— Вот и молодцом. Не все же нам с Добрушем за тебя отдуваться, — любя треплет мальчишку по голове, и тот улыбается, правда, взгляд опускает в тарелку, ведя себя при отце довольно сдержанно.

Смотрю на все это, и не знаю, что думать. Сколько раз в своей прежней благоустроенной жизни я мечтал о такой семье? Где мать с отцом были бы вместе, и родителям хоть немного было бы до меня дело. Где отец интересовался бы не только моими успехами, но и самочувствием, где в семье я был бы не единственным ребенком, и мне не было бы так одиноко на этом свете. А теперь, в чужом теле и в этом жутком месте у меня есть возможность прожить такую жизнь. Странно как-то. Видно, не зря говорят быть осторожными в своих желаниях, потому что они имеют свойство сбываться в такой вот изощренной форме.

Мне бы разузнать о том, где я оказался и какие отсюда ведут пути, но все как-то не подворачивается подходящей возможности. Тогда я решаю, что сперва стоит осмотреться, познакомиться с местными, заслужить их доверие. Вести себя так, как вел бы настоящий Милош, пропади у того память.

— Делать-то что? — теряюсь я, подойдя к ветряной мельнице. Вблизи это строение с огромными вращающимися лопастями впечатляет еще больше, чем издалека.

— Что, совсем ничего не помнишь? Вот это тебя приложило, — усмехается Добруш.

— Почти ничего. Все как в тумане.

— Да тут большого ума и не надо, мельница сама работает. Только следи, да мешки туда-сюда таскай. Я покажу.

Вместе с Добрушем мы подходим к телеге, доверху наполненной мешками.

— Вот, здесь зерно, только сегодня привезли.

— Свежее, — опускаю руку в открытый мешок, пропуская зерна между пальцев.

— Э-э-э, брат. Сам же меня учил, нельзя муку молоть только из свежего, — с дельным видом поправляет меня младший. — Перед тем, как попасть к нам, оно отлеживается минимум три месяца. Сама мука тоже должна отлежаться недели две. Только тогда из нее можно хлеб печь.

— А кто его привозит? Откуда?

— А про это нам знать не велено, — переходит он на шепот, щуря свои зеленоватые глаза на солнце. — Только отец в курсе, но сколько не спрашивал, он не отвечает, — резко замолкает, потому что отец направляется прямиком к нам.

С этого момента и начинается мой рабочий день.

— Смотри, показываю, как мешок надо брать, — учит братишка. — Берем его за края, поднимаем, ты разворачиваешься и подныриваешь под него. На спину взвалил и несешь.

Первый мешок дается мне легко. Я отнес его и уложил куда следует. Но с каждым отнесенным мешком взваливать себе на плечи эту нелегкую ношу становится все труднее.

Стоит разгрузить телегу, как тут же находится новая работенка. Из трубы постоянным потоком идет мука, у нее мы и стоим. Отец изредка пинает мешок ногой, чтобы мука ложилась плотнее.

— Короче, смотри, — ловкими движениями Добруш отцепляет наполненный мешок с мукой от трубы. — Снял, и сразу ставишь другой, а этот плотно завязываешь.

В умелых руках мешок завязывается буквально одним движением, но это точно не мой случай. Мой первый мешок никак не дается. И второй, и третий тоже.

— Ничего, руки сами все вспомнят, — подбадривает меня отец, похлопывая по плечу. — Не каждое дело сразу спорится.

После мешки с готовой мукой нужно снова погрузить в телегу. Я уже с ног до головы покрылся ровным белым слоем, по вискам и шее течет пот, а чертово зерно все никак не заканчивается.

— Да, мы тут не лаптем щи хлебаем, — ухмыляется отец. — Ничего, скоро перерыв устроим, отдышишься.

Работа действительно не из легких. В назначенный перерыв мы с братом выходим на улицу, умываем свои белые от муки рожи, садимся на пригорок, поросший травой, и Добруш достает из заготовленной корзины мамкины пироги.

— Эх, Милош, ты такое представление пропустил, пока отсыпался, — не замолкает он, освещая немногочисленные местные новости.

