Но сейчас я вижу босса, или Мэтта, сидящего напротив на краю моей ванной, и во мне просыпается волнение совсем иного рода.

Босс окидывает ванную взглядом. Наверняка замечает и чайную свечу у зеркала, и баночку пены с запахом лаванды.

— Это та самая ванна, которую ты описывала в первой интимной сцене? — спрашивает босс.

Ощущение такое, будто я попалась.

Нервно сглатываю комок в горле.

— Нет.

— Зачем врешь? — Босс словно и в самом деле не понимает.

— Это слишком… личное.

— У тебя была хорошая сцена, которую ты не смогла дописать. Надо понять, что с ней не так, почему не получилось.

— Не получилось и все, ее уже нет в книге. — Я отвожу взгляд.

— Она может появиться. Например, в тот момент, когда героиня залечивает Мэтту рану в своей ванной. Он повредил руку по время ночного катания на роликовых коньках.

В словах босса есть доля правды, но я каждой клеточкой своего тела чувствую: с этим надо заканчивать.

Он поворачивается вполоборота и открывает кран в ванне. Затем берет банку с пеной и часть выливает в бурлящую воду. Запах лаванды, кажется, проникает в сердце, а не в легкие. У меня с этим запахом связано столько образов…

Босс поворачивается ко мне.

— У тебя есть бежевая майка? Как в той сцене? — спрашивает он чуть приглушенным голосом.

— Есть…

— Надень.

— Надень, — повторяет он.

Я все еще стою, не двигаясь. Если бы он сейчас подошел ко мне, или сказал какую-то пошлость, или попытался на меня надавить — видит бог, все тотчас же закончилось бы. Но он просто сидит на краю ванной и ждет моего решения.

— Еще одно удовольствие, в котором ты себе отказываешь? — спрашивает босс с сочувствием и любопытством одновременно.

Намек на пирожное «Павлова». Удовольствие, которое я бы без него не получила. Это было очень вкусно.

Очень…

В моей ванной сидит обалденный мужчина, предел моих фантазий, и предлагает испытать удовольствие, в котором, несомненно, знает толк, а я… трушу? И какая я после этого писательница?

Решительно иду в детскую, снимаю топ и надеваю бежевую майку на бретельках. Смотрю на себя в зеркало и распускаю волосы. Потом расстегиваю лифчик и вытаскиваю его из-под майки.

Что я делаю?..

Майка атласная, ткань не просвечивается, но так льнет к моему телу, выделяя каждый изгиб, что кажется прозрачной.

Я же понимаю, что дело не только в инсценировке моего отрывка. Понимаю так отчетливо, что живот сводит. «Тебе по зубам такой сюжет, Вероника»? Я не знаю…

Вот сейчас я совсем не уверена, что смогу победить. И что вообще понимаю, какую войну мы ведем. Вернуться сейчас в ванную — поражение? Или поражение — не позволить себе испытать то, что так хочется?

Выхожу в коридор и останавливаюсь перед прикрытой дверью ванной.

Там меня ждет вовсе не Мэтт, который давно поселился в моей голове. А босс — чужой мужчина, мы знакомы всего неделю. Что он подумает обо мне? Что подумает мама?.. О нет, маму из этих размышлений вычеркиваю.

Вхожу в ванную. Свет погашен, горит чайная свеча. Влажно — зеркало уже подернулось тонкой дымкой. От моего движения на стене и потолке шевелятся таинственные тени.

Как же волнительно! Кончики пальцев ледяные.

Выключаю воду, и воцаряется тишина, только слышно, как, шурша, лопается пена. Ее шапка все еще колышется.

Босс стоит позади меня. Мне не хватает силы воли, чтобы оглянуться.

— «Мы стоим в твоей ванной, — слышу я голос босса, и по интонации понимаю, что он читает мой отрывок. — Выключен свет, возле зеркала горит пара свечей, их дрожащий отблеск отражается от стен и потолка. Тепло и влажно, ванна только что наполнилась, вода еще колышется, и вместе с ней колышется облако пены». По-моему мы идеально воссоздали твою сцену, что скажешь?

Скажу, что я сейчас сознание потеряю от волнения.

Оборачиваюсь.

— Да идеально.

Босс бросает на меня короткий внимательный взгляд и снова смотрит на экран телефона.

