Литмир - Электронная Библиотека

Вышла луна, залила всё окрест бледным светом. Подморозило, схватилась дневная грязь. Как ни старайся тихо ступать, а шаги далеко слышны, да ещё такой отголосок, будто позади кто-то крадётся.

Бредёт Завид, держась у плетней да у стен. От оголевших яблонь да вишен ползут корявые тени. В голову всё лезут дурные мысли о нечисти да о том, что к мельничному двору Первуша является, а путь-то лежит мимо того двора. Вспоминает Завид и Добряка, как тот медведем оборотился: силён! Лапою только ударил и человека убил.

А супротив водяниц и Добряк ничего не мог. Как знать, не утащили бы его в реку, если бы побратимы не выручили…

Старый вяз поскрипывает, небо ветвями скребёт, а шаги-то не чудятся, кто-то взаправду идёт следом! Оглянулся Завид, смотрит — Дарко его нагоняет.

— Не мог тебя одного отпустить, — говорит виновато. — Вдвоём-то надёжнее, значит. Так что ты задумал?

Пришли они на берег. У небольшой заводи, обросшей камышом, отыскали плакучую берёзу. Стал тут Дарко сухой камыш гнуть да ломать, а Завид сети достал, разложил, прут в ячеи продевает.

— Хороша выйдет сеть! — приговаривает. — Всё, что ни есть в этой реке, повыловим, даже и водяного!

Долго ли, коротко ли, показалась из воды девичья головка. Макушка да глаза видны, остальное в реке, и ближе подплывает неслышно. Вот по грудь вышла, спрашивает:

— Что это вы делаете?

— Он камыш ломает, чтобы посуху на тот берег перейти, а я сети сшиваю, — отвечает Завид, а сам щупает, не выпала ли булавка, да взгляд отводит. — Как закончу работу, растянем сети с этого берега на тот, да и пойдём вдоль реки.

— Кто же так рыбу ловит? — спрашивает водяница, а сама ближе подбирается. Бледная, в лунном свете белая совсем, волосы светлые, глаза зелёным огнём горят.

— Рыба нам и вовсе без надобности, иное хотим сыскать.

— Что же?

Сама уж по пояс вышла, стоит в камыше. Рубаха на ней мокрая, коса распущена. Дарко к берегу попятился, а Завид узорный платок из-за пазухи вынул и говорит:

— Хочешь, тебе подарю, только скажи, у вас ли Рада и как её сыскать.

У водяницы тут глаза разгорелись. Заспешила вперёд, бескровную руку тянет, цоп! — и ухватила платок. Да Завид крепко держит, не отпускает.

— Отдай! — шипит водяница, щучьи зубы кажет. — Моё! И сам ты моим будешь!

Да едва коснулась его плеча, отпрянула, вскрикнула:

— Игла, игла!

Стоит, руку баюкает, зубы скалит, глаза горят. Что человечьего в ней было, всё ушло, пропало.

— Бери платок, а меня не тронь, — говорит Завид. — Отвечай, у вас Рада?

— У нас, у нас! — зло ответила водяница и выхватила платок. — Да только она к тебе не выйдет. Она у реки защиты попросила, ей теперь хорошо. Оставь её в покое, она заслужила!

— Врёшь ты всё, — сказал тут Дарко. — Как же ей может быть хорошо, ежели она с мужем и дочерью разлучилась? Небось тоскует.

— Ты и вовсе её не знаешь, ежели так говоришь, — сказала, обернувшись к нему, водяница. — А мы с нею с той поры знакомы, как она дитём несмышлёным была. Люди её матерью попрекали, дурное за глаза и в лицо говорили. Придёт она, бывало, плачет, мы утешим. Названая сестра только у неё и была, да после и та отвернулась, поверила клеветникам, а Рада не озлобилась.

Сердится водяница, говорит торопливо, платок в руках сминает.

— Муж-то её — царёв побратим и советник, она за-ради него тут оставалась, не просила уехать. Легко ли ей было? Ославили ни за что. Уж имя очистила, а за спиной всё одно шипят. Родные отвернулись, названая сестра её видеть не хочет, а Рада ищет, как царевичу помочь. С мужем из-за того ссоры, он всё кричит, мол, позабудь о подменыше, без тебя разберутся. Ежели бы он хоть раз её выслушал! Натерпелась она от людей, отреклась от человечьей сути, довольно с неё этой боли!

— Мне бы только словом с ней перемолвиться, — просит Завид, а сам думает: ведь Рада мужа любила, да и дочь бы не бросила. Верно, сгоряча так поступила. Поговорить бы с ней, может, опомнится.

Водяница будто мысли его прочла.

— Она уж твёрдо решила, — отвечает. — Не о чем тут говорить!

