— Письмо от моего доброго знакомого, члена городского собрания Дмитрия Михайловича Пожарского. С благодарностью за вашу помощь вчера. Наверное, вам будет приятно узнать, что ваш совет попал в точку, и завещание бывшего мэра Воеводина действительно нашлось в городском архиве. Так что Ангелина уже переезжает в загородный дом Пожарского, где о ней будут хорошо заботиться.

— В самом деле! — обрадованно воскликнула я.

Тут шеф куснул меня за руку и, должна я сказать, пребольно.

— Ай! — я отдернула укушенный палец. — За что?!

— За то, что не сказали мне позавчера или вчера, что имеете дело с потенциально заряженным делом! — воскликнул шеф, раздувая шерсть. Малейшие следы довольства пропали из его голоса. — Вы, надеюсь, поняли, что ваша так называемая подруга попробовала воспользоваться вами в своих интересах? И что, если бы не ваша удача, ваши действия могли бы способствовать крушению карьеры одного из защитников прав генмодов… и, чего доброго, к этому могли бы приплести и меня! Меня!

— Простите, шеф… — пробормотала я, потирая руку.

Мне и в самом деле было стыдно: вчера я обрадовалась появившейся надежде, но мне как-то в голову не пришло, что Пожарский оказался на грани полного фиаско. И пусть я была не причастна к самому преступлению, но невольно сыграла Полине на руку. Расскажи я шефу, он бы сразу понял, что в этом деле что-то не чисто: он-то, конечно, знал о перипетиях Воеводина и Пожарского. Может быть, с его помощью можно было бы уладить дело, не ставя его на грань скандала.

— Отныне обо всех делах рассказывайте мне в подробностях! — продолжал требовать шеф. — Даже если вас соседний булочник попросит разобраться, кто из его приказчиков приворовывает!

— Тот, который кудрявый, — машинально сказала я.

— Знаю, что кудрявый, — буркнул шеф. — Ладно… вам повезло, что ваша неопытность не позволила вам заранее договориться с Полиной Воеводиной о гонораре и получить с нее задаток! Иначе мы с вами в этом деле выглядели бы еще хуже. А так это можно списать на шалости бывших подружек.

Я виновато склонила голову.

— И вдвойне повезло, — продолжил Мурчалов, — что я сегодня в хорошем настроении!

На последних словах его тон изменился: стал по-настоящему радостным, даже торжественным.

Мне стало ясно, что он очень хочет, чтобы я начала расспрашивать. Я послушно ему подыграла:

— Что случилось, шеф?

— Кошка Звездочка разродилась три дня назад, — сообщил шеф. Вот это новость! Я как-то забыла, что уже пора, думала, еще как минимум неделя. — В помете было пятеро котят. И вот сегодня у одного из них открылись глазки!

Открытые глазки в три дня для котенка — это очень, очень рано. Для обычного котенка, то есть.

Я ахнула.

— То есть…

— Да, Анюта, да! — радостно воскликнул Василий Васильевич. — У меня сын!

Математический кружок встречался по субботам после обеда в помещении воскресной школы.

Как-то, еще в пансионе для благоразумных девиц, я готовила доклад на эту тему: мол, как это было умно с точки зрения городского правительства предложить церквям развивать «светские досуговые заведения» в обмен на освобождение от части налогов. Тогда я сделала этот доклад и забыла, а теперь подумала: и впрямь, очень хорошо придумано. Всегда есть, куда прийти по выходным или по вечерам в пешей доступности — церквей в городе полно еще с тех времен, когда он находился под властью Сарелии.

Причем церквей всех конфессий: православных больше всего, но католических и мусульманских тоже хватает, и даже парочка буддистких есть. Городскому совету все равно, какому богу вы молитесь, если исправно платите налоги. А сами конфессии давно поняли, что те, кто пытаются удержать верующих запретами и наказаниями, остаются в проигрыше. То же и те, кто строит барьеры между своей религией и простым людом. Поэтому в любой храм может зайти кто угодно, если только соблюдаешь правила: разуваешься или покрываешь голову, в зависимости от того, какой бог что требует.

