И прибавила горько:

— Видишь теперь, сколько боли? Как ей было всё пережить? Оставьте её в покое!

— Так ведь перстень могли и украсть, — возразил Завид. — Царица-то, может, не виновата.

Поглядела на него водяница печально и сказала:

— Юн ты ещё, совсем жизни не ведаешь, — да с этими словами в воду и ушла, больше не воротилась.

Сжал Завид перстень в ладони, ещё миг помедлил у тёмной заводи, да понял, что нечего ждать. Развернулся он и пошёл к дороге, где поджидал его Дарко.

Снёс Завид бересту, куда велели, спрятал в дупле старой яблони. Любопытно ему было, что там написано и для кого эта весточка предназначена, да удержался, глядеть не стал.

Рассказал он мужикам поутру, что узнал. Подумали они, подумали и решили ещё задержаться, потолковать с сокольничим. Перстень рассмотрели: изумруд в нём немалый, кругом серебряный узор, да такой хитрой, тонкой работы — не верится, что людских рук дело.

— Небось царица бы свой перстень с охотою выкупила, — сказал Пчела, вертя его в пальцах и так, и эдак, и всё поднося к глазам. — Может, и птицу-жар отдала бы. Этой вещи и цены нет!

— А может, велела бы нам головы срубить, — хмуро сказал Невзор и, отнявши перстень, спрятал его в мошне. — Припомните лучше, какие загадки знаете, да позаковыристее, помудрёнее.

Почесали мужики в затылках. Сидят у корчмы на завалине, думают. Лютый ветер задувает, посвистывает, будто тоже загадки нашёптывает, рвёт облака на небе, гонит сухие листы по дороге.

Хлопнул Добряк себя по колену, да и говорит:

— У двух матерей по пяти сыновей.

— Да это ж руки с пальцами, — тут же ответил Ёрш.

— А вот что: маленько, кругленько, за хвост не поднять?

— Ты у малых ребятишек спроси, даже и они ответят: клубок. Нехороши твои загадки, просты!

— А не нравится, так своё загадай, — обиделся Добряк.

Почесал тут Ёрш во лбу, почесал в затылке, даже покраснел от натуги, да и говорит:

— Железный волк, конопляный хвост! Ну-кось, что это?

— Игла с ниткою, — догадался Завид. — Мне мамка сказывала.

Добряк тут ехидно засмеялся, поглядывая на Ерша, а тот и вовсе побагровел, только сопит. Видит, баба по воду идёт, да и выпалил:

— Крашеное коромысло через реку свисло!

— Радуга, — ответили ему в пять голосов.

Ёрш тут плюнул сердито, поднялся и прошёлся по двору, уперев руки в бока. Постоял у дороги в раздумьях, обернулся с просветлевшим лицом и начал, воздевши палец:

— Идёт в баню чёрен…

— Рак, — тут же перебили его мужики.

Долго они толковали да спорили. Всё же будто выдумали загадки, которые не вдруг разгадаешь. День миновал, вечереть начало, пошли они к Нижним воротам.

Тут грязновато да тесновато. Дома за высокий тын повылезли, да встали, как захотели. Где сумеешь пройти, там тебе и улица. Корчму легко узнать: стоит наособицу, приземиста, космата. Тростниковая крыша дождями побита, ветрами растрёпана, её летом отчего-то не подновили. Шумит тут народ, да самая беднота в плохоньких, изношенных тулупах. Иной и вовсе в одной рубахе скачет, за плечи себя обнимает, спешит войти. Мужики следом порог переступили, оглядываются.

Черна изба, в ней три волоковых окна: одно закрыто, другое бычьим пузырём затянуто, в третье дым, чад от печи идёт. Трубы нет, стены закопчены, в саже. Столы грязны, голы, ножами изрезаны. Куры тут же бродят, клюют, что упало, на лавки вспархивают, под шестком спят. Темно, только одна лучина и горит у хозяйского стола.

Сидит в углу рослый мужичина в латаном кафтане, никто к нему не подсаживается. Дарко на него указал.

— Полно, да он ли? — засомневался Невзор. — Борода-то приметная, черна, посерёдке седа, да только станет ли царский сокольничий в этакую корчму ходить? Вишь, до чего поганая!

Всё же подошли, спросили, могут ли рядом сесть. Мужичина даже будто обрадовался, кивнул, сам на лавке подвинулся. Сели, тянут кислое пиво.

— Не видал я вас прежде, — говорит он. — Кто таковы?

