Волк слегка сдал назад, даже присел на задние лапы.

Какой интеллигентный мальчик.

— Тогда рычи и держись позади меня.

Волк тряхнул головой, снова качнулся вперед и оскалился, словно показывая: нет, что ты, я готов. Я только кивнула. Ладно, будем надеяться, инстинкты возьмут верх в случае чего. Как бы ты хорошо их ни контролировал, но должен же и отпускать уметь.

Я направилась было по коридору решительным шагом, но вдруг поняла, что нога у меня подворачивается. Должно быть, я вывихнула ее, когда приземлилась на этот чертов стул. А может, даже сломала. Я читала, что иногда люди не замечают переломов. Значит, надо поспешить вдвойне, пока я еще не чувствую боли.

Вдоль коридора потянуло запахом дыма. Хорошо. Я боялась, что огонь в лаборатории не найдет, за что зацепиться. Хорошо бы еще нашлось, чему взорваться в подвале, или что-то в этом роде.

Я подумала, что надо разыскать подсобку, куда они положили труп Василия Васильевича. Или, может быть, они выкинули его в мусорный бак?..

Эта мысль почти сразу меня оставила: шеф всегда был сторонником утилитаризма. Считал, что мертвые тела нужны только живым, а не тем, кто их раньше использовал. Он бы первый сказал мне, что я должна в первую очередь спасать себя — ну и Волкова, раз уж мальчишка неожиданно оказался на моем попечении.

Просто мне невыносима была мысль, что я никогда больше его не увижу — даже в виде трупа. Я так и не успела попрощаться.

Незаметно я сбилась с шага, и мне пришлось взяться за стенку, чтобы отдышаться. Шеф ведь знал, что я генмод, не мог не знать. Он как-то связан был со Златовской. И он не сказал мне об этом! Даже про этот укол, который разблокирует зачатие… Если бы шеф сказал мне о нем, я бы, наверное, и сама не захотела его делать — зачем мне лишние риски, когда на примете все равно нет ни одного кандидата в мужья! Но он и словом не обмолвился. Он повел себя со мной, как с неразумным детенышем-генмодом, неспособным самостоятельно принимать решения.

А ведь мне уже почти двадцать! Я уже почти три года как совершеннолетняя по нашим законам!

Неужели он не доверял мне настолько, что даже правду о моем прошлом не мог сказать? И ведь свидетельство о рождении мое подделал! А мне сказал, что разыскал!

Я сползла по стене, чувствуя, как силы покидают меня. Ничего уже не хотелось, даже убить Щеголя или Резникова. Пусть приходят, пусть делают со мной, что хотят. Шефа этим не вернешь.

Волк, быстро, по-собачьи дыша, ткнулся мокрым носом мне в щеку, в шею. Аккуратно прихватил зубами за руку, потянул.

Нет, надо было идти, он прав. Я же не для себя хочу смерти в огне, а для этих всех!..

Кое-как, держась за стенку, я поднялась. Дальний конец коридора уже заволокло дымом, но я знала, что там должна быть дверь, за ней лестничный пролет вверх, там снова коридор — и выход. Та самая тяжелая железная дверь, через которую меня втащили вечность назад. Уже недолго идти.

Вдруг эта дверь в конце коридора со скрипом распахнулась — да что они тут, вообще петли не смазывают?! И знакомый голос гаркнул:

— Это полиция! Всем стоять!

Инспектор Пастухов!

И другой знакомый голос добавил:

— Стреляю без предупреждения!

Инспектор Салтымбаева!

Тут же у меня из глаз хлынули слезы и, не успев подняться, я снова рухнула на пол.

В пьесах и книгах, когда героям приходит на помощь полиция, следует смена сцены или конец акта. А затем — чаще всего короткий эпилог, в котором рассказывается, как именно разрешилась сложная ситуация.

Увы, я не была героиней пьесы, поэтому не было надежды, что все вопросы будут решены за меня в финальной экспозиции. Предстояло разбираться самой.

И самый насущный вопрос — как объяснить присутствие Волкова? Точнее, присутствие самого настоящего волка, серого, мохнатого и клыкастого?

Пока Салтымбаева помогала мне выйти из задымленного здания, вопросов к серому зверю, который шел за мной по пятам, у нее не возникло. Но едва мы миновали знакомый порог и оказались на улице, перекрытой полицейскими возками, как инспектор обратила на него внимание.

