Там уж легче: потянулись кочки, знай прыгай с одной на другую. Да какие-то, помнится, тонут, если наступишь…

Потоптался Завид на краю, дорогу присмотрел. Скачет, от страха себя не помнит, а от намеченного не отступается. Добрался до островка, вот уж и середина пути. А всё ж таки лучше бы он в обход, лесом пошёл, хотя бы путь и занял больше дня, да теперь-то что — не воротишься, поздно!

Стоит на островке, выглядывает кочки среди пятен бурой ряски. Какие-то человеку сгодятся, да для волка нехороши, четырьмя лапами не встанешь.

Тряхнул он ухом, отгоняя назойливую мошку, и сказал себе: ничего, ещё чуть продержаться, там и голая сосна, от неё до берега рукою подать. Впредь он в это болото не сунется даже и за-ради спасения жизни.

Вот уж собрался прыгать, уж прыгал, да страх его на краю удержал, подвели лапы. Попятился Завид, чтобы устоять, хвостом взмахнул, мордой мало воды не коснулся, в ряске оконце было.

А из оконца того на него Первуша глядит.

Золотые волосы будто ветер легко развевает, пальцы крепко сжимают жердь — то ли она подломилась, то ли вглубь ушла, когда он не ждал. Рот приоткрыт — может, и кликал на помощь, да Завид крепко спал, не слыхал.

Уставился Завид, как заворожённый, в испуганное лицо, которое смерть лишь чуть успокоила, да вот понял, что не в силах вытерпеть взгляда полузакрытых глаз. Вскрикнул он и кинулся прочь, не разбирая пути. Одно в груди бьётся: уйти, уйти!

Подламываются лапы, режет их осока, выскальзывают из-под них кочки. Вот что-то большое плеснуло, поднимая брызги, зловонная ряска осела на морде. Не сразу Завид понял, что это он сам провалился, да так глупо, мало не у самого берега.

Добро, тут же припомнил, что биться нельзя, не то затянет. Замер, выгнув шею, а дальше-то что? Заскулил, заголосил, да кто его услышит? Видно, не сгодилась болотнику его кровь или показалось мало, всё решил отнять. Да что болотника винить, если сам под ноги не глядел!

Ждёт Завид неведомо чего. Слетелся гнус, заедает, а он и ухом дёрнуть боится. Только всё воет хрипло — может, хоть кто услышит. Да чует, будто порхнула над ним малая птица, что-то прощебетала, да так сердито, и улетела. Что бы это значило?

Ждёт Завид, не хочет с надеждой расстаться, а день понемногу к закату клонится. Солнце за спиною садится, гаснут земля и небо. Трясина холодна, и тело без движения застыло, да ещё кажется, будто кто тонкой костлявой рукой его лапы ощупывает. Может, болотник устал дожидаться, покуда он потонет, да как схватит, как утянет его…

Тут ветер донёс голоса, будто люди недалеко. Завид из последних сил завыл, покликал на помощь. Притихли люди, а после голоса зазвучали громче. Услышали!

Ждёт Завид, глядит с надеждой. Тут вышли на берег мужик да рослый парнишка, оба светлоголовые, крепкие, с виду похожи. Ясно: отец и сын. Пригляделся Завид, а это Ёрш да Божко. Уж любому он, кажется, был бы рад, а этих не ждал.

— Тятька, и вправду волк! — ахнул Божко. — Да чёрный, тот самый!

Ёрш поглядел исподлобья, уперев руки в бока, и ничего не сказал. А Божко не унимается, за рукав его тянет:

— Что делать-то будем?

— Да тут бы его и бросить, — зло сказал Ёрш. — Мало он нам бед принёс?

— Да ведь учёный! Можно бы взять, будет у нас учёный волк.

Покачал Ёрш головой, поскрёб в затылке, проворчал:

— Шкуру бы с него снять…

Завид тут и дышать забыл.

— … да какая в эту пору шкура? — меж тем продолжил Ёрш. — А вот, говорят, одни мужики ходили с медведем, да его у них свели. Так не купят ли волка? Пожалуй, за него немало дадут.

— Отчего себе не оставить?

— «Отчего», «отчего»! Нам от него что за прок, одно разорение, поди прокорми… Или ты сам вздумал с ним по ярмаркам да по торгам ходить? Не позабыл ли, что колдун тебе наказывал стеречься волков, а этот мало тебя не изгрыз, мало не покалечил?

Смутился тут Божко, глаза отвёл и пробормотал:

— Да ведь я его правда палкой бил, и ежели бы он хотел, так уж покалечил бы, я-то ему в зубы попался. Только он мне зла не причинил.

— Тогда не хотел, а нынче год на воле провёл, одичал! Ну, пока языками треплем, он уж потопнет. Ветки тащи!

Божко метнулся за ветками и живо приволок целую охапку — видно, они за тем в лес и пошли, уж собрали вязанку. Подобрался Ёрш ближе, настелил перед волком хвороста да на шею ему петлю, из своего пояса сделанную, закинул. Тянет, прикрикивает:

— Ну, пошёл! Пошёл!

У Завида в глазах темнеет, давит петля, тело закоченело, не слушается. Да спастись-то хочется, оттого собрался с силами, как-то двинулся. Болото причмокивает, не спешит его отпускать.

Божку отец строго наказал не соваться, так он на берегу суетится, волка подзывает, к себе манит.

— Уйди! — гонит его Ёрш. — Почто под руку-то лезешь? Уймись, а лучше уйди подале. А ну как вытащим зверя, а он на нас кинется?

У Божка на эту речь ухо заложило, уходить и не думает.

— А ведь сколько-то у себя его подержим? — говорит. — Я ребят созову, покажу, что он умеет.

— Да станет он тебя слушать!

— Отчего же не станет? — обиделся Божко. — Ежели я его буду кормить, так он и послушает!

— Тебе лишь бы хвалиться перед ребятами! Уйди, говорю. Хотя и слабый, а всё ж таки зверь, поди разбери, что удумает…

Тянет Ёрш волка. Тот бьётся, кое-как по хворосту ползёт, кочка уже близко.

— А ежели цепь для него сыщем, — с надеждой спрашивает Божко, — смогу я с ним со двора пойти, людям показать?

— Да ты не удержишь, сорвётся. Вот надоедчивый какой, говорю — уйди! Вот хоть туда, на пригорочек, да верёвки-то наши где бросил, не принёс, что ли? Тут оставь, я его крепче свяжу, чтобы зубами не прихватил.

Махнул Ёрш рукой, чтобы показать, куда Божку отойти, да так и застыл. Проворчал:

— Вот ещё некстати принесло…

Поднял волк голову — стоит на пригорке Умила. Глаза распахнула, дышит часто-часто, да как кинется к берегу, ровно стрела с лука спрянула!

— Не подходи! — кричит Ёрш. — Не подходи, зверь у нас дикой!

Да куда там, она и не слышит! Завид тут собрался с последними силами, кое-как влез на кочку да из пояса вывернулся, покуда Ёрш зевал. Прыгнул дальше, а там уж и выбрел на дрожащих ногах. Умила на колени перед ним упала, так и обняла, мокрого, грязного.

— Я ведь знала, что ты жив, — приговаривает, а у самой слёзы так и бегут. — Сказывали, вы все погорели, Дарко слухи привёз — не верила, сердце чуяло, что вернёшься… Они уж тебя оплакали, а я не верила, ждала!

Да так крепко обнимает, из рук выпустить не может. Чуть отстранится, посмотрит да опять к груди прижмёт.

Ёрш так и застыл, разведя руки и раскрыв рот. Поморгал, на свой пояс уставился, опоясался и к берегу побрёл. Там с досадой оглядел промокшие ноги и почесал в затылке. Видно было, хочет о чём-то спросить.

— Не тронь нашего волка! — рассердившись, притопнул Божко. — Это мы его нашли, из трясины вытащили — наш это волк! Я его себе возьму, он двор нам будет сторожить и делать, что я велю.

— Разве не видишь, мой он, — сказала Умила, не разжимая рук. — Мой, никому не отдам.

Волк к ней так и льнёт, к плечу жмётся, поскуливает, жалуется. Столько бы ей сказал, да не может. Из глаз его слёзы катятся. Ёрш да Божко недовольно глядят, с ноги на ногу переминаются, да уж ясно, что зверь к ним не пойдёт.

Молчит вечерний лес, глядя на них, только на ближней ветке насвистывает, заливается мелкая птаха, рябенький жаворонок.

Поскрипывает лес. Вздыхают старые сосны, покачивают косматыми головами. Небо над ними уж вызвездило.

Сумрачно в лесу, пахнет хвоей. Вдалеке скрипуче покрикивает птица. За шершавыми рыжими стволами загораются и тут же гаснут огни, будто чьи-то глаза — может, и сам леший решил полюбопытствовать, кто бродит в его владениях.

Умила идёт, ладони с волчьей головы не убирая, а волк уж так держится, чтобы к её ноге прижиматься. Куда один, туда другой.

— Ишь ты, — ворчит Ёрш, — и привязи не надобно! Да с чего бы это он слушал девку?