— На зиму работы ищем, — отвечает Пчела. — Хотели к царю, у него небось завсегда работа есть, да нас отчего-то не приняли.

Посмеялся тут мужичина, да и говорит:

— Ишь ты, весёлые робята! Звать меня Лютой, я человек простой — за птицей хожу, тем живу. Вот что, братцы: давайте загадки сказывать. Одержите верх, я вас накормлю, напою. А ежели я ваши загадки разгадаю, а вы на мои ответа не сыщете, тогда вам за меня платить.

— Отчего бы и нет, — говорит Невзор. — Хорошие-то загадки мы любим!

— Что же, с лёгкой начну. Два братца друг на друга глядятся, а вместе не сойдутся — кто таковы?

— Это Пчелы нашего глаза, — тут же и ответил Дарко, да как засмеётся, пиво носом пошло. Осердился Пчела, да по спине ему кулаком как даст!

— Это пол да потолок, — поспешил сказать Невзор, — либо дверные косяки.

— Что же, твоя правда, — говорит Лютой да бороду оглаживает. — Ну, ваш черёд!

— Красный кочеток по жерди бежит, — загадал Добряк, а сам на лучину в светце уставился.

Лютой, ясно, тут же и отгадал.

— А что, — говорит, — поднять легко, а через двор не перекинешь, никакой силы не хватит, даже и богатырь не управится?

Призадумались тут мужики, всё перебрали, что во дворе бывает: и вёдра, и лохани, и лавки со столами, и телеги с санями, и всякую утварь.

— А одною рукой поднять-то можно? — спрашивают. — А я бы поднять сумел?

— Можно, сумел бы, — кивает Лютой, а сам смеётся. — Что же, не знаете ответа?

Тут курица расшумелась, крыльями захлопала. Глядит на неё Завид, да как закричит:

— Перо! Поднять-то его легко, а через двор не бросишь.

Угадал он. Хмурится Лютой, говорит:

— Ваш черёд.

Всякое они загадывали, да Лютой тут же и сыскивал ответ, а сам такое знал, что они вшестером головы ломали. Всё же кое-как отвечали, да вот он спросил:

— Когда стольный град возводили, во что первый гвоздь вбивали?

— Да откуда бы нам знать, ежели мы не видали? — говорит Невзор. — Вишь, нечестно этак-то!

— Ответ-то всякий знает, — хитро усмехается Лютой. — Что же, мой верх?

— Нет уж, ещё подумаем, значит, — говорит Дарко.

Завид ему шепнул, чтобы не торопились, время тянули. Сам вышел во двор, будто по нужде, да как припустит к реке! Бежит, словно под ним земля горит. Добежал до ночной тёмной заводи, зовёт:

— Водяницы-сестрицы, покажитесь! Помощь нужна, я вам платки за то подарю!

Пять платков у него осталось, так за пазухой и носит. Он-то прежде думал, водяницы гурьбой на берег выйдут, боялся, и платков не хватит, да покуда всего одну и видал. Вот и нынче она показалась, зевает:

— Почто разбудил? Где платок?

Сама уж руку тянет, а Завид ей и говорит:

— Загадку сперва отгадай. Вы в реке давно живёте, может, видали, как город строился. Во что первый гвоздь вбивали?

Осердилась водяница, плеснула на него, да и ушла на дно. Завид лицо утёр, не уходит, ждёт. Платки из-за пазухи вынул, перебирает, расправляет, над водою встряхивает.

— Ах, хороши! — нахваливает. — Ярки, тонки, поглядеть любо.

Тут рука из воды протянулась, да хвать! — и отняла платок. То водяница вернулась.

— Я сестру привела, — говорит, — она больше моего знает, она и ответ скажет.

Глядит Завид — и верно, они вдвоём явились. Вторая стоит по плечи в воде, коса у неё черна, брови черны, сама неулыбчива и глядит недобро, в глазах зелёный огонь полыхает. Да вот незаметно подходит ближе, ближе, крадётся, зверем глядит, как кошка на птицу. Камыши перед ней будто сами собой расступаются.

Попятился тут Завид и повторил загадку. Уж не знал, дождётся ли ответа, или ноги уносить придётся. Усмехнулась тут водяница, да ответ ему и сказала.

— Может, и такую загадку ведаешь, которую царёв сокольничий не разгадает? — осмелев, спросил Завид.

Сказала она и такую. Отдал он водяницам все платки, какие остались, поблагодарил да в корчму со всех ног поспешил. Добежал, запыхался. Входит, а мужики ещё гадают: