Следует и остальным что-нибудь подарить, не то девочке нескоро доведётся получить назад свою фигурку. Получить-то получит, это не обычный приют, но и других детей мучить незачем.
Я замер перед дверью в кабинет пастора, ухмыльнувшись нежданной мысли о неоднозначности жизни.
Сиротский приют, который не совсем приют.
Шмаргендорф, который не совсем Берлин.
И я, который не совсем Макс Кляйн.
Мы словно нарочно оказались сведены в одной точке времени и пространства. Я заподозрил бы проделки Существа, но какая ему в этом выгода? Не стоит искать его лапу во всех событиях, что меня окружают, иначе доведу себя до паранойи.
Я стёр ухмылку, постучался и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь.
Отто Браун сидел за широким письменным столом. Горела тонкая свеча, дававшая скудный свет. Метания в поисках денег не проходили для пастора бесследно, лицо его казалось осунувшимся и посеревшим. На нём лежала печать усталости. И куда подевался задор, которым блестели его глаза утром? Исчез, раздавленный грузом ответственности.
Обложившись книгами, Отто старательно что-то выводил на листе бумаге. Не то готовил речь для воскресной проповеди, не то отыскал очередную подработку.
При моём появлении он оторвался от своего занятия. С тоской взглянул на тщательно выписанные строки, заставляя меня склониться ко второй догадке. Отложил ручку и вскинул на меня утомлённые, в красных прожилках глаза:
— Герр Кляйн. Полагаю, вы пришли просить выделить вам средств на ещё одну поездку.
Он взлохматил волосы и сцепил руки в замок. Оперся о них, будто собрался вздремнуть.
— Сожалею, но у меня пока нет свободных денег. Вы ездили вчера. Что-нибудь подыскали?
Довольно странно было слышать такое от своего нанимателя, но таковым Отто Браун был только на словах. По сути, он просто предоставлял Кляйну ночлег и давал мелочь на выпивку — по доброте душевной.
— Нашёл халтурку, — ответил я и показал ему нотгельды Мецгера.
— Мясная лавка, — прочёл Отто. — В последнее время вы не перестаёте меня удивлять!
В голосе пастора появилось оживление. Несомненно, перед его мысленным взором предстали полки с товарами, на которые можно выменять мою добычу. Но вскоре его голова поникла. Он сообразил, что я не был обязан делиться с другими обитателями дома.
— Я у вас немало занимал, — сказал я. — Конечно, вы меня снабжали марками, а это не они, но если вы примете их в качестве оплаты долга…
— Приму, не сомневайтесь! — поспешно произнёс Отто и потянулся за нотгельдами, но остановился на полпути. — По правде говоря, я не собираюсь в Берлин в ближайшие дни. Если вы зайдёте к мяснику и отоваритесь у него, чтобы снабдить нас колбасой, буду вам премного благодарен.
— Без проблем, — кивнул я, вернув нотгельды в карман.
Отто Браун внимательно на меня посмотрел.
— Вы сильно изменились, герр Кляйн. В лучшую сторону, смею отметить. На вас так повлиял наш последний разговор?
В памяти Макса всплыло занудное морализаторство пастора, растянувшееся чуть ли не на час.
— Нет, — вздрогнул я. — Просто… решил взяться за ум.
На миг Отто расстроился, но затем улыбнулся. Возможно, он решил, что мне просто стыдно признаться в этом и оказаться в моральном долгу перед пастором.
— Похвально. Так вы зашли…
— Я зашёл, — прервал я его, — чтобы узнать о состоянии Вольфа.
— Вольфа? — Отто резко помрачнел. — Его судьба в руках Господа.
— Врачи говорят, что без шансов?
— Да что они могут говорить… Пригласили одного, он предписал отправить мальчика в горный санаторий. Дышать свежим воздухом, принимать солнечные ванны.
Уголок рта пастора дёрнулся в саркастической усмешке.
— Где мы, а где горы… Откуда взять деньги?
— Неоткуда, — согласился я. — Но есть иной путь. Вернее, метод. Я научился ему на восточном фронте от одного пленного. В крепкий алкоголь добавляется особая смесь специй, жидкость втирается в грудь больного, получается этакий массаж. Лёгкие прогреваются, и болезнь отступает. Довелось им воспользоваться, двое в роте подхватили чахотку. Оба перестали кашлять на третьи сутки.
Преподобный Браун посмотрел на меня с нескрываемым подозрением.
