Достаю ее из кучи хлама. Рассматриваю. И у меня холодеет внутри.

«Средство для экстренной контрацепции».

Я тогда так и не выпила таблетку. После того единственного раза, когда мы не предохранялись презервативом.

Я судорожно пытаюсь вспомнить, когда у меня были месячные в последний раз. Они всегда шли как попало, иногда с задержкой на полтора, даже на два месяца.

Так когда же?.. Я не помню. Очень давно. Еще до встречи с Мэттом.

— Три месяца.

— Сколько?! — переспрашивает мама, ладонью отгоняя от меня сигаретный дым. Мы стоим на балконе в ее квартире. Окна нараспашку. Пахнет осенью.

— Три месяца, — покорно повторяю я, хотя знаю, что она услышала.

С тех пор, как я узнала о беременности, злость исчезла. Все исчезло, кроме ощущения этого комочка, пульсирующего у меня под сердцем. Я видела его на узи.

Первый разговор с мамой о моей беременности произошел на этом же балконе.

Мама курила, так же ладонью смахивая дым в сторону. Потом спохватилась, затушила сигарету.

— Давно собиралась бросить курить, а теперь такой повод… Сейчас, когда самое страшное произошло, можно выдохнуть.

— Мам, это не страшное, — убежденно говорила я. — Это чудесное! Чудесное, понимаешь? Я совсем не боюсь. Справлюсь.

— Если решишь рожать, я помогу тебе. Буду нянчить нашу девочку и давать тебе время писать книги. Я же знаю, как для тебя это важно.

Мама прижимала меня к своему плечу, успокаивала и, кажется, плакала. А я — нет. Во мне совсем не было слез.

— Мам, почему девочку? Может, и мальчика.

— Девочку. Точно девочку. Судьба у нас такая.

Но оказалось, у меня будет мальчик. С крохотными пальчиками. Шевелится. Дышит. Сын.

Мама не предлагала мне напрямую сделать аборт. Просто говорила, что поддержит любое мое решение. Любое…

— Посмотри на меня, — требовала она, — я бы жила совсем другой жизнью!

— Ты живешь такой жизнью не потому, что оставила ребенка. Это результат целой череды бесконечных выборов. — Злость ушла, пришла философия.

Я не стала напоминать маме: если бы она сделала аборт, не было бы меня.

Не было бы меня.

Три звонка, одно сообщение.

— Не хочешь ему рассказать? — догадывается о моих мыслях мама. Или у меня определенное выражение лица, когда я думаю о Мэтте. О Матвее.

— А смысл? Он не выбрал меня одну, с какой стати выбирать меня с прицепом? Из жалости?

Мама замолкает, и я пристальнее вглядываюсь в ее лицо. Какое-то странное у него выражение. Будто она хочет что-то сказать, но не решается. Моя мама — не решается. Это что за новость такая может быть?..

— Мэтт приезжал.

У меня вздрагивает сердце только от звука его имени. Рецидивы случаются.

Мама тушит окурок в пепельнице, отодвигает ее подальше — в общем, делает все, чтобы не смотреть мне в глаза. Я просила — ничего о нем. Но мама решила, что из-за беременности можно сделать исключение.

— Сидел под дверью, пока ему не открыла, — продолжает она, глядя на меня наискосок.

— Когда?

— Через неделю после того, как вы расстались. И еще через неделю… Каждые выходные, два месяца подряд.

— И что?

— Все, как ты просила: ничего не знаю, не вижу, не общаюсь. Но вдруг у него что-то поменялось? Вдруг он решил свои вопросы?

Мама очень хочет, чтобы у ее внука был отец.

— Он сказал тебе об этом? Сказал, что развелся, что хочет жить со мной?

— Нет.

— Тогда к чему все это? Все, забыли.

— Но может…

— Что может, мама?! — сквозь зубы говорю я. — Заставить его платить алименты? Или попросить развестись? Или приехать к нему в Москву и заявиться прямо в офис, с животом на показ — вдруг тогда он вернется? Так надо сделать, мама?! — кричу я на нее впервые в жизни. Потом закрываю лицо ладонями. — Прости, прости… Это словно не я. Ты ни в чем не виновата…

Да, злость полностью не ушла. Теперь во мне уживается много сущностей.

