Если Вы волнуетесь, не превратил ли этот укус Вас в оборотня, то больше не волнуйтесь — если бы это было возможно, оборотней было бы гораздо больше. Мне также известно, что те меры, которые я предпринял, чтобы защитить Вас, все-таки могли бы при некоторых обстоятельствах привести к Вашей беременности. От В. В. Мурчалова я знаю, что этого почти наверняка не случилось. Но если все же это событие наступит, я сделаю все, чтобы поддержать Вас, любым способом, который вы мне позволите».

Слово «все» было дважды подчеркнуто.

Я сглотнула, дочитав до конца.

Хотя нет, не до конца! На обороте последней страницы красовалась приписка:

«Перечитал письмо и понял, что есть неясные моменты. Вот они:

* Мы называем себя “истинными волками”, я не знаю, почему.

** У оборотней и людей могут быть совместные дети, но они будут либо людьми, либо оборотнями. У моего деда с бабкой было четверо детей, трое люди, одна оборотень (моя мать). Мать ушла жить в деревню истинных волков, когда вошла в пору и захотела мужа».

Аккуратно разгладив письмо, я сложила его в конверт и убрала обратно в стол. Беременность! Он меня сверху только испачкал семенем, неужели это возможно?.. Ну что ж, может, и возможно, кто его знает, да только я с тех пор уже кровила. Значит, почти исключено.

Но все-таки хорошо, что он об этом написал. Смешно, конечно, от такого мальчика, но — хорошо.

Потом меня разобрала злость.

Почему я так никчемна?!

Бедный Эльдар, его так пошвыряло везде, как он мучился, живя в городе — а вот, выдержал, выучился! Механику даже освоил. Марина попала в жуткий переплет — и ничего, справилась. Выучила и сдала школьную программу за год вместо двух, еще и под усиленной нагрузкой. И оба родных потеряли. А я что? У меня все живы. Шеф жив. Прохор жив. Мало ли где я была зачата, в пробирке или старомодным способом! Мало ли как перекраивался мой геном на эмбриональной стадии! Шеф прав, это не делает меня менее человеком, как его собственная природа не делает его более животным.

Так почему же мне так плохо?

Еще секунду назад я не находила в себе силы даже переодеться, а тут меня внезапно охватила буйная энергия. Я зажгла свет и начала нервно расхаживать по комнате, затем приблизилась к зеркалу.

Бледное, осунувшееся лицо с намеком на веснушки, темные волосы, слегка растрепавшиеся, но еще довольно аккуратно уложенные, строгое черное платье…

Выгляжу, как школьница!

У-у, надоело все!

Я начала зло вытаскивать шпильки из узла на затылке. Тоже мне тяжесть. Зачем я ее таскаю? Чтобы меня за нее в драке мог схватить всякий, кому она под руку подвернется?

Коса упала на плечо.

Я метнулась к ящику стола, чтобы достать ножницы, но ножниц в столе не оказалось. Тут же я вспомнила слова Антонины. Зачем она их у меня забрала, в заточку что ли?

Я сбежала вниз по лестнице, в кухню. Конечно, приходящая служанка уже ушла, и Антонина наслаждалась вечерним чаем в гордом одиночестве. Она вообще нелюдимый человек.

Отчасти я ее понимаю. Кухня наша, стараниями той же Антонины, очень уютна, хоть и невелика. Здесь всегда неспешно тикают часы и пахнет ванилью, даже если никто накануне ничего не пек. А по вечерам Антонина зажигает керосиновую лампу, потому что электрический свет кажется ей слишком холодным — она как-то обмолвилась, что он режет ей глаза. Был бы тут кто-то еще, посмеивался бы над ее причудами, болтал бы, нарушая тишину…

— Антонина, дай мне ножницы, пожалуйста, — попросила я ее.

Оторвавшись от чашки, экономка смерила меня взглядом.

— Косу решили отрезать?

Я слегка покраснела.

— Откуда ты знаешь?

— Так я сколько на своем веку повидала. И сама так же резала. И при мне резали. И вот что я вам, деточка, скажу. Подождите-ка до завтра и сходите-ка в парикмахерскую. Потом благодарить будете.

Щеки вспыхнули еще сильнее.

