— О, ты тоже ее видела?! — до сих пор я не спрашивала Марину, ходит ли она в Народный театр, где ставились детективы и оперетты: я слегка стеснялась этого своего увлечения — нет бы мне нравились серьезные, драматические пьесы! — Господи, как они неожиданно вывернули в третьем акте…

— Да-да! А Чаронин в роли инспектора Гаева был так хорош!

— Правда! Я так увлеклась, что даже нарисовала его потом!

— Так ты еще и рисуешь? Можно мне посмотреть?

Слегка смущенная, я кивнула на рисунки, висевшие на стенах.

— Ты ведь уже видела.

— Это все твои?! Потрясающе, я думала, какой-то дорогой модный художник… у тебя настоящий талант!

Я мотнула головой, смущенная.

— Да какой там талант, просто много рисовала в пансионе и набила руку… Но, Мариночка, — было так приятно называть ее Мариночкой! — Ты прости, шеф там, наверное, уже меня заждался. Нам правда нужно идти.

— Это ты меня прости, что задерживаю, — она улыбнулась мне и снова пожала мои руки. — Будь осторожна, пожалуйста!

Я провожала ее к выходу, воодушевленная. Именно об этом я мечтала в пансионе — чтобы у меня была подруга, с которой можно обсуждать пьесы и рисунки, и смеяться вместе, и сидеть плечом к плечу, склонившись над одной книгой или журналом… Другие девочки часто так сидели, но меня к себе никто не подпускал, даже Полина, хотя она и пыталась казаться добрее, чем все остальные.

Неужели наконец-то мои мечты начинают исполняться?

Нужно вдвойне постараться спасти Волкова — в том числе и ради Марины, раз она приняла такое участие в его судьбе!

Чтобы нас с шефом раньше времени не засекли в маскировке, Василий Васильевич велел мне переложить волосы и надеть многострадальное пальто. Я уже мрачно представляла, как буду вариться в нем по августовской жаре, но день внезапно, как это бывает в конце лета, переменился: по небу поплыли низкие серые тучи, жара стремительно спала. Кроме того, шеф вызвал аэротакси, чтобы добраться до места быстрее, и тут уж пальто оказалось настоящим спасением: на высоте дул противный пронизывающий ветер!

Такси приземлилось недалеко от одной из самоуправных свалок, которыми пестрит Морской конец — правда, для этого шефу пришлось водителю приплатить.

Правда, сначала тот попытался заартачиться.

— Чистку мобиля от этих птичек вы тоже мне будете оплачивать?

— А вы взлетайте побыстрее, вот и не успеет вас никто засидеть, — сообщил шеф, едва высовывая голову из кошелки (он стеснялся того, насколько перепачкался). — Или мне пожаловаться в гильдию таксистов, что вы не собираетесь везти клиента, куда сказано?

В результате таксист, хоть и неохотно, подчинился.

Свалка производила удручающее впечатление.

Конечно, я всегда знала, что в нашем городе есть места похуже, чем аккуратные улочки Медного конца или уютное сумасшествие Рубинового. Да вот хотя бы взять Оловянный конец. Однако по сравнению со свалкой даже Оловянный конец оказался куда приятнее!

Здесь и впрямь оказалось очень много птиц: целая стая чаек кружила в небе, противно крича. То тут, то там на обломках мебели, поломанных деревянных колесах и тому подобном хламе сидели вороны — и оставалось только надеяться, что они неразумны. В нескольких местах над грудами мусора поднимались клубы дыма, то черного (это жгли резину), то обычного, серого, но всегда довольно едкого. Мне меньше всего хотелось встретить тех, кто затеял эти костры.

Смешиваясь с запахом гниющих отходов, дым грозил вызвать у меня головную боль — и едва не вызвал тошноту. Поразительно, как здесь выживают существа с лучшим, чем у меня, обонянием?

Мурчалов целеустремленно затрусил вглубь куч мусора, а я, засунув пальто в кошелку, поплелась за ним. Из-за прохладной погоды мне хотелось идти быстрее, чтобы согреться, но шеф еле переставлял лапы. Наверное, у него тоже не было никакого желания углубляться в лабиринт мусорных куч сильнее, чем необходимо.