— «Мы стоим лицом друг к другу. Я стягиваю с тебя черную футболку, ты с меня — бежевую майку. Затем помогаем друг другу избавиться от джинсов… Я предвкушаю, жажду, я хочу тебя так сильно, что замечаю, как у меня дрожат пальцы, когда я очень медленно стягиваю со своего плеча бретельку лифчика. Глядя мне в глаза, ты повторяешь это действие со второй бретелькой»… Ну что, попробуем?

Он откладывает телефон на стопку полотенец. Ко мне не приближается, ждет. Я сама должна решиться, сама сделать первый шаг.

И я его делаю.

Подхожу к боссу, смотрю на свои руки, которые осторожно берутся за край его черной тенниски.

— Вероника, нужно расстегнуть пуговицу, иначе не снимешь, — вполголоса с едва ощутимой улыбкой говорит он.

Точно, пуговица. Я отпускаю тенниску и принимаюсь за пуговицу. Пальцы не слушаются. Не получается. Тогда он сам ее расстегивает. Прикосновение наших рук обжигает.

Я повторяю попытку: тяну его тенниску вверх и в этот раз получается, только рукав чуть застревает на том месте, где бинт. Забинтованная рана, тонкая золотая цепочка с крестиком на шее — это так сексуально…

Цепляясь взглядом за ямочку у основания его шеи, я медленно стягиваю бретельку с плеча. Только бретельку, а ощущение, будто уже стою перед ним обнаженной.

Он подходит ко мне еще ближе, почти вплотную. Теперь его черед. Я прикрываю глаза. Не вижу его, но чувствую головокружительный запах и невольно делаю глубоких вдох.

Его пальцы проскальзывают под мою бретельку, он ведет по ней выше, ниже, будто играется, но не опускает, как было в моем отрывке.

— Так не пойдет, — говорит босс, и я с удивлением распахиваю глаза. — Я вижу эту сцену иначе. Сделаешь, как скажу?

Он не ждет ответа, за плечи поворачивает меня к зеркалу. Полотенцем смахивает с него влагу, и, словно в ночном озере на зыбкой и нечеткой воде, я вижу свое отражение. На мгновение замираю от этого зрелища: взволнованная, с легким румянцем и блеском в глазах. Мои губы приоткрыты, подбородок приподнят. Я чувствовала себя иначе — более робкой, стыдливой.

— Это все еще сцена из книги, помнишь? Я Мэтт. А ты — героиня твоей истории. Рядом с ним она бы стала отводить взгляд?

— Нет…

— Конечно, нет.

Он закидывает мою руку себе за шею. Нежно проводит по ней подушечками пальцев — от этого по коже разбегаются мурашки, волна за волной, снова и снова.

Мне страшно. Но сильнее страха желание узнать, как мое тело отреагирует на его откровенные ласки, если даже едва ощутимые прикосновения вызывают такие сильные эмоции. Где предел удовольствия? Есть ли он?

— Не надо себя стесняться, — шепотом на ухо говорит Мэтт. Его дыхание на моей коже распаляет еще больше. — Не надо стесняться того, что происходит. Это естественно и очень красиво. Смотри на себя. Смотри, какая ты красивая.

Он стоит за спиной, глядя в глаза моему отражению. Аккуратным движением убирает волосы с моего плеча, и мое дыхание перехватывает — насколько это чувственно. Ощущение такие сильные, что глаза прикрываются сами собой.

— Это похоже на то, что чувствовала твоя героиня?

— Это… совсем другое.

— Опиши.

— Я вся словно одна эрогенная зона… Любое, даже невесомое, прикосновение, отзывается во всем теле. — Как же сложно концентрироваться, когда испытываешь такие сильные ощущения! Необходимость их описывать возбуждает еще больше. — Маечка тонкая, но сейчас кажется, будто ее ткань на груди, как наждачная бумага. Это так приятно, что почти больно.

— Больно не будет, — говорит Мэтт мне на ухо шепотом, обжигающим нервы. — Только приятно. — И опускает мою руку с его шеи.

Я чувствую, как с плеча соскальзывает вторая бретелька. Как медленно опускается майка, обнажая сантиметр за сантиметром грудь, живот.

— Смотри на себя, — приглушенным голосом настаивает Мэтт.

Открываю глаза. Я стою перед зеркалом, обнаженная по пояс. В свете свечи я выгляжу совсем юной и очень женственной — куда более женственной, чем в одежде. Тонкая талия, плавный изгиб бедер, аккуратная грудь с розовыми сосками, от возбуждения сжатыми, словно камешки. За мной обнаженный по пояс стоит Мэтт. Его загорелая кожа темнее моей, но все равно мы здорово смотримся с ним вместе.