какое-то время в кухне повисла тишина. Её нарушал лишь треск дров в печи; легкомысленному огню не было дела до людских горестей.

Сироты не хуже меня понимали, что означают роковые слова врача. Если он призывал надеяться на лучшее, значит, реальной надежды уже не осталось. То был паллиатив для сердца, призванный оттянуть предстоящую боль от потери — и ничего более.

Эти дети достаточно настрадались, чтобы не купиться на пустой призыв. Они не раз сталкивались со смертью. Они теряли родных, как и друзей; ещё в начале прошлой зимы воспитанников в приюте было семеро.

А теперь почти пятеро.

Чахотка… Туберкулёз. Страшное, неизлечимое заболевание, которое в кратчайший срок сжигало больного заживо, — и сущий пустяк для цивилизации, которая изобрела хотя бы антибиотики. Но здесь, судя по всему, с этим затянули. Неправильно расставили приоритеты. Как-никак противомикробные свойства плесени использовались задолго до того, как люди принялись дырявить друг друга пулями и травить ипритом.

Впрочем, если это действительно моя Земля из прошлого, а не деградировавшие потомки переселенцев, ругать их смысла нет. Кто будет винить неандертальца в том, что предел его изобретательности — обсидиановый нож, а предел амбиций — красивая шкура, что принадлежит соседу?

О том, чтобы оставить Вольфа умирать, и речи не шло, но вариантов действий в моём распоряжении было не так уж много. Любой оперативник Института Развития владел определённым багажом знаний для автономной работы в полевых условиях — на тот сомнительный случай, если откажут все системы орбитальной инфраструктуры и связь с центром исчезнет. Ничего серьёзного там не было, никто не ожидал, что мы повторим прогресс человечества за последние тысячелетия. Так, заложили основы. От пенициллина до простейшей фазовой регенерационной капсулы. Но капсулу текущая промышленность осилит лет через двадцать, если начнёт работать на неё уже вчера, следуя моим чётким инструкциям. С фармакологией положение обстояло получше, но тоже перспективы отнюдь не радужные.

— Сомневаюсь, что в здешних аптеках продаются культуры актиномицетов [1], — поскрёб подбородок я.

— Что-что? — поднял глаза Второй.

— Так, мысли вслух.

Ну какие, в самом деле, актиномицеты? Это задачка на будущее для передовых микробиологов страны. Пусть выделяют аминогликозиды, направление я им подскажу, лишь бы с порога не погнали, а там и бактерии амиколатопсиса раскопаем, они эффективнее будут — даром что живут в земле. Но задачу по спасению Вольфа нужно решать прямо сейчас, без бактерий и лучистых грибов. Их пока найдёшь, пока вырастишь, пока обработаешь — парень умрёт десять раз. Если он неделю с постели не вставал, то одной ногой уже в могиле, уповать на случайную инкапсуляцию и соответствующее чудесное исцеление не приходится. Это оставим отцу Отто, ему по профессии положено.

Выход из ситуации был, выход из любого положения есть, но… Я вздохнул и повёл плечами, прогоняя сомнения. Важно не перестараться и не создать ложного впечатления у пастора. Человек он набожный, набитый предрассудками, суевериями и прочими благоглупостями; такие и верят в колдовство. А когда не очень образованные, но очень религиозные личности верят в колдовство, случаются разные неприятные происшествия вроде стихийных пожаров на городской площади.

Это, конечно, шутка. Двадцатый век — век просвещённый, никто костров запаливать не будет. Но мало ли какие слухи поползут…

Размашистыми движениями я закончил фигурку, повертел её в свете лампы, оценивая результаты. Грубовато получилось, хвост можно было и детальнее проработать, морде выражения добавить, однако для пустяковой поделки сойдёт. Я вручил фигурку младшей девочке, которая приняла её дрожащими руками. Погладила гриву, зачем-то старательно ощупала. Прижала к груди и исподлобья взглянула на меня, словно подозревала подвох.

— Какая красивая… Это… правда мне? Я могу?.. Она… моя? Навсегда?

— Чья ж ещё, — хмыкнул я. — Не мне же с ней носиться, я для такого староват. Играй на здоровье. Только её ещё пропитать надо и покрасить, чтобы сырость не испортила. Завтра, может, сделаю. Пока же мне надо пообщаться с преподобным Брауном. А вам — спать. Ну-ка марш по кроватям, завтра в школу!

— Можно, мы ещё чуть-чуть посидим? — состроила умоляющую рожицу девчушка.

— Разве что недолго… — Я притворился, что колеблюсь.

— Десять минут, не больше! — клятвенно заверил Второй.

— Так уж и быть, клятву принял. За нарушение — строгий выговор!

Собственно говоря, в полномочия сторожа возня с детьми не входила. Хорошо уже и то, что они приняли как данность моё право ими командовать. Обычно в постели их гнала фрау Шнайдер, однако в этот вечер экономка засела в своей комнатке — небось, смаковала заслуженную рюмашку рома.

Дети сгрудились вокруг девочки. Каждому хотелось потрогать деревянную лошадку. Даже старшие мальчишки приняли участие, хоть и строили при этом каменные лица, якобы не очень-то им и интересно. Но глаза у них горели, как и у остальных.

Я вышел из кухни. Позади возбуждённо зашептались, но я не прислушивался. Как правило, в приютах царит жёсткая, даже жестокая стайная иерархия: те, кто вскарабкался на вершину пищевой цепочки, унижает менее везучих товарищей и помыкает ими. Надо отдать должное преподобному Брауну, под его опекой ничего похожего не произошло. Он донёс до своих подопечных мысль, что они отныне — семья безо всяких оговорок и относиться друг к другу следует подобающим образом. Я заметил это ещё днём, во время восстановительных работ на кладбище, а вечерние посиделки лишь укрепили первое впечатление. Так что никто не отнимет у девчушки её новую игрушку насовсем, а вот одолжить — наверняка одолжат. И пойдёт она по рукам.

Почему-то им приглянулась моя грубая попытка прикинуться резчиком. Хотя тут, скорее, сыграл сам факт того, что девчушке уделили внимание, подарили ей целую вещь, своего-то имущества у неё немного. В таком случае качество почти не имеет значения, важен символический жест. Не зря Второй просил саблю, хотя в игре сойдёт любая палка. Даже лучше будет, ведь за саблю придётся драться с соседскими прохвостами, которые не потерпят, что у сироты появилось что-то, чего нет у них.