— Какого рода специи?
— Мы заменяли солью и перцем. Работало как часы.
— Вы случайно не прикрываетесь Вольфом, чтобы разжиться выпивкой?..
— Бросьте, даже не пригублю.
— Как бы то ни было, я человек непьющий, — развёл руками Отто.
— Я надеялся заручиться вашей помощью, чтобы подступиться к фрау Шнайдер…
Уговорить пастора оказалось довольно трудно. Он ещё не избавился от прежней установки, согласно которой у Кляйна в жизни было одно развлечение — надираться до свинячьего визга. Даже когда он сдался и отправился со мной в комнату фрау Шнайдер, я кожей чувствовал исходящие от него волны подозрения. Он был в своём праве: выдуманная мной история не убедила бы и самого легковерного простака. От смертельной болезни не избавиться компрессом. Но что-то сказать было нужно, так?
Как и ожидалось, фрау Шнайдер защищала тайну существования бутылки рома с яростью львицы, на детёныша которой покушались гиены. Она боялась, что её репутация в глазах Брауна рухнет, и до последнего отказывалась признаться, хотя витавшие вокруг неё алкогольные пары выдавали её с головой.
Эту крепость мы с пастором взяли измором. Наконец экономка сдалась и выставила заветную бутыль — к слову, это был не ром, а подкрашенный луковой шелухой самогон. Расстраивать своим открытием фрау я не стал, самогон или ром — мне без разницы. Я отлил примерно полкружки. Затем на кухне побросал в неё всех пряностей, до которых дотянулся, особо не разбираясь. Дети уже ушли спать, и фрау Шнайдер решила проведать их, я же в сопровождении пастора, который прихватил Библию, отправился к лежбищу Вольфа.
Ему выделили отдельную комнату. Там стоял жуткий холод; на резонный вопрос, не хотят ли больного преждевременно добить переохлаждением, пастор заявил, что доктор рекомендовал часто проветривать помещение.
Я захлопнул окно и прогнал Брауна в коридор: он-де будет мешать массажу.
С кружкой ядерной смеси в одной руке и керосиновой лампой в другой я приблизился к кровати, в которой лежал Вольф. Его завернули в несколько одеял, чтобы сберечь тепло. Паренёк спал или пребывал без сознания. Я раскутал его и стащил с него рубашку, влажную от пота. Он был как догорающая свеча; восковая бледность кожи, острые скулы на угловатом лице, на висках просвечивают кости, потрескавшиеся губы, руки тонкие, как палочки, рёбра отчётливо выпирают под кожей. От тела исходил жар. Когда я прикоснулся к нему, Вольфа сотрясло приступом кашля, но в себя он не пришёл.
Запущенный случай. Тем сложнее будет лечение. Для маскировки я обмакнул тряпочку в кружку, обтёр ей ладони и, присев, положил их на впалую грудь Вольфа. Принялся осторожно массировать. Пусть это только для вида, но переусердствовать нельзя. С медвежьей силой Кляйна можно случайно сломать рёбра.
Я прикрыл глаза и прислушался. Нужно было уловить течение потоков энергии в чужом теле, — а когда оно находилось на грани смерти, сделать это было на порядок труднее.
С пальцев сорвался пробный импульс. И ещё. И ещё.
Ничего.
Пустота.
Тишина, разрываемая хрипом умирающего.
Я едва не пропустил слабейший, едва ощутимый всплеск, пришедший после очередного пробного захода. Ухватился за него, как за конец размотанного клубка, — и начал осторожно сматывать.
Всплески стали чаще, превратились в мерные толчки.
Я глубоко задышал, стараясь приноровиться к ним. Слиться с ними. Только так получится задуманное.
Псионика как научное направление появилась относительно недавно, веков пять назад. Она описывала новый фундаментальный уровень взаимодействия сил в природе — и ими, в отличие от остальных, человек мог приноровиться управлять самостоятельно, без инструментов.
По большому счёту, она не произвела в обществе фурора. Технологии, которыми мы уже обладали, позволяли добиться тех же результатов, хоть и иным путём. Например, когда я очнулся в Берлине, то избавился от головной боли — устранил гипогликемию и понизил давление — неосознанным обращением к псионическим силам, использовал себя как батарейку для перестройки процессов в организме. Но не проще ли избавиться от влияния продуктов распада алкоголя на этапе проектирования тела? Так и поступают — безо всякой псионики.