— Но…

— Или, если вам шибко модная стрижка-то не нужна, так я и сама могу. Только не жалуйтесь потом, что просто.

Я с благодарностью кивнула.

— Мне бы только голову облегчить. Лишь бы аккуратно.

Наутро мы первым делом поехали к Байстрюк. Нужно было сообщить ей о появлении подозреваемого по делу, рассказать о ходе расследования — а заодно найти прибор, проецирующий «призрака».

Об этом мы с шефом разговаривали накануне, когда возвращались из ЦГУП домой.

Предположим, Монро в самом деле создавал иллюзию призрака с помощью набросков художника Чернокрылова пятидесятилетней давности абсолютно тем же способом, что свои пугающие картинки в лабиринте. Но что из этого следует? Следует, что он должен был спрятать где-то в доме Галины Георгиевны точно такой же аппарат, что стоял в цирке, а также ящик с сухим льдом!

И то и другое казалось мне полнейшим тупиком. То устройство, которое я мельком видела, шатаясь по тканевому лабиринту, было большим — как минимум, мне по пояс, а то и по грудь. К тому же от него исходил свет, зеленые и розовые лучи. Где его можно было спрятать в доме, да еще без помощи слуг? А сухой лед попросту весь испарился бы!

Или Монро каждый раз вербовал в штате Байстрюк нового помощника?

Но, когда мы ехали с шефом к Галине Георгиевне, — снова на извозчике, какая роскошь! — вовсе не этот вопрос занимал меня больше всего.

Куда сильнее меня терзало другое: о чем я думала, когда решила вчера обрезать волосы?!

Голова действительно казалась легкой и абсолютно пустой. Осенний ветер залезал за шиворот и за воротник, холодя беззащитную шею. К тому же мне теперь казалось, что волосы обрезаны все-таки неровно (хотя Антонина постаралась), и эти неровные концы торчат из-под шляпки, что всем теперь видно.

Что обо мне будут думать, с такой-то копной на голове! Нужно было сообразить, что волосы у меня пушистые и легкие, что их будет раздувать в разные стороны!

Но когда мы явились пред светлы очи Галины Георгиевны, та поприветствовала нас очень тепло и ни словом не прокомментировала швабру у меня на голове:

— Рада вас видеть! Неужели так быстро разобрались с моим делом?

Наша клиентка приняла нас у себя в кабинете. Она восседала в уютном кресле, держа на коленях неизменную корзинку с вязанием, и выглядела очень уютно — ни дать ни взять, добрая бабушка. Странно было думать, что бабушкой ей стать не доведется.

— Не совсем, но в этом направлении было очень много сделано, — шеф изысканно поклонился, сидя прямо у меня на руках. — Мы уже довольно точно представляем, как преступнику удалось провернуть его черное дело, осталось только найти улики, его изобличающие. Для этого прошу о разрешении осмотреть дом.

— С удовольствием дам вам его, — Галина Георгиевна любезно кивнула. — Вот только у меня в атриуме сейчас работает бригада…

— Какая бригада? — неприятно удивился шеф.

— Чинят люстру, — пояснила Галина Георгиевна. — Плановое обслуживание.

— Плановое? — переспросил шеф. — И как часто эти мастера появляются у вас в доме?

— Хм, — проговорила Галина Георгиевна. — Нужно свериться с календарем…

Она полезла в один из ящиков своего стола, продолжая неспешно рассказывать:

— Где-то месяц назад люстра начала мерцать… В Необходимске довольно трудно найти мастеров, готовых взяться за такую сложную конструкцию, я в свое время выписывала ее из Галлии, — на этих словах в голосе Галины Георгиевны послышалась явственная гордость. — И она не ломалась три десятка лет, должна я вам сказать! Но, видимо, у всякого механизма бывает предел прочности. И тогда я попросила Афанасия, это был мой тогдашний дворецкий, подыскать мастеров… Нашлись очень хорошие, вот только некоторые детали пришлось делать на заказ, как раз пообещали сегодня заменить…

В кабинете Галины Георгиевны было два окна: одно выходило на улицу, другое — в атриум, где люстра действительно была спущена на цепях до самого пола. Подле нее возились двое в синих спецовках, стоя на стремянках.