Полазать в грязи нам пришлось позади особняка Соляченковой. Он, как и многие другие особняки морских купцов и других дельцов, высился на Маячной горе, фасадом выходя на океан. Его хаотичное подворье было развернуто к городу и, поскольку от узкого служебного переулка, по которому вывозили мусор и подвозили продукты, территорию особняка отгораживал высокий забор, никто особенно не заботился о том, чтобы навести тут порядок.

Шеф, разумеется, и не собирался месить грязь: он примостился у меня на плечах и командовал оттуда. Пастухов, кажется, был только рад каше из полурастаявшего снега и помоев: он шумно втягивал носом воздух и вываливал язык. А вот мы с инспектором Салтымбаевой обменялись понимающими взглядами: ей, как и мне, пришлось брезгливо приподнять юбку.

Однако мы достигли, чего хотели: хозяйственных пристроек.

— Виктор, ты чувствуешь вороний запах? — спросил шеф.

Пес только сморщил нос.

— Какие вороны, тут только курицы бегают да свинья недавно повалялась! Хотя постой… погоди-ка… — он пошел вдоль беленой стены, которую через малые промежутки разделяли узкие окна с частыми переплетами. Наверное, в этой пристройке жили слуги. — Кажется… Да! Это окно!

Шеф приподнялся у меня на плечах.

— Точно! — воскликнул он. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать!

— В самом деле, — сказала Салтымбаева.

Я была ростом чуть ниже инспектора, так что мне пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть, что такого они обнаружили.

Передо мною открылась маленькая узкая комната, немного напоминающая ту, где мы жили в пансионе. Только эта была рассчитана на одного человека, а не на четверых. Здесь ничего не было, кроме иконы под полотенцем в дальнем углу, аккуратно застеленной кровати и низкого квадратного табурета. На табурете стояла клетка с приоткрытой дверцей, внутри которой дремала черно-серая птица.

— Что там? — раздраженно гавкнул Пастухов. Он попытался встать на задние лапы и заглянуть в окно, но роста ему не хватало.

— Как я и думал, — ответил шеф. — Чтобы так хорошо надрессировать ворону, нужно начать тренировать ее еще птенцом. Людям свойственно привязываться к питомцам. Даже если Соляченкова приказала своей служанке от нее избавиться, та могла не послушаться. Инспектор Салтымбаева, у вас есть магнитная отмычка?

— Есть, но я не имею права ничего вскрывать без приказа судьи или верных свидетельств.

— Но вы имеете права вести преследование и проверять слова осведомителя. Я ваш осведомитель. К тому же, вам не обязательно входить в комнату.

Инспектор снова его послушалась.

— Анна, давайте вашу шляпную булавку… и серьги, пожалуйста. Инспектор, а вы положите контрольную булавку.

Серьги у меня маленькие, чисто золотые, без камней, — подарок шефа на выпускной. Внимания они не привлекут. А вот шляпная булавка красивая, блестящая, хоть и из олова, а не благородного металла. Но слишком тяжелая для вороны, наверное, не схватит?

Шеф тоже посмотрел на этот набор с некоторым сомнением, но тут Пастухов сказал:

— И бляху мою добавь.

Бляха на ошейнике у него была медная, но начищена до блеска. Любая охочая для блестяшек птица должна кинуться именно на нее.

Салтымбаева дернула раму на себя и аккуратно выложила на подоконник все блестящие предметы.

Ворона встрепенулась. Открыла глаза — обычные черные, а не голубые. Каркнув, она пролетела через всю комнату, безошибочно выхватила из всего набора булавку и утащила ее обратно в клетку.

— Вот видите, — сказал шеф. — Думаю, если мы сейчас обыщем клетку, то и другую булавку там тоже найдем. Конечно, можем и не обыскивать, если, на ваш взгляд, недостаточно свидетельств…

Но инспектор Салтымбаева уже перепрыгивала через подоконник.

Чтобы добраться назад, в наш Рубиновый конец, шеф все-таки расщедрился на такси.

