— Крепостицу-то первою ставили, не иначе.

— Да, может, спервоначалу шатры-то разбили? Али какая избёнка стояла…

— Да во что гвоздь-то вбивали? Он, слышь-ко, говорит, что до ответа всяк додумается — значит, в стену либо куда…

Дарко на Завида поглядел, тот ему ответ на ухо шепнул.

— В шляпку вбивали! — говорит Дарко.

— Твоя правда, угадал, — говорит Лютой.

Заспорили тут мужики, нечестною им показалась загадка. Лютой только смеётся и говорит:

— Ну, давайте мне две!

— Тогда ответь, — говорит ему Невзор, — кто это таков: сам гол, а рубаха за пазухой.

— Да как же это? — призадумался Лютой. — Ежели гол, так откуда бы у него пазуха?

Думал, думал, голову ломал, да и спрашивает с досадою:

— Да кто же это?

— Свеча!

Хлопнул он тут по столу ладонью и говорит:

— Вы-то в шесть голов думаете, а я-то один. Давайте ещё загадку. Ежели и с нею не управлюсь, тогда ваша взяла.

— Кто ходит на голове, хотя и на ногах, да босиком, хотя и в сапогах? — спрашивает Невзор.

Думал Лютой, думал — не придумал. Нахмурился и говорит:

— И каков же ответ?

— А таков: гвоздь в сапоге, — хитро отвечает Невзор. — Что же, выходит, тебе нас поить да кормить!

— Где две, там и три, ещё одну давайте! — воскликнул Лютой да ладонью по столу — хлоп! Стол даже скрипнул жалобно.

Переглянулись тут мужики. Больше загадок-то у них и не осталось, разве только самые простые. Тут Завид и говорит:

— Сидит зверь на крылечке, сер, да не кошка. Лапы когтисты, усы длинны, хвост трубой, два уха, да не кошка. Кто он таков?

Призадумался тут Лютой. Выходит, что будто не пёс и не мышь, и не рукомойник, и не жук.

— Знаю! — кричит. — Домовой кошкою оборотился!

Завид головой на это качает. Думал Лютой, думал — рукою махнул.

— Ваш верх, — говорит. — Буду вас поить да кормить. Да кто ж это таков, что на кошку похож, а не кошка?

— А кот, — говорит Завид.

Осердился тут Лютой, что его провели, да делать нечего.

Долго они сидели, ели да пили. Уж светать начало, когда из корчмы вышли. Серо, зябко, ночью снежок пошёл, землю запорошил. Лютой до того упился — едва на ногах стоит, Невзор и Добряк его с двух сторон держат, а он кричит:

— А вот когда этакое бывает, что царь в портках из дому выходит? А, не знаете?.. Да завсегда и бывает! Нешто царь без портов ходит? А вы-то, вы-то, дурни, небось думали, что он в одних портах идёт, безо всего прочего? Хо-хо! Вот дурни-то, а!

— Эка он разошёлся, — говорит Невзор. — Да путь ещё колдобистый, держи его крепче!

— А вот что ни печено, ни варено, — не унимается сокольничий, — на блюде не бывало, ножом не рушано, а всяким кушано? Что за блюдо?.. Не знаете?.. Бабья титька! Хо-хо, дурни, слышите, — титька!

— Охти, стыд-то какой, — бормочет Ёрш, отводя глаза. — Да уймите его, ведь люди уж косятся!

Дарко тогда и загадал загадку, которую они нарочно готовили:

— Что горит, да не сгорает? Что без свечи, без лучины всю горницу осветит?

Примолк Лютой, только губами шевелит. Они его под руки ведут, он пальцем дорогу указывает, у самого ноги заплетаются, еле бредёт.

— Солнце, — говорит, — либо луна. Ик! Это и вовсе простая загадка.

— А вот и нет, — возражает Дарко. — Это птица-жар!

С Лютого тут будто хмель слетел. Остановился он и говорит, задравши бороду:

— Да ты-то что о ней знаешь, что этакое загадываешь? Ты небось её и не видал, а я-то видал: я царю служу! Царский сокольничий я.

— Да неужто! — ахают, удивляются мужики, будто впервые о том слышат. — Да не врёшь ли? Отчего бы сокольничему в такой поганой корчме сидеть?

— В иные уж не пускают, врут, будто я пью без меры да буянить горазд. Лжа это! Ишь, чер-рти, гонят меня… — пробормотал он, обводя улицу глазами, налитыми кровью.

— Ты лучше про птицу-жар скажи, — перебил его Дарко. — Неужто ты её видал?

