Согласился старик и пропал.
А на другой день в Перловку старый гончар пришёл, всё молчал да улыбался, да ребятишкам глиняные свистульки раздавал. Только трое и ведали, кто он таков, да молчали. Божко свой короб подале упрятал и сказал, без кладов проживёт.
Вот уж скоро и день Купалы, всего ничего ждать. Уж и луг покосили, и лозы у озера заплели, лавки поставили. На другом берегу корчма выросла — маловата, да время тёплое, и ежели кому в хлеву места не хватит, так и под чистым небом постелить можно. Во дворе мастера печи сложили. В узком месте, где ручей в озеро впадал, сладили мост, да таково хорошо — резной, деревянный, сам изогнулся легко. Впору и царю по такому ходить.
Дарко тут в Белополье за царём и отправился, зазвать их с царицею. Колдун-то небось не хотел при них вершить своё дело, вот пусть и попробует оправдаться. А ему отчего-то важно было непременно к этому дню Купалы успеть, вот и от Добряка требовал нож к этому сроку.
Василий в эти дни всё ходил смурной. Как-то завёл разговор: мол, мы людей обманом сзываем, хотим себе помочь, а если колдун всех загубит? Люди-то праздника ждут, веселья, кладов, костров да плясов, да накрытых столов. Небось придут с жёнами, сёстрами…
Завида и самого заедала совесть, да он Василию молчать велел. Если никто не придёт, так у них и вовсе надежды нет.
А Василий не смолчал. Не вытерпел, собрал народ, да всё и поведал: о проклятом царевиче да о злом колдуне, который в том повинен.
Он до всего уж дошёл умом, Василий. Если колдун притворился чёртом и отдал царице нож, так, верно, он сам и проклял царевича. И покуда богатыри искали Казимирову смерть, несчастная мать, сама не зная того, её берегла. Много боли колдун причинил и, уж верно, черпал в ней силу. А нынче ему надобно всё царство.
До всего он дошёл умом, богатырь Василий, только не понял, что лучше о том до поры смолчать. Вечером он собрал народ и всё выложил, а поутру в Перловке уже никого не осталось.
Шибко Завид осердился. Понял он теперь мужиков, которые добывали с ним птицу-жар, а он пожалел её да отпустил. Он и Василия понял, да с того не легче!
Он к Ярогневе, к няньке пошёл, отыскал её у избы и спросил:
— Что ж, всё идёт как надобно? Ты видала меня да богатыря, а что дале? Сгинем али живы останемся?
Та выпалывала гряды, стоя на коленях, и даже головы не повернула, только пожала плечами и равнодушно сказала:
— Да кто ж этакое ведает…
— Да что ж ты ничего не ведаешь? Много ль проку тогда от тебя! Ишь, с проклятьем не совладала, с колдуном не совладала, не поняла, для чего тот нож! Мне ещё солгала, за пером отправила, а ведь я мог попросить любой награды — может, птица могла и проклятье снять!
Ярогнева внимательно поглядела на него тёмными глазами и спросила:
— Так что ж ты, выбрал бы иную награду, ежели б мог? Для себя одного, не для других?
— Откуда бы мне знать? — оскалился он. — Выбрать-то мне не дали!
Тяжко Завиду. Мечется он раненым зверем. Этот день пройдёт, завтрашний пройдёт, а там и колдун прибудет, а они остались с тем, с чего начали. Ничего не может выдумать, так день и прошёл.
Ввечеру Дарко приехал, запылённый, усталый, мало не с ног валится.
— Зазвал я царя с царицей, — доложил. — Я ведь в царском терему недолго работал, а как запропал, так и решили, что нечисть меня утащила. Нынче пришёл — стража узнала, пустила, а я и говорю, значит: мне к царю надобно, важные вести. Добился, увидал царя. Тот было начал расспрашивать, куда я девался, да я ему перстень тот подаю и говорю: «Тихомир тебе кланяется, этот перстень шлёт да велит у жены спросить, где она его потеряла».
Выпалил на одном дыхании, отдышался и докончил:
— Царь, ясно, давай расспрашивать: откуда да откуда у меня перстень царицы. А я ему: хочешь вызнать правду, к Тихомиру езжай в день Купалы, а больше и сам не ведаю. Думал, меня в темницу бросят, ан нет — согласился царь, приедет. С женою, с Казимиром, да дружины возьмёт три десятка… Ну, у нас-то людей поболе будет…
— Да уж не будет, — сказал ему Завид. — Наш богатырь Василий им правду открыл. Вишь, разошлись мало не все!
