Он идёт позади, и Божко за ним. Оба недовольные: волка-то уж хотели себе взять, а то и продать, да не вышло. Хворост ещё, сколько ни собрали, весь извели, домой с пустыми руками возвращаются.
Ёрш о разном пытал: о том, когда это Умила волка нашла — неужто сразу, как он от хозяина сбежал?
— Ловушки он мои разорял, — говорит сердито. — А ежели твой это волк, так за убыток вам и платить! Вот я ужо подсчитаю, я уж с Добряком потолкую, всё ему выскажу…
Помолчит-помолчит, шагая размеренно, а после опять не вытерпит:
— Да где ж вы его держали? И ведь не знал никто, от людей таили… Отчего это он в болоте увяз, и с чего бы ему погореть? Что ты этакое сказывала?
Молчит Умила. Она слово дала, что всё расскажет, как придут, а покуда не выдаёт, кто таков этот волк.
— Вот и хворост извели, чтобы вашего волка вытащить, — не унимается Ёрш. — С Добряка и за это спрошу.
Долго ли, коротко шли — на опушку вышли, к узкому скошенному лугу. Лежит за ним на речном берегу тихая деревушка, уж гасит огни, уж засыпает. Где-то лениво брехнул пёс. К высокому светлому небу тянутся редкие дымки, стрекочут сверчки, льётся от реки сырая прохлада.
Здесь Умила к корчме свернула.
— Куда ты идёшь-то? — не понял Ёрш. — Ведь ваша изба в другой стороне. Да твой это волк или не твой?
— Дойдём, обо всём поведаю, — опять повторила Умила.
У Невзора ещё люди сидели, не разошлись. Слышны были разговоры; то вспыхивал смех, а то стучали кружки. Хозяин убирал со столов снаружи и, разглядев, кто идёт, изменился в лице. Миски с грохотом опустил, руки отряхнул, сам на волка уставился, глаз не сводит.
— Горазд, выйди-ка, — кликнул в приоткрытую дверь. — Выдь, погляди, кто явился.
Вышел Горазд на порог и давай головой качать да охать. Завид уши прижал и глаза отвёл: стыдно.
— Ну, поучить бы тебя хворостиной! — прикрикнул Невзор. — Ишь, явился! Говорил тебе, дураку: здесь сиди. Так нет, вишь, сам умён, тайком ушёл, бродяжил, все беды, какие ни есть, на хвост собрал — явился!
Руками машет, гневается, тёмные брови сдвинул.
— Да што уж ты так-то, остынь, — сказал Горазд, взявши его за локоть. — Ну, будет! И так уж он, видать, натерпелся.
— Так чей это волк? — тоже сердясь, воскликнул Ёрш. — Кто за его бесчинства ответ несёт?
— Да уж не я… — начал было Невзор.
— В болоте он завяз, мало не утоп, иззяб, — с мольбой сказала Умила. — Согреть бы его да накормить!
Поглядел Невзор хмуро, махнул рукой и велел вскипятить котёл воды. Горазд, прихрамывая, в дом ушёл.
Ёрш уже и сам, как тот котёл, закипает, сопит, руки в бока упёр. Чует, что все тут о чём-то знают, но молчат.
— Ну, будет темнить! — кричит. — Кто за порченые шкуры в ответе? Ну-кось, Божко, метнись за телегою — сами возьмём, что нам причитается!
Божко мнётся, идти не спешит, неловко ему, а Ёрш не унимается:
— Да ещё узнать надобно, отчего вы волка-то хозяину не вернули! Ну, отчего? Сокрыли, утаили! Это что за дела у вас такие? Может, надо бы хозяина-то сыскать да полюбопытствовать, своею волей он зверя вам отдал али нет, купили вы его али уворовали!
Невзор тут недовольно поморщился, на дверь поглядел, не услыхал бы кто, да Ершу кивнул — отойдём, мол. Сказал:
— Потолковать бы нам, только прежде парня своего отошли. Кой-чего тебе шепну, да как бы слухи ветром не понесло.
— Да нешто я стану языком трепать? — не утерпел, воскликнул Божко.
Всё же пришлось ему уйти, и на то, видно, он затаил немалую обиду. Уходил не торопясь, с оглядкой, всё ждал, что отец вступится, позволит остаться, да тот рукой махнул — мол, не мешкай, ступай живее. Сам шею вытянул, ждёт, что Невзор ему поведает.
— Помнишь, родич у меня гостил? — спрашивает корчмарь. — Из себя дуроватый, блажной? Сына ещё твоего искусал.
Волк тут поднялся, заворчал, шерсть на загривке дыбом встала. Умила его по косматой макушке погладила и на Невзора укоризненно поглядела.
— Да как его, гнуса такого, не помнить? — отвечает Ёрш, а сам с опаской на волка косится.