Покуда они довели Лютого до дома, он им, слово за слово, всё и выболтал. Поведал, что птица-жар живёт на соколятне, а кормят её особыми яблоками. Царю, мол, сперва яблоньку прислали — дивные на ней плоды, один бок-то серебряный, второй золотой, — а как принялась яблонька, так уж привезли и птицу. Пьёт она особую воду, которую нарочно везут от безымянного родничка, да родничок-то непростой. От него, говорят, начинается река Смородина, пышущая огнём. На другом берегу той реки мёртвое царство лежит, змей в него путь стережёт, и кто туда ходил, тот уж не воротился.

— Вот так диво! — сказал тут Невзор. — Да кто ж за той водою ездит, небось богатыри?

— Какое! — махнул рукой сокольничий и громко икнул. — Да и на что там богатыри? Простые парни и ездят, Крив да Орлик. Бочки поднять могут да знают, какою стороной кобылу в телегу запрягать, и довольно… А вот про бочку вам загадка: сам дубовый, пояс вязовый, а нос липовый!

— Это бочка, — сказал Дарко.

— И верно! Как это ты угадал? — удивился Лютой. — Ну, парень, умён!

— А про птицу-то не врёшь? Что, есть у тебя дома хоть одно её перо? Небось им и горницу заместо лучины осветить можно.

— Может, и можно, — говорит Лютой, — да только мне голову срубят, ежели хоть одно утаю! Ими рубашку для царевича расшивают. Будто бы один рукав остался, а там наденут — ну, и будет.

— Что же будет?

— Да то и будет.

— Да что — то?

— Что надо. Не моего ума дело, да и не вашего! Что это вы расспрашиваете?

— Да мы так просто, любопытно ведь, — говорит Дарко. — Поди, не каждый день об этаких дивах слышишь! А Орлика я будто знаю: на этой улице, через три дома живёт.

— Вот и нет! — говорит Лютой. — Как от торга, от курятного ряда к кузнецу идти, так его изба на полпути.

— А Крив-то, небось, тот, что у постоялого двора, у реки живёт?

— Вдругорядь мимо! У этого отец-то мясник, так на Мясницкой улице с отцом да братьями живут. Семеро братьев, а он меньшой, оттого и пришлось ему другое дело искать.

Довели они сокольничего до двора, работникам на руки сдали, насилу распрощались. Тот уж их и обнимает, и назавтра в корчму зазывает — давно, говорит, ему добрых загадок не сказывали, да и вовсе его стороною обходят, никто с ним не садится. Боятся, что обыграет.

— Ежели какая работа у царя сыщется, я тут же про вас и вспомню, — пообещал напоследок, да и увели его в дом.

— Добро, да когда ж она ещё сыщется? — пробормотал тут Невзор. — Нам и не всякая подойдёт. Надобно тут и самим не оплошать.

— Вот ежели бы Крив либо Орлик отказались от места, — негромко добавил и Дарко.

— Этому делу недолго и помочь, — докончил Пчела. — Вот будто есть одна затея, Первуша выдумывал, да нам она без надобности была. Может, нынче сгодится?..

Потолковали они меж собою, да и отправился Пчела на торг за нитками да за козьей кожей. Дарко пошёл искать, где живут Крив да Орлик, и Добряка с собою взял. Боялся наткнуться на разбойников.

Да понапрасну, видать, боялся. Завид с мужиками вернулся в корчму, где они остановились, а корчма, будто улей, гудит. Говорят, спозаранок отправились люди хворост собирать, да и нашли на опушке окоченелые тела, все в крови. Трое, да будто от чего-то бежали, только спастись не успели. У двоих-то ножи, да супротив того зверя, что им попался, и ножи не помогли.

Да и зверь ли то был? На телах ни следа клыков, они когтями разодраны и клювом расклёваны. Охотники глядели, сказали, будто сова, да только что ж это за сова, что троих одолела?

Припомнили тут волхва и его смерть. А Завид припомнил, как ночью к реке бежал, а до леса-то было рукой подать. Не по себе ему стало.

Пчела с торга пришёл, а на торгу, видно, о том же толкуют. Спрашивает:

— Слыхали?

— Слыхали, — кивает Невзор.

Чуть погодя и Дарко с Добряком явились.

— Слыхали? — говорят. — Да кто же это нам встренулся? И мы бы этакую награду получили, ежели бы взялись за дело!

Нынче им предстояло иное дело: отговорить Крива либо Орлика работать на царя. Крив с отцом да братьями жил, все крепкие, косая сажень в плечах, а Орлик вдвоём со старой матерью, оттого к нему и решили идти.