— Этим утром я как никогда оценил Минск. Здесь тихо. — Он машинально прикладывает пальцы к виску.

Так хочется сесть рядом с ним и прикоснуться к его виску губами. Вдруг поможет? Но остаюсь сидеть на стуле. Не уверена, что Мэтту нужны такие нежности.

— Голова болит? Попросить таблетку?

— Я сам.

На террасе ни одного официанта, Мэтт уходит. Я провожаю его взглядом — и снова замечаю рояль. Словно наяву вижу, как на нем играет вчерашний Мэтт: пальцы перебирают клавиши, отскакивают от них, ласкают.

Ласкают…

Я включаю телефон — получаю новую порцию уведомлений о пропущенных звонках и сообщениях от мамы — и начинаю строчить в заметках.

Как все уместить?.. Не забыть?.. Передать?.. Но пишется легко, на одном дыхании.

Пропускаю момент, когда Мэтт оказывается рядом.

— Что ты так увлеченно строчишь? — с любопытством спрашивает он.

— Описываю, что Мэтт вытворяет с героиней в номере после встречи с друзьями, — отвечаю я, не прерывая занятия. У меня черный пояс по умению абстрагироваться во время писательства. Особенно, когда дует ветер вдохновения — вот как сейчас.

Мэтт не уходит. Стоит за моей спиной, опираясь о спинку кресла, читает.

— О, я помню того очкастого в лифте. Правда, смутно…

Не реагирую. Читает дальше.

Затылком чувствую — что-то не то.

Мэтт прочищает горло.

— Слушай… Герой твоего романа, конечно, мог не знать, что его избранница девственница — она же девочка взрослая. Да и мужики в целом такие — дальше своего носа не видят. Но переспать с девушкой по пьяни… Не на трезвую голову, не так, чтобы насладиться каждым мгновением…. Как-то Мэтт в этой сцене выглядит не очень.

Слышу в конце фразы едва заметный вопрос.

Улыбаюсь. Мэтта мучает совесть? Это так мило!

— Во-первых, героиня хоть и девственница, но «нет» сказать могла бы — если бы не хотела. Во-вторых, Мэтт накатил столько виски вперемешку с шампанским, что у него совсем тормоза слетели — он же давно хотел… — подбираю литературное слово, — близости с героиней. В-третьих, он остановился, когда узнал, что у нее это в первый раз. Он остановился — не смотря на желание, алкоголь и полное согласие героини. Это самое важное.

Мэтт разворачивает меня к себе. Нависает надо мной.

— А то, что он сразу отрубился? Хотя его любимая женщина была рядом.

От слова «любимая» у меня словно ветер проскальзывает по солнечному сплетению. Усилием воли беру себя в руки.

— Странно, что от такой дозы алкоголя он не отрубился раньше. Только на одном желании и держался, надо полагать.

Мэтт приподнимает пальцами мой подбородок. Серьезно смотрит в глаза, между бровей — морщинка.

— Ты действительно так считаешь?

Киваю.

— К тому же я реабилитирую его в следующей сцене. В той, что происходит утром.

Мэтт улыбается. Возвращается на свой стул.

— Я мог бы и догадаться про первый раз, но меня сбило с толку то, что ты пишешь эротику.

— Ну и что? Я могу написать, что у героини дети, но у меня их же нет. — Выключаю телефон и прячу его в сумку.

— Логично.

Официант приносит таблетку и наш завтрак. Разливает воду и шампанское по бокалам. Мы чокаемся, я смело делаю глоток, Мэтт пригубливает.

— Ты моя первая девушка, — говорит он и у меня ложка с кашей замирает в руке. — Первая девушка, у которой я первый мужчина, — уточняет Мэтт.

Щеки стремительно теплеют. Машинально облизываю губы, запиваю смущение глотком шампанского.

— А я думала, ты уже со счету сбился, — произношу как можно безразличнее.

Мэтт делает глубокий вдох. Был бы рядом, обнял меня, я чувствую.

— Потому что я не был готов становиться чьим-то первым мужчиной. Вдруг еще привяжутся ко мне, а потом разгребай.

— А почему передумал сейчас? — ковыряю ложкой в каше — надо же куда-то деть взгляд.

— Потому что теперь я надеюсь, — Мэтт выделяет интонацией последнее слово, — что ты ко мне привяжешься. А еще потому, что постоянно смотреть на тебя, желать тебя и не получать — это как поджариваться на медленном огне.