Наконец перед нами выскочила крыса — не пятнистая, вроде тех, что жили на Ореховском складе, а обычная, серая. Мурчалов уселся на землю и сказал:

— Нужно найти похищенного. Платим угощением, но не сейчас, завтра.

Еще дома шеф объяснил мне, что угощением полагается платить всей стае сразу. Мы бы просто не донесли из дома столько калачей или других вкусностей. Зато завтра можно будет вернуться с Прохором и, может быть, еще одним нанятым помощником.

«И вот тут они могут и не согласиться, — сказал Мурчалов. — Даже стайный интеллект крыс довольно примитивен, он не всегда понимает, что такое отложенное вознаграждение. Или он может не поверить нам. Все зависит от величины стаи и ее предыдущего опыта.»

Я затаила дыхание: что-то сделает крыса?

Крыса как будто задумалась — потом шмыгнула в сторону, пропав между обломками какого-то мусора.

— Отказалась? — ахнула я.

— Погодите, — Мурчалов встопорщил усы. — Ждите.

Через какое-то время наша новая знакомая вернулась уже с компанией: еще пятеро или шестеро товарок. Сосчитать их было сложно, потому что крысы суетились и не стояли на месте.

Радостная от облегчения, я вытянула было руку и пошевелила пальцами, приглашая почесать какую-нибудь из крыс. Но эти, видно, боялись людей и не сделали попытки подойти ко мне.

— Анна, портрет Волкова, пожалуйста, — сказал Мурчалов.

Я достала свой блокнот, где я набросала портрет Эльдара, и положила его на землю. Как и в прошлый раз на Ореховских складах, несколько крыс залезли на него, но не похоже было, что они его рассматривают. Однако шеф остался доволен.

Обращаясь к крысам, он четко, медленно и раздельно произнес:

— Ищите, где человек. Если покажете, куда его забрали, получите завтра пирогов на всех.

Одна из крыс подняла мордочку и, казалось, что-то пропищала Мурчалову, хотя сама я ничего не слышала.

— Хорошо, пирогов с мясом, — пробурчал Мурчалов куда мрачнее. — Только ищите!

Затем обратился ко мне:

— Часть этих пирогов вычтем из вашего жалования.

— Хотите сказать, из моей премии? — отбрила я. — Которую я заработаю, лазая с вами по этим мусорным кучам?

— А это мы еще посмотрим, как будете лазить, — сообщил шеф.

Между тем крысы выстроились в цепочку и побежали — к счастью, не вглубь свалки, а вдоль нее, не то мы бы не смогли следовать за ними с должной скоростью: это сложно, когда все время боишься наступить на что-нибудь и поскользнуться.

Мы следовали вдоль свалки, пока не достигли квартала низких двух- и трехэтажных старых домов. Большинство окон было закрыто облупившимися ставнями, некоторые — на первых этажах — закрывали решетки. Я подивилась этим решеткам: никогда прежде мне такого видеть не случалось!

Навстречу нам почти никто не попадался: ничего удивительно, середина дня. Живущие здесь, скорее всего, работали в порту, на верфях или на складах, а там в четыре пополудни домой никого не отпускают.

Это и есть трущобы, догадалась я.

Правда, для трущоб тут было довольно чисто: почти нет мусора на улице, а сами улицы мощеные и одна боковая даже щеголяла свежим асфальтом.

Именно на эту свежеасфальтированную дорожку и свернули наши крысиные провожатые, а затем остановились около кирпичного трехтажного строения, побольше и подобротнее, чем те, которые его окружали. Присмотревшись, я заметила, что здесь окна не просто забраны решетками, но еще и защищены чем-то изнутри. Либо очень плотные шторы, либо доски. Зачем бы это?

Никакого забора вокруг дома не было — он стоял вплотную с другими домами на улице, — и вела в него одна-единственная железная дверь, массивная даже на вид. Нечего было и думать, чтобы ее взломать. Прохор обучал меня обращению с отмычками, но мне не хватало терпения, чтобы достичь в этом деле настоящих высот. А лапки шефа, понятное дело, к такой тонкой работе не приспособлены.

— Погодите-ка… — пробормотал шеф. — Что это за адрес? Сдается мне, я слышал об этом месте!