— А вы кто такой, гражданин?

Конечно, из-за голубых глаз она приняла его за генмода. Наверное, за какую-то большую собаку.

Говорить оборотень не мог — правильно, он ведь настоящий волк, над его-то голосовыми связками не поработали генетики, чтобы он мог докладывать найденную информацию. «Только бы не оскалился, — подумала я. — Доказывай еще инспектору, что он не укусит!»

Я даже не была уверена, что волк не станет кусаться. Его могла напугать царящая вокруг суета: множество полицейских пытались одновременно оцепить, обыскать и начать тушить здание; на моих глазах прямо вслед за нами из двери вывели нескольких бандитов и положили лицами вниз на тротуар.

Однако Волков не стал скалиться. Наоборот, он упал на живот на грязный булыжник, заскулил и закрыл морду передними лапами, как делают собаки, когда им страшно.

Не думаю, что он в самом деле боялся Салтымбаеву. Скорее, хотел показаться как можно более безобидным. И то верно — он ведь уже не раз доказал мне и свой интеллект, и свое здравомыслие. Для человека, попавшего ни с того ни с сего в такой переплет, Волков держался превосходно. Другой бы давно уже либо начал огрызаться, либо возбудил подозрения, попытавшись задать стрекача.

Брови Салтымбаевой взлетели вверх.

— Эт-то что еще такое? — спросила она. И вдруг тон ее сменился: — А ну, кто у нас хороший мальчик? Кто у нас умный и храбрый песик? Ты чей? Ну-ка, покажи мне свой ошейник…

Она наклонилась к волку, и я, удивив саму себя, шагнула вперед, заслоняя волка от Салтымбаевой.

— Над ним здесь издевались, — сказала я. — Я его спасла. Вы бы его не трогали.

— Послушайте, я не собираюсь никого трогать, — явно в сердцах произнесла Салтымбаева. — Должен был порядок! Если собака найдена при обыске, так нужно его оформить!

Я представила, как оборотня «оформляют» в конторские книги, и мне стало нехорошо.

К счастью, нас спас Пастухов. Он вынырнул из окружавшей здание суеты, и у меня слезы навернулись на глаза: а он ведь еще, наверное, не знал, что шеф… Облегчения при этом я не испытала — мне казалось, что он сейчас займет сторону Салтымбаевой.

Но старший инспектор бросил всего один взгляд на меня, потом на волка (тот уже убрал лапы с морды) и сказал:

— Жанара, а я ведь знаю этого пса.

— Так он все-таки генмод? — удивилась Салтымбаева.

— Нет, но это очень редкая порода. На волка похожа. Во всем Необходимске, может, один такой. Должно быть, выкрали его. Ничего, я прослежу.

— Но ведь документы… — начала Салтымбаева.

— Я прослежу, — повторил Пастухов с нажимом.

Вот тут слезы в самом деле пролились у меня из глаз. Выходит, Пастухов знал — или догадывался! — что Волков оборотень!

Или, скорее, для него не стало сюрпризом, что оборотни существуют. Если бы он знал конкретно про Волкова раньше, то, хочется верить, не стал бы рисковать, запирая его в камеру!

Только теперь я окончательно догадалась, почему он метался по комнате и так странно себя вел — полнолуние ведь! Даже если он в самом деле мог себя контролировать, это наверняка далось ему непросто…

О господи, да ведь и на вахтера он тогда нарычал не просто так, а потому что полнолуние приближалось! Неудивительно, что говорить мне или кому-то еще об этом он не хотел.

— Вы правда проследите? — спросила я сквозь слезы, глядя на Пастухова.

Он кивнул.

— Найду, куда пристроить на пару дней, — он красноречиво махнул мордой на небо, где полная луна равнодушно светила над коньками крыш.

Ей-то не было никакого дела до того, что у кого-то тут, на земле, почва выходила из-под ног и мир рушился.

— Тебе сейчас дадут одеяло, — добавил Пастухов вполголоса, обращаясь ко мне. — Прикрой парня его краем, если кто спросит, говори, что это твоя собака. Жанару я беру на себя, остальным ни слова! А ты, малец, — он смерил Волкова взглядом, что выглядело довольно забавно, поскольку волк превосходил его размерами, — скули побольше и старайся выглядеть как можно безобиднее! Да, вот так, — он одобрительно кивнул, когда Эльдар совсем распластался по земле.