— Да как же не будет? — опешил Дарко.
Стиснул Завид зубы, по сторонам поглядел — решился.
— Уж столько ты сделал, о большем просить не могу, — говорит. — А всё же добудь мне до завтра купальские травы.
— Да как же — купальские травы? Ты ведь уж волком и быть не мог, тошно тебе было! Как же — травы?
— Добудь, — говорит Завид. Да так сказал, что усталый Дарко, не споря, сел на коня и поехал в ночь.
Ту ночь Завид с Умилой провёл в тёмном хлеву на душистом сене. К нему сон не идёт, а она лежит на его плече и будто спит, да вот голову подняла и спросила тихонько:
— Куда бы это Дарко отправился? Едва прибыл, воды попросил, я скоренько стол накрыла, а его уж нет.
— Да к Невзору, — ответил Завид. — Позовёт мужиков.
— Да ведь они бы и сами приехали! Они же знают…
Молчит Завид, а Умила опять спрашивает:
— Любый мой, ведь ты не за купальскими травами его послал?
Вздохнул он и отвечает:
— Видно, иначе никак не управиться. Ярогнева-то волка видела, не человека…
— Не смей! — так и вскинулась Умила. — Не смей! Я тебя в человечьем облике почитай и не вижу…
— Людей больно мало, а царь с дружиною, да ещё колдун…
— Небось дружина в кольчужных рубахах, что ты им сделаешь? На мечи кинешься? Смерти ищешь, покинуть меня хочешь?
— Так что ж мне, бежать, поджавши хвост? Мои товарищи сгибнут, может, а я в стороне держись? Не бывать тому!
И просила Умила, и плакала, да он твёрдо стоял на своём. К утру она будто смирилась, утешилась. Дарко вернулся, она его с улыбкой встретила, за стол у корчмы усадила, сама взялась коня рассёдлывать. Он после к мешку, а трав-то и нет! Завид как ни спросит, Умила одно твердит: знать не знаю о травах, не ведаю.
В корчме у озера нынче Добряк с женою хозяйничали. В печах на дворе огонь развели, пироги пекли, и Марьяша тут же помогала. Может, Умила и не бросила травы в огонь, к печам-то не подойти, а в корчме, в горенке спрятала, да как поглядеть? Месит Умила тесто, из дома выходить не хочет. Дарко её и так, и сяк сманить пытается, а она нейдёт.
Всё-таки люд потихоньку в Перловку стекается. И колдуна не забоялись, или уж так хотелось им клад добыть. О кладах всё больше и толкуют. Завид как ни сунется к Умиле, так она и говорит:
— И без тебя людей хватает. Без волка обойдутся.
Бродит Завид у озера, гадает, как бы Умилу спровадить. Видит, богатырь Василий тут же сидит, пироги уминает. Добряк на него ворчит, что гостям ничего не останется, а тот одно твердит: я, мол, людям показываю, каковы хороши пироги, чтобы и им захотелось.
— Захочется, и чё? — сердится Добряк. — Ежели ты, несытый, всё проглотил. Ишь, брюхо из семи овчин!
Завид и подсел к Василию, просит, чтобы тот Умилу отвлёк. Дарко её не обманет и Завид не обманет, а от Василия она подвоха не ждёт.
Тот согласился. Притворился Завид, что ушёл, а сам за углом ждёт. Видит — Умила к Василию вышла, тот её подале отвёл, беседуют. Он тут в дверь шасть, все углы да лари давай обшаривать — удача, что корчма почитай пуста, не обжили ещё как след. В сундуке под лавкой он и сыскал кожаный мешочек, о каком ему Дарко сказывал, наскоро заглянул — и верно, травы.
Поспешил он тогда прочь. Видит, Умила с Василием всё толкуют в стороне, да вот она заплакала, лицо руками закрыла и в дом ушла. Кинуться бы за ней, обнять, утешить, да нельзя. Да как ещё пойдёт, скоро ли он сумеет её обнять?..
Свистнул Завид, махнул рукой Василию — идём, мол! Пошли к избе, где Василий жил, тут только Завид ему всё о себе и рассказал.
— Ныне волком оборочусь, — говорит, — так ты уж не дивись и не бойся. С царём дружина прибудет, а у нас один Тихомир и умеет с мечом управляться, да Горыня ещё, да есть мужики, что со степняками бились, только когда это было!
Слушает Василий, раскрывши рот, жалеет его, Радима ругает.
