Я огляделась, но, конечно, в такой глуши муниципальные службы редко подновляли номера на каждом доме. На соседнем здании я увидела намалеванный углем номер четыре, а еще на одном — неприличное слово.

— Так, мы шли вдоль Савичевского переулка, свернули на Грязную, потом на Малую Южную, кажется… — тихонько бормотал шеф под нос. Видно, он тоже бывал в этих краях нечасто, и карта города, которая, как мне кажется, отпечатана у него в голове будто в атласе, его подвела. — Ну же, Анна, помогайте!

— Так я не учила эти районы, — попыталась защититься я.

— У вас великолепная зрительная память, а карта города висит у меня в кабинете! Вспоминайте!

И, как всегда бывает в такие моменты, моя замечательная зрительная память мне отказала. Я вспомнила, как стою и смотрю на пересечение Савичевского переулка и Грязной улицы, а вот что там дальше, забыла наотрез.

Только я открыла рот, чтобы сказать об этом, как тяжелая железная дверь отворилась, и наружу выглянул субъект, одетый так похоже на Волкова, что я сначала даже дернулась к нему.

К счастью, я быстро сообразила, что это не Эльдар. На субъекте был такой же бесформенный пиджак значительного большего, чем полагается, размера (наверное, Волков купил свой у старьевщика), такая же кепка «заводского» фасона, и такие же мешковатые штаны.

Вот только на местном жителе красовались щегольские кожаные сапоги с пряжками и на небольшом каблуке, на пальцах сияли золотые кольца, и пахло от него перегаром. Да и возрастом он был значительно старше Эльдара — лет как минимум двадцати пяти, скорее больше.

Он вытащил из кармана металлически блеснувший портсигар, щелкнул крышкой, обернулся в мою сторону… и замер.

Я тоже замерла, соображая, что же я сделала не так. Должно быть, даже грязная и растрепанная, я выглядела подозрительно на этой пустой улице, тем более, что у моих ног жался грязный кот.

— Эй, барышня, — вдруг сказал субъект. — Сигаретку хочешь?

Обращение на «ты» от Марины наполняло меня теплом по самую макушку. Обращение на «ты» от этого типа словно окунуло в нужник. Но все же я подумала: он вышел из этого дома, куда, если верить крысам, увели Волкова! Может быть, если втереться ему в доверие, и я туда попаду?

Мурчалов стукнул меня лапой по ноге, мол, не ходи. Но я не обратила на него внимание. Подошла к типу и протянула руку к его портсигару.

— Спасибо, добрый че…

Но я не успела договорить. Тип схватил меня за протянутое запястье и дернул на себя, одновременно врезав коленом в солнечное сплетение.

Наверное, более опытный и лучше дерущийся человек сообразил бы, что делать. Я ничего не смогла, только согнулась пополам от неимоверной, парализовавшей меня всю боли.

Тут мне добавили сзади по темечку, и я отключилась.

Где-то мне доводилось читать, что от удара по голове человек вырубается ненадолго — на минуту или две, бывает, даже меньше. Если бессознательное состояние затянулось, это уже повод для паники и может говорить о том, что вас помяли не на шутку.

Мне кажется, я пробыла без сознания всего несколько секунд, может быть, десять или двадцать. Двое неизвестных только-только успели втащить меня сквозь железную дверь — я еще увидела за нею кусок улицы, того щеголетоватого молодчика и шефа, который со взволнованным мяуканьем пытался прорваться ко мне. Прямо на моих глазах Щеголь пнул шефа ногой в тяжелом ботинке, да так, что тот отлетел куда-то в сторону. Мяуканье оборвалось.

Я хотела закричать и вырваться, но в первые несколько секунд руки и ноги меня не слушались.

— Тяжелая, черт, — пожаловался тот, кто держал меня за руки сзади. — Упитанная так-то для нищенки!

Упитанная! Да одно то, что я влезла в это платье, которое носила еще в школе, и оно жмет мне в груди, а не в талии, говорит само за себя!

Эта реплика придала мне сил, и я начала отчаянно вырываться.

— Тихо, девка! — рявкнул тот, кто назвал меня упитанной. — Не рыпайся, а то без зубов останешься!

