— Герберт Бош. Устроитель сего события и председатель шахматного клуба «Серый епископ», скромный энтузиаст игры.

Я аккуратно пожал её.

— Макс Кляйн. Так и быть, поучаствую.

— Вам наверняка часто намекают, что фамилия у вас говорящая?

— Честно говоря, редко осмеливаются.

Рядом с Гербертом я выглядел реликтом древней эпохи. Одежда на мне была опрятной, над ней постаралась фрау Шнайдер, но экономке не под силу было скрыть старый фасон. Новый же гардероб пришлось бы брать на заказ — вещи, сделанные под среднего обывателя, на меня не налезут. Но я не переживал насчёт того, что отстаю от течения моды, в моём случае это было неважно. Меня позабавила причина, по которой я заслужил приглашение от Герберта.

Уверен, ему показалось отличной шуткой притащить на турнир дуболома вроде меня.

Мы поднялись на второй этаж кафе, где были подготовлены столики с шахматами и громоздкими часами для контроля времени игроков. За один такой Герберт и усадил меня, — а затем зафыркал, безуспешно стараясь выдать смех за кашель.

Должно быть, уморительное было зрелище: медведеподобный крестьянин за шахматным столиком.

Я сохранял спокойствие.

— Сколько раундов будет в турнире? Если он продлится несколько дней, я не смогу посетить его.

В кузнице меня ожидала уйма дел.

— Турнир продлится от силы часа два, — заверил Герберт. — Играть вы — как и остальные — будете против одного человека. Вам знакомо имя гроссмейстера [2] Эмануила Ласкера [3]?

— Боюсь, что нет.

— Он бывший вельтмейстер [4]. Проиграл в прошлом году и с тех пор ведёт жизнь затворника. Я смог расшевелить его обещанием проспонсировать крупное состязание после этого турнирчика… Герр Ласкер ратует за то, чтобы шахматистам хорошо платили. Это он не только про себя, кстати.

Говорил Бош вполне искренне. Мне показалось, он не был плохим человеком. Он не рассердился на меня за то, что я чуть не сбил его с ног, и не опустился до открытых насмешек надо мной. Он был беспечным богатым сумасбродом, которому взбрело на ум повеселиться за мой счёт — точно так же, как взбрело вытащить из депрессии Ласкера.

— Удачи, — напоследок пожелал он. — Она нам всем понадобится. Если повезёт, кому-то удастся вырвать ничью.

Герберт расположился за соседним столиком и приказал обслуге запустить остальных участников. Столиков было тридцать штук, а желающих сыграть — много больше. Вероятно, они надеялись, что кто-то из записавшихся не придёт. Я запоздало сообразил, что ради меня Бош отказал кому-то в игре.

Становилось жарковато. Я снял пальто, аккуратно сложил его и пристроил на коленях; для вешалки оно было чересчур большим, а для спинки стула — длинным, и неизбежно подметало бы собой пол.

Когда игроки расселись, вошёл невысокий старик с крючковатым носом и седыми усами. Он носил светлую рубашку с закатанными рукавами и чёрные брюки. В руке он держал зажжённую толстую сигару. Публика притихла, и его шаги гулко отдавались в зале.

Старик затянулся и выпустил вверх клуб густого дыма. До меня дошёл запах; это явно была не та дрянь, которую курил Курт Мецгер.

— Ну что, начнём, — сказал Эмануил Ласкер и, подойдя к ближайшему столику, сделал ход. Запустил часы и перешёл к следующему, оставив соперника размышлять над тем, как ответить.

Очередь быстро дошла до меня. Мне достались белые. Я начал со стандартного хода — королевской пешкой в центр. Гроссмейстер мельком глянул на меня, презрительно дёрнул уголком рта и ответил Сицилианской защитой. По всей видимости, он решил, что я забрёл на турнир случайно, и вознамерился выбить меня как можно скорее. Сициалианская была призвана нарушить равновесие позиции — и обеспечить острую, опасную игру.

Над вторым ходом я размышлял чуть дольше: вариация Мак-Доннеля или Гран-при атака? Остановился на первом варианте. Статистически он вёл к более быстрому размену, а к нему-то я и стремился. При переходе в эндшпиль с десятью и менее фигурами у Ласкера не было шансов, в отличие от чистой позиционной игры в миттельшпиле.