К тому времени уже стемнело: весенний день не так уж долог. Я стояла на узкой площадке такси, держась за поручень и прижимая к груди кошелку. Шеф теплым воротником лежал у меня на плечах, за что я была ему очень благодарна: хоть таксист и летел небыстро, все-таки ночной воздух пробирал.

Зато под нами лежал ночной город во всем его великолепии: матово светился купол Аметистового конца, вспыхивали алым и зеленым огни на башнях Оловянного конца, двигались по Неперехожей огоньки грузовых барж и прогулочных корабликов; в воздухе, далеко от нас и под нами мигали габаритные огоньки других такси, а иногда попадались более редкие проблески, обозначавшие летающих генмодов — тех же ворон, сорок, может быть, сов, хотя совы-генмоды очень редки.

Я чувствовала себя усталой, но довольной. Мне казалось, что я хоть немного сегодня помогла этому городу и всем, кто живет в нем. Только вот…

— А что будет с вороной теперь, когда ее хозяйку арестовали? — спросила я.

— Подержат в полицейском участке, как улику, потом вернут хозяйке или ее наследникам, если та будет в тюрьме… что вряд ли. За кражу служанке почти ничего и не грозит. Скорее всего, отделается штрафом и, может быть, возмещением морального ущерба госпоже Горбановской, это уж как судья решит. А так вообще не удивлюсь, если обе дамы все замнут.

Я вздохнула.

Почему-то мне все равно было жалко птицу, которую использовали без ее воли. Пусть она даже не была генмодом, а значит, не была и личностью. Но…

Тут я сообразила кое-что еще.

— Василий Васильевич, а кто вас все-таки нанял расследовать это дело? Если не Горбановская и не Соляченкова?

Шеф горячо выдохнул мне в ухо.

— Какая разница, кто меня нанял и нанял ли хоть кто-то? Разве я мог пройти мимо потенциального скандала, который угрожал всем генмодам?

— И теперь закон не примут? — спросила я.

— Может быть, — ответил шеф. — Кто знает? Но мы с вами свой долг выполнили.

И шеф тихонько, удовлетворенно замурчал.

Перепалку было слышно еще с лестницы, когда я поднималась наверх со свежими газетами. Шеф отчитывал своего бессменного слугу Прохора, и Прохор, разумеется, не оставался в долгу.

— Нет, нет и нет! Я тебе еще раз говорю — это не-при-ем-ле-мо! Мр-ряу!

Шеф гордится тем, что не издает исконно кошачьих звуков, он считает их вульгарными. Нужно серьезно вывести его из себя, чтобы он допустил такой конфуз.

Не имея желания попадаться под горячую лапу (может быть, даже с когтями), я на цыпочках подошла к приоткрытой двери в кабинет и заглянула в узкую щелку. Как и следовало ожидать, шеф сидел на массивном трюмо перед зеркалом, а Прохор стоял над ним, в одной руке баночка с помадкой, в другой расческа.

— Нет! — кричал шеф, усиленно размахивая хвостом так, что тот шлепал его по объемистым бокам. — Где вы видели такие кисточки на ушах?! Это, по-вашему, кисточки на ушах?! Там будут буквально все! Прохор, уволю я вас, вот как есть уволю!

— Увольняйте! — отлично поставленным тенором вскричал Прохор, с клацанием ставя на столик орудия своего неблагодарного труда. — Если это вся благодарность за пятнадцать лет вычесывания шубы и выноса лотка! Я легко найду хозяина получше!

Он картинно скрестил руки на груди и уставился в потолок.

Шеф вздохнул, распушив манишку.

— Ну, Прохор, полно, — проговорил он, сбавив тон. — Вы же не обижаетесь на меня всерьез? Вы привыкли к моей эксцентричности… Ну, помиримся, мой дорогой! — он боднул Прохора в бедро. — Вы же все понимаете! Там будут дамы, а я… в таком виде.

Прохор вздохнул, опуская глаза на шефа.

— Вам стоит прекратить вести себя, как пожилая прима оперного театра, — проворчал он. — И признать, что у вас…

— Я вас не слышу! — громко перебил шеф.

— …нет, никогда не было и никогда не будет…

— Прохор, вы были правы, эта новая пуходерка отвратительного качества, вы должны найти что-нибудь получше!