Я удвоила усилия и заодно заорала.

Где-то за моей спиной хлопнула дверь и, по всей видимости, раздались шаги, но я их толком не слышала, потому что продолжала вырываться.

Сперва мне это удалось, и я упала на пыльный деревянный пол, рванулась к выходу — но там меня уже ждал тип в щегольских сапогах. Я хотела ответить ему добром на добро и врезать в солнечное сплетение, но он выставил вперед руку, в которой блеснул нож.

Совсем как в той истории с кофе, только на сей раз у меня не было ножа наготове: он был пристегнут к бедру под юбками, так просто не вытащишь. Пока я нагибалась за ножом, сзади подскочил кто-то еще. Я не увидела его, только услышала. Попыталась врезать локтем, но этот детина был куда выше и тяжелее меня — и гораздо выше этого, в сапожках, — поэтому ему удалось заломить мою руку без особого труда.

Я завопила: было действительно больно, мне даже показалось, что что-то хрустнуло и треснуло!

Как всегда бывает при резкой и внезапной боли, к горлу на секунду подступила тошнота — которая тут же сменилась волной всепоглощающей, душной ярости.

Дальше не помню, как я дралась, помню только, что в результате меня сдерживало шестеро (одна из них, кажется, особенно дебелая дама), и что, прежде чем они дотащили меня в лабораторию, им пришлось связать меня кожаными ремнями.

Наверное, мне повезло, что никто и в самом деле не выбил мне зубы. Но в тот момент я не расположена была считать хоть что-то из случившегося везением.

И вот теперь я стояла, пристегнутая к поставленным на попа весам или, может быть, еще какому-нибудь приспособлению, сверля взглядом противоположную стену — и себя саму в зеркале.

Кроме меня, кажется, в комнате никого не было: мою голову тоже примотали к весам, это мешало обзору, но я не слышала никаких звуков и никаких запахов, кроме химических.

Минуты тянулись. Священная ярость берсерка начала понемногу успокаиваться, и на смену ей пришла тянущая и ноющая боль в вывернутой руке, а также тяжелое гудение в голове. Наверное, меня все же приложили сильнее, чем показалось. Вдобавок, от кляпа болела челюсть, и нестерпимо раздражала слюна, текущая вниз по подбородку.

Вместе с болью вслед за яростью явился страх.

Я наконец сообразила, что нахожусь в глубочайших городских трущобах, в самых застенках преступной организации, которая до этого посмела организовать нападение на полицию и ни за что ни про что убила троих человек. Конечно, шеф знает, где я — но я ведь не знала, что стало с шефом! Насколько сильно ударил его этот человек в ботинках? Цел ли он?

Увы, у котов куда более хрупкие животы, чем у людей: у них нет там мышечного каркаса. Умело направленный пинок под ребра может кота даже убить. И с этой грязной шерстью никто не поймет, что Василий Васильевич генмод (или никто не поймет, что он генмод из уважаемых; ведь бывают и нищие, из тех, что промышляют грабежом и разбоем), не окажет ему помощь!

Кроме того, ведь в моей кошелке, во внутреннем кармане, остались деньги, шефу положить их некуда. Как он доберется домой, если ему не то что за извозчика, за трамвай заплатить нечем?

Или, может быть, эти воры не забрали кошелку, а оставили ее валяться на улице? Как же, держи карман шире!

Но тут я поняла, что беспокоиться о шефе сейчас не время — лучше побеспокоиться о себе. Потому что как раз в этот момент дверь в лабораторию заскрипела, отворяясь.

Человека, который вскоре вошел в поле моего зрения, я не знала. У него было красивое, породистое лицо с благородными чертами, седые усы двумя клинышками, чуть волнистые седеющие волосы, уложенные на косой пробор, и очень цепкий, навылет, взгляд, под которым мне сразу же захотелось слиться воедино с железной подставкой.

Он был одет в белый лабораторный халат, из-под которого виднелась жилетка хорошего костюма с золотой цепочкой от часов. Вот только рубашка под этой жилеткой была красной — вульгарный вкус, как говорит шеф.