— Твой друг, кажется, очень налегает на алкоголь, — замечаю я. Чтобы Алан не услышал, мне приходится чуть замедлить танец и приблизиться к уху Ривварда. Он почти останавливается, и наш вальс плавно переходит в обычный медленный танец, как на школьной дискотеке.

— Он и собирался сегодня напиться.

— Разве ему с утра не нужно лететь? Похмелье не помешает?

— Драконы легче переносят алкоголь. Это большой плюс. А минус — куда сложнее опьянеть. — Риввард отвечает мне так же, шепотом на ухо. Я с недовольством замечаю, что мое молодое тело реагирует на такое вторжение в мое личное пространство мурашками по коже.

— Граф Старвинд вернется? — спрашиваю я самый важный для себя вопрос и тут же добавляю, чтобы оправдаться: — Рассказать, что решит военный совет.

— Не знаю, — отвечает Рив. — Мы передадим и броню, и чертежи, и решения, которые не смогли воплотить в жизнь в нашем графстве. Ледяных кристаллов у нас недостаточно, хотя их очень важно вшить в броню. Ковать ее будут в другом месте, где-нибудь, где достаточно ресурсов. Возможно, руководить этим прикажут именно Алану.

«Не вернется», — перевожу я ответ.

Танцевать больше не хочется. Настроение мигом падает, и я взглядом прошу у Ривварда разрешения вернуться к столу. Он кивает и провожает меня за руку, садится напротив. Они с Аланом начинают разговор о планах, о том, как новое вооружение сможет переломить ход многолетней войны, о том, что за изобретением более крепкой защиты придет более мощная атака, но я никак не могу сосредоточиться на разговоре. Мне плохо, тошно от мысли, что уже завтра днем этот дворец опустеет.

— Хватит, ба, — тихонько берет меня за руку Лесандр, и я замечаю, что сжимаю стопку с алкоголем. Какая это уже по счету? Я не хотела пить, тело будто само решило затопить печаль.

— Извините… — Я встаю и понимаю, что за время разговора моего мужа с Аланом ноги перестали мне подчиняться. — Неважно себя чувствую. Пожалуй, я пойду к себе.

Риввард встает и берет меня за руку. Ах да, какой там «к себе». Он же рассчитывает на супружескую совместную ночь. Ох, тошнота подбирается еще ближе… Но не буду же я вырываться из объятий собственного мужа?

Он ведет меня к двери, но вдруг останавливается, уже знакомым движением хватается за грудь. На его лице выступает выражение муки, и вот уже не Риввард держит меня, а я его.

— Отец! — Лесандр бросается к нему.

Алан тоже срывается из-за стола, но хватает под руку, как ни странно, меня, а не Ривварда.

— Идемте, госпожа, я провожу вас в ваши покои, — холодно говорит он.

— Но Рив…

— Оправится, как и всегда. Дайте ему несколько минут.

Алан выводит меня из зала, и лишь когда дверь оказывается позади, я понимаю: он дал пару минут не Ривварду. А нам.

Я без конца оборачиваюсь, пока Алан тащит меня вперед. Меня разрывает: с одной стороны, неосознанно и без причины очень хочется следовать за ним, куда бы он меня ни вел. Он как черная тень, альтернатива свету в конце туннеля. Сердце зовет следовать за ним хоть на край света, чего уж говорить о другом конце дворца…

С другой стороны, позади остается Лесандр и Риввард. Моему мужу опять плохо, но волнуюсь я не за него, а за внука, который в тот же миг бросился на помощь. Бедный мальчик боится, что его не-настоящий отец однажды умрет на его руках. В глазах Леса я успела увидеть панику, мольбу о помощи — но не откликнулась. Ушла вслед за сердцем.

— Куда мы… Рив упал, ты видел? — пытаюсь я освободить свою руку.

Но Алан ведет меня вперед, в уголки, где даже не горят аналог средневековых ламп. Наконец он резко останавливается возле окна. Через тусклое, как будто бы вечно немытое стекло доносится лунный свет. Он освещает черты лица Алана, и я застываю, как от вида прекрасной картины. Так, иногда, бродя по музеям, останавливаешься возле одного-единственного портрета и гадаешь: что за человек изображен здесь? Что у него на душе, в мыслях? Почему именно его лик из сотен других привлек тебя?