Неформальное звание гроссмейстера Ласкер подтвердил быстро. Один за другим его соперники сдавались или получали мат. Спустя пятнадцать минут с Ласкером продолжили играть всего пятеро. Ещё через десять — двое.

Я и Герберт Бош.

Наши столики обступила толпа проигравших. Я чувствовал на себе изумлённые взгляды, в которых читалось: почему этот громила ещё барахтается, когда меня уже выбили?

Эмануил, поначалу не задерживавшийся у моей доски, после очередного хода белых нахмурился. По-птичьи склонив голову, он окинул взором позицию и впервые сел на стул. На его лице промелькнула озабоченность, углубив морщины. Часы отсчитали семь минут, прежде чем он передвинул слона и перевёл дух. Одобрительно кивнул мне:

— Ловко, молодой человек. Почти поймали.

Он тяжело поднялся и направился к Герберту. Тот признал поражение через пять ходов, и Ласкер целиком погрузился в битву со мной.

Он был умелым шахматистом — более того, быстро раскусил моё желание перейти в эндшпиль и всячески этому сопротивлялся. Не раз и не два он почти загонял меня в проигрышное положение. На то, чтобы противостоять ему, уходила вся моя концентрация. Но и талант его, и знания были ограничены текущей эпохой; да и по времени я обгонял Эмануила втрое, так как он играл с тридцатью людьми одновременно, а я лишь с ним одним. На то, чтобы перейти от столика к столику и передвинуть фигуру, тоже уходили драгоценные секунды.

В конце концов, Ласкер не выдержал давления таймера. Он разменялся со мной: ферзя на пешку, слона и ладью. Это значительно упростило ситуацию на доске, и, хотя он получил крошечное позиционное преимущество, вскоре я довёл количество фигур до десяти.

Победа была у меня в кармане.

Ласкер сдался, когда увидел вынужденный мат в тринадцать ходов.

— Великолепная игра, молодой человек. У вас под пальто в ногах, случаем, не прячется Капабланка? — пошутил Эмануил. Бросил в пепельницу окурок и поднялся, пожав мне руку. Провозгласил:

— Поздравляю победителя!

Я осознал, что до этого в зале стояла тишина, лишь когда в нём разразилась буря.

[1] Сэмми (Sammy) — сленговое прозвище для американских солдат. Другими популярными кличками были янки (Yanks), крестоносцы Першинга (Pershing’s Crusaders) и пончики (Doughboys).

[2] Гроссмейстер — здесь: (неофициально) выдающийся игрок в шахматы, победитель международных турниров. Официальное звание международного гроссмейстера было учреждено в 1949 году.

[3] Эмануил Ласкер — второй чемпион мира по шахматам и один из величайших шахматистов, а также математик и популяризатор игры го в Европе. Он удерживал титул чемпиона 27 лет, с 1894 по 1921. Проиграл Хосе Раулю Капабланке в матче на титул.

[4] Вельтмейстер — здесь: чемпион мира.

Большая часть тех, кто пришёл сегодня сыграть с Ласкером, кое-что в шахматах понимала, и для этих людей моя победа не должна была стать сюрпризом. Тем не менее они до самого конца уповали на чудо, нелепо надеясь на то, что Эмануил придерживался выигрышной тактики, которую они попросту не разгадали. Мне же отводилась роль счастливчика, который сделал несколько удачных ходов и сумел оттянуть неизбежное. Теперь же, когда гроссмейстер признал поражение, у них не осталось отговорок. Их ожидания столкнулись с реальностью, — и реальность прошлась по этим ожиданиям паровым катком.

Оттого зрители и гудели, оттого и раздавались возмущённые голоса. Кто-то подозревал, что Ласкер вступил в сговор с Бошем, чтобы устроить незабываемое зрелище; кто-то, успев сделать ставку на исход, с недовольным видом рассчитывался с соседом; кто-то подозревал, что в пальто у меня припрятан шахматный учебник, хотя, разумеется, никакой учебник не поможет посреди напряжённой позиционной игры с бывшим чемпионом мира.

Сам Ласкер пропускал мимо ушей возгласы участников турнира, обвинявших меня в жульничестве. Кому, как не мастеру, понять, что совершаемые мной ходы — не случайные движения, рождённые отчаянием, а тщательно выстраиваемая ловушка? Эмануил раскуривал новую сигару — на первый взгляд, с полной невозмутимостью. Но пальцы у него слегка подрагивали. Гроссмейстеру было обидно проиграть тому, кого он и за соперника-то поначалу не посчитал.