Сглатываю комок в горле. Я словно влюбляюсь в Мэтта еще больше…

Какое-то время мы молча смотрим друг на друга. Потом Мэтт берет чашку кофе и, ни слова не говоря, идет за рояль. Играет легкую нежную мелодию с едва уловимым, как шлейф духов, оттенком грусти.

Солнечный свет падает на угол рояля. Иногда руки Мэтта попадают в эту яркую полосу, а потом исчезают, и остается только тревожащая душу мелодия.

Я сижу за столиком с бокалом шампанского и чашкой латте, смотрю на Мэтта, играющего на рояле, и отчетливо понимаю, что это лучшее утро за всю мою жизнь. Такое волшебство невозможно повторить. Никогда, нигде, ни с кем.

Мы долго не можем проститься у дверей моего подъезда. Еще поцелуй… ну еще… последний… самый последний… Меня останавливает только то, что поцелуи становятся все жарче, и вскоре с этим надо будет что-то делать.

Выскальзываю из его объятий, забегаю в подъезд. Улыбаясь, жду лифта. Поднимаясь на свой этаж, теряюсь в пространстве из-за ощущения вкуса поцелуя на губах. Открываю ключом дверь квартиры, все еще глупо улыбаясь.

Из спальни выходит мама. Я еще не вижу ее, но чувствую грозовую тучу, которая ее обволакивает. Гремит гром, сверкают молнии. А вот и мама, с потемневшими кругами под глазами, неубранными волосами, в распахнутой пижаме поверх ночной сорочки. В руках — подвявший букет ромашек Мэтта. Почему-то именно глядя на эти цветы мне становится по-настоящему страшно.

— Я не спала всю ночь, — сквозь зубы говорит мама. — Где ты была?

— Мы просто гуляли с Мэттом по городу, — отчаянно вру я.

Мама хватает меня за руку и едва ли не швыряет в зеркало.

— Посмотри на свое платье! Посмотри на выражение своего лица! Такое лицо бывает после прогулок по городу?!

«Шлюха!» — Мама еще не говорит это вслух, но я все равно слышу.

— Шлюха! — Она хлестко ударяет меня букетом по лицу, потом швыряет его в меня и уходит в спальню, хлопнув дверью.

Дрожащими руками я поднимаю с пола букет ромашек и ухожу из дома. Навсегда.

Я вылетаю из подъезда. Иду куда глаза глядят, почти бегу. Меня душат обида и гнев. Шумно дышу, смахиваю злые слезы со щек. Моя мама… Мой самый близкий человек… Вот так, не разбираясь… По лицу…

Вынимаю телефон из сумки и яростно жму на кнопку, выключая его. Все! Больше никакой связи!

Я и не думала, что мама обнимет меня и разделит радость — очень хорошо ее знаю. Но, похоже, недостаточно, потому что вот так… это слишком!

Мимо меня, едва не задевая, проносятся велосипедисты, обгоняет доставщик еды на электрическом самокате, сигналит.

— Да пошел ты!.. — не оборачиваясь, говорю ему сквозь зубы.

Замечаю, что иду по полосе для велосипедистов. Все равно пусть катится ко всем чертям!

Просто мама… ведь она единственный человек на всем белом свете, к которому я всегда могла обратиться за помощью, забраться под крылышко, успокоиться. А она… Из-за своих ошибок. Своих! Я здесь ни при чем! Я не виновата, что у нее так сложилось с папой!

Не знаю, как долго я убиваюсь, но времени проходит порядком — передо мной возвышается торговый центр на Привокзальной площади, а от моего дома до него пешком час, не меньше.

Такое странное чувство — будто мне сюда и надо. Поднимаюсь на верхний этаж парковки. Никого. Въезд сюда незаметный, да и машины легко размещаются на нижних уровнях, под крышей, а здесь над головой только небо.

Я узнала об этом месте еще десять лет назад — мы приходили сюда с ребятами кататься на скейтах. Будто в прошлой жизни.

Дохожу до дальней стены парковки, сажусь в тень на теплый бетонный пол и прижимаюсь к стене спиной. Ярость остывает. Колени дрожат, немного подташнивает, в голове тяжесть.

«Все правильно, — утешаю я себя, — все правильно».

Жизнь похожа на сюжет книги, а, значит, у главной героини постоянно должны возникать проблемы. Чем больше проблем, тем читателю веселее. Как там говорил Марк Твен? Героя надо загнать на дерево, а потом закидать камнями. Сейчас я — тот герой на дереве… Ну что, главный Читатель, тебе весело?