Я глубоко втягиваю носом воздух, чтобы удержать слезы, и вместе с этим вдыхаю остатки сигаретного дыма. Мне вдруг очень хочется закурить, хотя не делала этого ни разу в жизни. Одно из сотен дурацких желаний, которые теперь подкидывает мой мозг.

— Хорошо, я перееду к тебе. А ты бросай курить. Все, у тебя ответственность.

Мама улыбается, хватает пепельницу и пачку сигарет и уходит. Окно на кухне тоже открыто, я слышу, как шлепает жестяная крышка мусорного ведра.

Как же все поменялось после того, как я узнала, что беременна! Я стала спокойной как удав (если не считать рецидивы). Удав, мечтающий о манго с солью и сигаретной затяжке… Но это мелочи. Это даже смешно.

Все, чего я достигла, перестало иметь значение. Отдельная квартира? Теперь это неудобно. Работа? Только на пару месяцев, а потом куда я с таким животом?

— Мы переезжаем в Москву, — сказал криптан через неделю после того, как я узнала о беременности. — Поедешь с нами? — А потом добавил чуть измененным голосом. — Поедешь со мной?

И мое сердце, застигнутое врасплох, предательски ёкнуло. Не из-за намека криптана на наши отношения — вот уж точно мне такое не было нужно — а из-за возможности быть ближе к Мэтту. «К Матвею», — поправляю я себя. И нет, мне этого тоже не надо. Просто еще не полностью излечилась. Говорю же: рецидивы случаются.

— Нет, — сказала я криптану, — не поеду. Мне там душно — смог, все дела.

Он мялся, а я едва сдерживала улыбку. Боже, мальчик, не надо. Но, в отличие от Матвея, он не умел читать мои мысли:

— А если я останусь?..

И тут меня снова проняло — до такой степени, что я стиснула зубы.

Какой-то парень, с которым я даже не целовалась, готов бросить все свои планы и остаться со мной, стоит лишь попросить. А Мэтт… После всего, что с нами было…

— Не надо. Я беременна. Я жду ребенка.

Он еще что-то хотел сказать, но я остановила его:

— И папа нам не нужен.

Через два месяца после разговора с мамой на балконе я переехала из любимой съемной квартиры обратно в детскую. Мама при мне ходила на цыпочках. И да, я поставила на двери детской задвижку.

Говорят, у беременных возникает синдром гнездования — они превращают дом в гнездо, все в него тащат, обустраивают. Я же все выбрасывала, удаляла, уничтожала. Пришло время прощаться и с эротическим романом. Если еще недавно я писала его в любое возможное время, в любом месте — на ноуте, рабочем компьютере, в блокноте, на салфетках — то сейчас книга вызывала во мне отторжение. Была бы она на бумаге, даже не сожгла бы — разорвала в клочья. Но эта история сохранена в таком количестве копий, на таком количестве носителей, что их удаление станет не выбросом эмоций, а долгой утомительной работой. Так что я, образно выражаясь, просто закрыла этот файл. Все, с книгой покончено. Для меня она перестала существовать.

А потом, спустя неделю после переезда к маме, раздается звонок на домашний телефон. На него никогда никто не звонит, кроме водоканала и сетевых продавцов косметики.

— Ника, это тебя, — зовет мама.

— Кто это?

— Говорит, твой друг.

Это точно не Мэтт. Его голос мама узнала бы. Значит, криптан. Я когда-то оставляла ему домашний номер как резервный — когда устраивалась на работу, всегда просят. Наверное, в моем мобильнике сел аккумулятор.

Но это не криптан.

Это Лис.

Лис… И сразу перед глазами будто кино.

Лимузин. Бокалы шампанского в руках. «А если вы с ней на брудершафт?» Я чувствую теплые настойчивые губы Мэтта со вкусом шампанского, осторожное прикосновение языка, от которого по телу будто проносится легкий разряд тока…

Лис утаскивает меня за портьеры в ресторане гостиницы. «Надень это, — говорит он неожиданно трезвым, удивительно серьезным голосом и протягивает мне два пакета. — Это для Матвея, потом сама поймешь»…

«Все, Вероника! Все! — яростно произносит Мэтт, дважды ударяет всеми пальцами по клавишам и захлопывает крышку рояля. — Пойдем». «Куда пойдем?» — спрашиваю я, замерев. Мэтт только качает головой. Залпом допивает виски. «Разве не очевидно?»