Сама я как шеф — ни в одного бога не верю без доказательств, но церкви мне нравятся. В них спокойно и хорошо пахнет, а двери всегда открыты, так что можно зайти переждать дождь или снегопад, если оказалась на улице без зонтика.

Однако если бы не Марина, я бы никогда на кружок не дошла: пусть недалеко, но перспектива находиться два часа в обществе незнакомых людей, которые попытаются заговорить со мной не по работе, парализовала бы меня напрочь. Но моя новая подруга расписывала кружок с огромным энтузиазмом и назначила мне встречу таким не подразумевающим возражений тоном, что я просто не смогла отказать.

— Значит, в субботу в одиннадцать, я за тобой зайду, — сказала она и обняла меня на прощание.

И обращение на «ты», и объятие были для меня в новинку (даже в пансионе нас, воспитанниц, заставляли говорить друг другу «вы»), что я думала об этом по пути домой и весь следующий день. Марина перешла на «ты», когда мы не были знакомы и двух месяцев, как будто так и надо!

А потом наступила суббота.

Марина действительно зашла за мной и выглядела необыкновенно хорошенькой в синей юбке и полосатой шелковой блузке, а также симпатичной шляпке с перышками. Увидев ее в окно, я тоже решила приодеться и приколола свою любимую топазовую брошь.

Когда я спустилась вниз, чтобы встретить Марину в гостиной, куда ее провела Антонина, та просияла. За две месяца я еще не успела привыкнуть, что мое появление вызывает у кого-то такую радость.

— Замечательно выглядишь! — сказала Марина, взяв меня за руки в качестве приветствия. — Очень красивая брошка!

У меня потеплели щеки. Я тут же вспомнила, как Полина Воеводина говорила, что черный мне к лицу — и он мне действительно к лицу, как человек, умеющий рисовать, я знаю это. Но почему-то от того комплимента не было тепло. Может быть, потому что он звучал дежурно, а Марина говорила искренне, и это чувствовалось.

— Ты тоже, — пробормотала я.

Тут бы мне надо было попросить ее как-нибудь мне попозировать — что может быть проще, открой рот да спроси! Но я не спросила.

Я приколола шляпку, и мы отправились в ближайшую квартальную церковь — по совпадению, католическую, с единственным колоколом в узкой башне. Оказывается, занятия средней школы проходили в полуподвале: несмотря на полукруглые окна под самым потолком, здесь пришлось зажигать светильники, а голоса отдавались гулким эхом. Словно в школе, вдоль помещения тянулись два ряда сдвоенных парт. Теперь вместо аккуратных мальчиков и девочек в парадных платьицах на скамьи за парты уселись вполне взрослые дяди и тети, некоторые даже пожилые. Впрочем, парочку подростков я заметила тоже.

Всего людей было человек пятнадцать, и расселись все по классу без всякой системы — в основном парами и тройками. Большая часть свободно болтала между собой.

Ведущий кружка, веселый энергичный человек лет пятидесяти («Профессор астрономии в училище Грошина, это у него хобби для души!» — пояснила мне Марина) вышел вперед к черной доске и весело со всеми поздоровался.

— Благодарю всех тех, кто в очередной раз решил посвятить это замечательное субботнее утро царице всех наук! — жизнерадостно сообщил он. — Алина Игоревна, как ваш внучек, выздоровел уже?

Самая пожилая из присутствующих, объемистая дама лет шестидесяти, благосклонно закивала тюрбанистой головой:

— Вашими молитвами, Виктор Никитич, вашими молитвами!

— Как хорошо! — обрадовался он. — И вас, Сергей, тоже рад снова видеть! Вернулись из-за границы?

— В гостях хорошо, а дома лучше! — басом ответил мужчина, представительный, как шеф-повар или солидный метрдотель.

Почему-то все засмеялись, даже Марина. Я тут же почувствовала себя очень неловко: все эти люди знали друг друга, у них были общие шутки, а я пришла с улицы и никого не знала.

Между тем Виктор Никитич посмотрел и на меня.

— У нас тут новые лица! — произнес он. — Очень, очень рад! Не смущайтесь, пожалуйста, у нас тут свободная обстановка. Если не хотите участвовать в обсуждении, можете пока просто послушать.