Невзор помолчал да рукою указал:
— Вишь ты, вот это он и есть.
— Волколак! — ахнул Ёрш, пальцы к губам прижал да попятился. — Чур меня! Волколак!
— Тихо, дурак, услышат! — зашипел на него корчмарь, замахал руками и торопливо продолжил, видно, жалея, что неладно повёл дело: — Не волколак, а проклятый. Вишь ты, в Каменных Маковках жил колдун, и для злого дела понадобилась ему рубаха проклятого. Он мальчонку-то подстерёг, пять не то шесть годов ему в ту пору было, да оборотил, а после медвежатнику продал. Парень с десяток лет жил в волчьей шкуре, покуда не сбежал — ну, посуди, добрая ли жизнь была? Мать за те годы померла, родни не осталось…
Да Ёрш и не слушает. Глядит, как сова, выпучив глаза, и всё пятится, пятится — вот развернулся, да как пустится прочь! Крякнул с досады Невзор, почесал в затылке.
— Ты тоже домой беги, — говорит Умиле. — Небось мать с отцом тебя потеряли, а мы уж тут управимся. Да как же ты его сыскала, этого неудалого?
Поглядела Умила с тихой улыбкой и ответила задумчиво, вспоминая:
— Меня жаворонок привёл. Налетел и будто ведёт, манит куда, по земле скачет, перепархивает. Дивно, думаю, не леший ли чудит, не к беде ли? Всё же пошла, а там…
Тут голос её задрожал, и она, опустившись на колени, опять прижала волка к себе, зарылась лицом в чёрную шерсть на его шее.
— Ведь едва не утоп, только чудом дождался подмоги! А ежели бы никто не пришёл?..
— Ну, будет, будет! — прикрикнул Невзор. — Горазды вы, девки, слёзы лить! Вишь, жив, не помрёт.
И в сторону добавил:
— Кабы только Ёрш людей не взбаламутил… Ништо, отстоим.
Умила неохотно ушла, всё оглядывалась. Тут и вода согрелась, отмыли волка на речном берегу. В баню такого не поведёшь, осерчает банник, солёной краюхой не умаслишь.
Рыжий Мокша тоже пришёл помогать. Из ковша водой поливает, приговаривает:
— Эка ты, паря, бестолкова какой…
Видно, гости уж разошлись, и нет у него иных дел, кроме как языком трепать.
Фыркает волк, а ответить не может. Тяжко ему теперь без человечьей речи, столько бы рассказал, да никак. Дрожит: ночь холодна, с реки ветер задул. В ивняке что-то возится, попискивает — может, лозникам не спится, глядят, кого впотьмах сюда принесло. Плещет волна. Ясный месяц стоит над рекой, от него будто светлая дорога на тот берег пролегла.
— Вот уж Дарко порадуется, как приедет, — кивает Горазд, растягивая полотно, чтобы утереть волка. — Его уж кручина с ног сбила, мокрой курицею ходит, винит себя, што не настоял, не увёз.
— Увезёшь такого! — ворчит Невзор. — Вишь, упрямый какой, в ступе его пестом не умелешь, портняжничать захотел, по большим дорогам шить дубовой иглой. Ну, узнал, каково это ремесло? Что, сладко?
В корчме отвели волку угол за печью, накормили. Сами уселись за стол, судят да рядят, как дальше быть. По всему выходит, проклятье-то со смертью колдуна не развеялось, да что ещё деревенским сказать про волка, прятать или нет? К тому же и Ёрш может лишнего наболтать, потолковать бы с ним.
Завид слушает да мочёными яблоками с капустой закусывает. Горазд ему миску принёс, укрывая рукавом, и поставил так, чтобы Невзор не видал. Невзор-то скажет небось, нечего приблуду баловать.
— Ты как оборотился-то, нарочно, чтобы от погони уйти, али кто подсобил? — спросил корчмарь, развернувшись к нему.
Завид с яблоком во рту застыл, бросил жевать.
— Што уж ты так-то, Невжор! Да как он шкажет тебе? — с упрёком сказал Горазд. — Ты, волчонок, кивни: сам оборотилшя?
Завид головой помотал. Яблочный кисловатый сок течёт, дразнит язык. Не утерпел, зубы сами за дело принялись.
— Что он там жрёт ещё? — насторожившись, пригляделся Невзор. — Я ведь ему жидкого налил, да он будто всё и выхлебал.
— Не об том думаешь, — отвлёк его Горазд. — Так противу воли оборотили тебя, волчонок?
Кивнул Завид.
Мало-помалу выспросили у него мужики, кто у гиблого места сгорел, а кто ушёл. Поняли, что одного Первушу винить и остаётся, да где теперь его сыщешь?