— Да я об ином. Совета у неё спросить хотел.

— Что за совет? Мне поведай, я ей передам.

Делать нечего, рассказал Завид о своём проклятии да о том, что птица-жар ему надобна, а он и не знает, где её держат, и в царский терем не удаётся попасть, и к кому с этим подойти, неведомо. Только у Рады одной и мог спросить, так не выйдет ли она?

Помолчала водяница и говорит:

— Завтра явись в этот же час, а теперь ступай прочь.

Опустилась она в воду и тотчас исчезла, будто примерещилась. Даже и следа не осталось. Переглянулись Дарко с Завидом, сети наспех уложили, да и ушли.

На другой день слухи поползли, что у Тихомира жена пропала. Говорили, он сам не свой. Будто его у реки спозаранок видали, бродил, звал её, лютовал шибко. Работник его домой увести хотел, а Тихомир его кулаком свалил.

Мужикам любопытно стало, пошли поглядеть. На берегу уж народу, будто в стольном граде людям нынче и делать нечего, кроме как глаза пялить. Тихомира ведут, он вымок с ног до головы, сам плачет, будто дитя малое, да к груди прижимает белый платок и башмачки.

— Прошёл, обернулся — лежат, — всё повторяет. — Вот не было, а вот лежат. Оставила, даже слова мне сказать не захотела, в глаза напоследок не поглядела… Я ведь платок ей повязывал, как в жёны брал, — отреклась, отреклась…

И ну рваться, людей раскидал.

— Пустите! — зверем ревёт. — Пустите, ужо я её отыщу, за косы выволоку! Как она смела меня оставить, паскуда такая!

Его окружили, схватить пытаются, да куда там! Не подступиться.

— Держи его! — шумит народ.

— Да зашибёт!..

— Держи, не то в реку кинется, утопнет…

— И привело же его, бедного, с лихаркой связаться — всё она виновата, ведьма проклятущая!

Тут Марьяша прибежала, насилу к нему пробилась. За руку его схватила, сама в слезах.

— Идём домой, тятенька, — просит. — Идём!

Тихомир и её оттолкнуть хотел, да опомнился, из глаз ярость ушла. Поморгал он, поглядел по сторонам, будто теперь только и понял, что стоит посреди улицы, а вокруг полным-полно народу. Дочь за плечи обнял, у самого губы дрожат.

— Пойдём, — говорит.

Завид на это глядит, и злость его берёт, и жалость. Твёрдо решил с Радой поговорить. Будь там что, неужто ей лучше в стылой реке, которая скоро затянется льдом, среди склизких водяных трав и коряг, с одними только пучеглазыми рыбами да с нечистью, которая уж и позабыла людскую жизнь, а то и не знала её?..

Да не вышла к нему Рада.

Явилась тёмною ночью к плакучей берёзе та же водяница и говорит:

— Велено тебе передать: ступай в дрянную корчму у Нижних ворот, там ищи сокольничего, его расспроси. По бороде узнаешь, она у него приметная — с боков черна, посерёдке седа. Сокольничий страсть как любит загадки, ты уж подумай, как то на пользу себе обратить. Да просьба к тебе есть.

— Просьбу я выполню, — говорит Завид. — Только отчего же Рада сама не хочет со мною говорить? Не обманываешь ли ты меня?

— Хочешь, верь, а хочешь, нет, — говорит ему водяница, — а Раду не жди, не явится она. Бересту просила снести.

Протянула она мокрый свиток. Взял его Завид и спрашивает:

— Тихомиру отдать?

— Тому она уже всё, что хотела, сказала! Как будешь у Нижних ворот, по сторонам погляди. Там когда-то изба сгорела, пожарище уж заросло. Люди, что могли, растащили, а нового жилья не возводят: говорят, дурное место. У того пожарища старая яблоня, в ней дупло, в том дупле бересту и схорони, а кто за нею явится, не гляди. Сделаешь?

— Всё сделаю, — кивнул Завид. — Ежели могу ей хоть так послужить… Надолго ли она решила уйти в воду? У неё ведь дочь осталась, плачет, горюет.

— Чай, не дитя, — ответила водяница. — Скоро мужа найдёт, утешится, что ей мать? Да вот ещё тебе.

И перстень дала, тяжёлый, холодный.

— Ежели в беду попадёшь, — сказала, — может статься, он тебя выручит. Царицы Всеславы он. Рада потому только одна к реке и явилась, что с весточкой этот перстень получила да названой сестре поверила. Те, кто её поджидал, хотели его забрать, да не сумели. То не царские были слуги, не ведает царь о злодействе. Царица, уж верно, захочет сохранить это в тайне.

64
{"b":"913377","o":1}