Видно, оттого брала Первушу немалая досада. Даже в лице переменился, нахмурился.
— Может, и уйду от Тишилы, — докончил он. — Тишило один выдумку любит, а другие-то просты, никакой радости с ними. Ты, ежели что, со мной пойдёшь?
— Пойду! — торопливо ответил Завид. — Пойду, а то как же!
Он дождаться не мог, когда начнётся веселье.
Когда солнце тонуло в реке за их спинами, а горы, подсвеченные последними лучами, из золотых делались синими, добрались Завид с Первушей до гиблого места. Встретили их шумно. Мужики подошли, кто с шутками, кто с обидою, посетовали, что у них тут и вовсе скука, даже и зелёного огня не жгли, потому как никто не проезжал по дороге.
— Ничего, — сказал на это Первуша. — Купцы распродадут, что везли, да скоро и вернутся либо с монетою, либо с заморским товаром, тут скуке и конец!
Были уж припасены шапки с рогами, да сажа — раскрашивать лица, да тулупы, загодя вывернутые мехом наружу. Как будут купцы возвращаться, так повстречают настоящих чертей. Небось на всю жизнь запомнят!
В этот раз на дудку не надеялись, Тишило сам выглядывал, не едет ли кто. День прошёл, другой. На третий он прискакал, нахлёстывая конька, и закричал:
— Едут, едут! Скоро будут!
Такая началась суета! Мужики друг у друга шапки рвут, в тулупы влезают, едва в рукава попадая. Кто сажей глаза обводит, а кто и всё лицо, и руки мажет. Хохочут. Пчела ко всем пристаёт:
— Гляди-ко, глазами косить умею! Ну, боязно? Испужались бы такого чёрта?
Завид растерялся, стоит. Не хватило ему шапки, не хватило и тулупа.
Тут подскочил к нему Первуша, чёрною клетчатой понёвой обмотал, гашник на поясе затянул. Не успел Завид и слова сказать, уж платок ему на голову вяжут.
— Это зачем? — спрашивает он.
— Бабою будешь, — смеётся Первуша. — Говорил же я, будет тебе важное дело! Ты один и годишься, у тебя одного ни бороды, ни усов. Так слушай: поведёшь коня в поводу, будто он захромел, да тихо иди, не спеши. Нам бы только телегу остановить… Стой, дай лицо тебе мукой обсыплю.
Обидно Завиду, хочет сорвать платок. Ещё мужики зубоскалят:
— Хороша баба! Эх, ягодка-краса!
— Что ж ты, зелёный огонь не мог разжечь, чтобы кого остановить? — спрашивает Завид.
— Вот ещё, стану попусту изводить! Он серебра стоит, а ты задаром пройдёшь. Жаль, рубаха-то у тебя не женская, да авось не заметят.
— А нашей телегою путь перегородить? — опять говорит Завид.
Совсем ему обидно, едва не до слёз. Он-то уж гордился особым делом и не ждал, не гадал, что его на смех поднимут. Да ещё понял, что мужики обо всём загодя знали, но смолчали, даже и болтливый Пчела ничего не сказал.
— Ежели путь перегородим, так поймут они, что мы люди, а не черти… Да что ты скис? Ну, не порти веселья! Иди на дорогу, да помни: не оборачивайся, покуда не услышишь, что они остановились. Лицо-то у тебя в муке, всё белое — ещё примут за вештицу да коней погонят, как бы не затоптали.
Толкнул его Первуша к дороге, кто-то повод в руку сунул. Что делать Завиду? Ног под собой не чует, коня ведёт. Конь, головой качая, идёт послушно.
А за спиной, уже слышно, топочут копыта да погромыхивают колёса.
Глава 13
Дорога хотя и только с одной стороны обросла ельником, да всё одно стояла здесь глухая лесная тишина. Нынче и ветер с реки не дул. Далеко-далеко постукивал дятел, но теперь его совсем уж не стало слышно из-за цокота копыт.
Всего одна лошадёнка и бежит. Вот перешла на шаг.
— Что ты, матушка, на своих ногах идёшь? — окликнули сзади. — Али захромела твоя лошадушка?
Идёт Завид, не оглядывается, как ему наказали. Сердце в груди стучит часто-часто.
— Да что ты, али не слышишь, али боишься, что мы не добрые люди, а сила нечистая?
Тут как закричит, засвистит, заухает! Конь испугался, в сторону прянул, заржал, Завид едва повод удержал. Чужая лошадёнка за спиною, слышно, тоже ржёт.
— Это кто тут нечистую силу поминает? — раздался грубый голос. — Кто по нашей дороге едет? Плати за проезд!
Тут обернулся Завид. Видит, и впрямь стоит всего одна телега, и лошадь уж двое под уздцы держат, а остальные приплясывают, обходят кругом да рожи корчат, кривляются. А на телеге-то старый горшечник с сыном. Испугались, друг к другу жмутся, озираются. Парень из-за ворота потянул обережную звезду Алатырь, сжал в кулаке, бормоча:
— Чур меня, чур!
— Мы ведь у вас ничего не брали! — жалобно сказал старик. — Зелен огонь видали, а не тронули. Не губите нас, пропустите! Да у нас и взять нечего.
— Брали, не брали, а отдать придётся! — грозно ответил Тишило, которого только по голосу и можно было узнать. Тряхнув рогатой головой, он протянул чёрную руку. — Ишь, повадились даром-то ездить!
— Всё о вас ведаем, — сурово сказал другой чёрт Первушиным голосом. — Гончары вы из Ловцов. Собирались продать товар в Белополье, оно бы и ладно было, да жадность вас к Синь-озеру погнала. Ишь, дай душе волю, захочет и боле!
— Верно, брат Голова! — поддакнул третий чёрт. — Верно, верно, брат Затейник! Честные люди тут не ездят. Погнались вы за крохою, да без ломтя останетесь!
И страшные глаза к носу косит.
Заухали тут опять все черти. Кто рога наставил, кто кулаком грозит. Старик поглядел на Завида и руку к сердцу прижал, охнул.
Завид и сам стоит ни жив ни мёртв. Ждал веселья, да отчего-то не весело.
— Ну, чего тянете? — прикрикнул Тишило. — Отдавайте всё, что есть!
Тут же, не дожидаясь, вцепились черти в старика с его сыном. Нащупали мошну — срезали, вышитый пояс приглянулся — сорвали, всю телегу переворошили. Что нашли, всё отняли, даже и хлеб, который гончары взяли в дорогу.
— Пощадите, не губите! — взмолился старик. Встал на колени перед Тишилой, поднял руки в мольбе. Сын его спиной к телеге прижался, лицо отворачивает, дрожит. Верно, думают, нечисть их души загубит.
И Завида дрожь колотит. Всё про себя повторяет: «Скорее бы, скорее!». Тошно, едва терпит.
Вот кивнул Тишило. Теперь уж отпустит.
Тут поднял чёрт дубинку, да и ударил старика по седой голове. Упал старик лицом на дорогу, а миг спустя и сын его рядом лёг. Забросили их на телегу, лошадёнку хлестнули, прочь погнали. Проехала телега мимо Завида, грохоча. Закричали, засвистели черти ей вслед.
— Доброго пути! — насмешливо крикнул Тишило.
Не стерпел Завид, бросил конский повод, кинулся в лес, не разбирая дороги. Ели разлапистыми ветвями цепляют, корни из земли выворачиваются, под ноги лезут, склон задирается, да он и не замечает.
Вот уж сидит на замшелом стволе, а как здесь очутился, не помнит. Вроде куда-то лез, ладони в песке. К коленям, к чёрной понёве пристали сухие иглы. На голове ещё бабий платок. Завид узел дёрнул, да развязать не смог, тогда стянул платок на затылок, сам лицо в руки уронил, сидит. Плакать не плачет, да тошно, хоть вой.
Кто-то подошёл, мягко ступая по бурым иглам, и опустился рядом.
— Куда убежал-то? Вернись, помоги, на новое место перейдём.
Первуша явился. Только Завид на него и смотреть не хочет, не рад ему. Говорит:
— Вот как, значит, вы крови не проливаете…
Рассмеялся тут Первуша, по колену себя хлопает. Сам весь чёрный и руки в саже, только волосы золотом и блестят. Шапку скинул, как следом погнался.
— Да живы они, оклемаются, — говорит Первуша. — Головы, может, поболят, а так — что им сделается? Мы покуда следы приберём да на другом месте встанем. А ну как эти двое соберут народ да толпою сюда придут, ещё и с волхвом, чтобы нечисть гнать? Придут да отыщут, где мы костры жгли да где наша телега стояла… Так вот, чтобы места не упомнили да не скоро пришли, мы их — тюк!
И опять смеётся.
— Да что ты смеёшься? — не стерпел, закричал на него Завид. — Ты зачем врал, что купцов грабить будем? У этих-то и у самих ничего нет, оголели, что с них брать!
— Не бойся! — ответил Первуша, хлопнув его по плечу. — Чего бояться? Будет и пожива. Этих мы так, для науки. Без размину, говорят, и лучшая глина трескается в деле, а мужики-то уж засиделись, да и забава эта для них в новинку. Вот с кого попроще и начали. А что мало взяли, так и бородавка телу прибавка.