— У нас не будет другого шанса поговорить, — сухо констатирует Алан, и мне становится нестерпимо печально. Он прав. Что бы он ни имел в виду, я понимаю по-своему: через несколько часов он улетит, и кто знает, когда мы еще встретимся. И встретимся ли вообще.

Иррациональное чувство. Я влюблялась и раньше, конечно же, еще в прошлой жизни. Но я всегда могла обосновать, чем это вызвано. Мой первый любимый появился еще в школе, старшеклассник. Он пел патриотические песни со сцены и был комсомольцем. Слово, которое уже ничего не значит в моем мире и которого даже не существовало в этом, но тогда она значило многое. Всеобщий любимец, вежливый, заботливый, неглупый. Забавно, что теперь я даже не могу вспомнить его имени.

Дальше, конечно же, Гриша, мой первый и до недавних пор единственный муж. Он был красив — как по-своему красив и Риввард, но главное, он был бесконечно добр ко мне. С первого до последнего дня нашего знакомства Гриша, не сомневаюсь, отдал бы за меня жизнь.

А Алан… Что я о нем знаю? Красивый, как холодная статуя, хотя ему больше к лицу черный, а не прозрачно-белый цвет. Пожалуй, достаточно смелый, если вытащил Рива с поля сражения и доставил его домой. Похоже, что он верный друг. Всё это я вижу лишь из косвенных доказательств, но мы с Аланом и говорили-то всего раз. Не может из пустоты браться чувство, это просто неправильно! Но я все равно не могу оторвать от него взгляда. И он тоже прожигает меня глазами, словно пытается запомнить.

Мы оба молчим. Я не знаю, о чем он хочет поговорить, а Ал не начинает разговор, хотя так стремился именно ради него вывести меня из зала.

Наконец он разжимает губы и медленно, будто через силу спрашивает:

— Я кое-что заметил. Кое-что, что ты, Леотта, тоже должна была ощутить. Если это так, скажи, и мы будем вместе с этим что-то делать. Если нет… Я улечу завтра и никогда не вернусь.

Боже! Он говорит о том, о чем я думаю? Это не может быть. За то время, пока он здесь, я не видела ни единого намека на то, что мои чувства взаимны. Или он так хорошо маскируется? Уж не подставлю ли я себя признанием… Вдруг верность Риву для Алана окажется сильнее?

— Я не понимаю… Скажи точнее, — прошу я. — Что я должна была заметить?

— Это… — Алан отворачивается к окну. — Похоже, все-таки это какая-то ошибка. Никогда не слышал, чтобы это было невзаимно… Такого просто не может быть. Я ошибся, вот и всё.

Кажется, он говорит больше с собой, чем со мной. Что с мужчинами не так? Почему бы не сказать напрямую? Я догадываюсь, но для признания мне нужно быть уверенной на сто процентов. Если я признаюсь в чувствах, то рискую не только своей головой, но и головой Лесандра!

— Значит, я неправильно всё понял. Извини.

Алан со злостью бьет кулаком по подоконнику и пытается уйти, словно не замечая меня. Прямо через меня. Задевает плечом мое плечо, непонимающе смотрит, и я замечаю, что его глаза как-то странно сверкают лунным блеском.

Глаза? У человека, точнее, дракона, который даже не пикнул, когда его пробили стрелой из баллисты?

Моя рука невольно тянется к его лицу, касается щеки. Действую неосознанно, будто кто-то или что-то другое управляет моими движениями. Его кожа приятно-теплая, как чешуя дракона, внутри которого бьется раскаленное сердце. Алан замирает и накрывает мою руку своей, опускает ее себе на грудь. Я не отстраняюсь. Как можно? Я в его власти, он может делать со мной почти все что угодно, и я не буду против. Так проявляется истинность? Полным доверием?

Пальцы через одежду чувствуют биение его сердца. Мое, наверное, колотится так же сильно, словно вот-вот выскочит из груди.

— Я не ошибся, — говорит он с почти детским восторгом. — Да? Скажи это!

Я пытаюсь шевелить губами, чтобы ответить что-то, достойное графини, но не могу. Откажу — и Алан уедет. От одной мысли хочется удавиться. Еще этот алкоголь в крови, будь он проклят… Я совершенно теряюсь и шагаю вперед, утыкаюсь Алану в грудь и пытаюсь не плакать. Сколько я не плакала, лет тридцать? Этот парень столько и не живет, сколько я старалась быть сильной женщиной! И все же именно из-за него я расклеиваюсь буквально на глазах.