— Рассказывай уже, — тоже тянусь за пирогом. После таких физнагрузок жрать охота все время.

— Да, это все вздорная Янкина бабка, Кабачковна, — усмехается брат. — Так визжала на всю округу, чуть не лопнула! Мол, Агнешка утопленница с того света по ее душу явилась. И что сжечь надо ведьму. Люди поверили, вилами вооружились, в лес с факелами пошли, только Агнешки и след простыл.

— А кто-нибудь еще ее видел?

— Янка твоя и видела. Не саму Агнешку, конечно, та еще до ее рождения померла. А незнакомая девица в белом платье до пят, и правда, была, и волосы такие же белые по плечам. А еще сказала, что бабка по голове ее веслом ударила, и у нее кровь пошла. Но ведь такого не бывает у мертвяков, Милош? Мы с тобой их сколько раз на части разрывали…

— Когда, говоришь, это было?

— Сегодня утром, пока ты спал.

Ночью мне снилась Лера, падающая в воду, в таком же белом платье. А затем снилось как я, обернувшись волком, гонял по лесу, что на деле оказалось правдой. «Что, если и Лера не была сном?» — проносится в голове, и я уже смотрю в сторону леса, с ужасом представляя, что она все еще там бродит совсем одна.

— Куда она пошла⁈ — хватаю мальчишку за плечи.

— Кто? — непонимающе моргает Добруш. — Янка? Кабачковна?

— Да нет! Девушка в белом. Ну же, соображай! Это, правда, важно.

— Наверное, в сторону болот, — немного помозговав, выдает парень. — Всю нечисть туда гонят. Только ее ведь так и не нашли. Я же говорил.

— Значит, я найду. Должен найти, — поднимаюсь на ноги, и уже бегу в сторону леса, не обращая внимания на голоса отца и Добруша за моей спиной.

ЛЕРА

Прорыдав в обнимку какое-то время, мы с вновь обретенной матерью наконец успокаиваемся. Придя в себя, она первым делом обрабатывает мою рану на голове, дает выпить горьковатое зелье, и читает надо мной заклинания. Кожу пощипывает, будто электричеством, но кровь мигом останавливается, и я чувствую себя намного лучше.

Ульяна, несколько растерянная от того, как неожиданно развернулись события, молча ей во всем помогает. Я вижу, как девчонку распирает от невысказанных вопросов, но она терпеливо себя сдерживает.

— Сперва накормим уставшую гостью, все остальное потом, — руководит хозяйка дома, поставив передо мной тарелку с ароматным грибным супом. — Кушай, моя девочка, набирайся сил.

По чужому телу, к которому все никак не привыкну, разливается приятное тепло, и я постепенно оживаю после пережитого. Слишком много всего навалилось на меня за один день, так и умом тронуться можно.

Уля разливает по чашкам душистый ягодно-травяной чай, и ее терпение заканчивается.

— Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — переводит она растерянный взгляд выразительных голубых глаз с меня на маму и обратно. — Куда вы собрались вернуться?

— Никуда, Уля, никуда, — притягивает ее к себе мать, бережно обняв. — Это наш дом, и никуда мы отсюда не уйдем, — гладит она свое сокровище по белокурой голове, давая понять, что разговор про возвращение пришелся не вовремя.

— А она кто такая? И почему назвала тебя мамой?

— А это — Лера, твоя старшая сестра, — официально представляет нас мать, и Уля с недоверием меня рассматривает, словно похитительницу чужих матерей.

— Но откуда она взялась, эта Лера, если ты про нее никогда не рассказывала?

Кончики пальцев подрагивают, и я едва не роняю чашку из рук. Будто что-то защемило в груди. Я и не замечаю, как слова сами слетают с губ.

— Не рассказывала? Что, совсем? Просто вычеркнула из своей жизни? Но я ведь была еще крохой, и так в тебе нуждалась.

По щекам снова катятся слезы. Мне так обидно от всего этого, что я невольно подскакиваю из-за стола. Хочется выйти за дверь, убежать куда подальше. Вот только куда мне идти, разве что на верную смерть?

— Лера, постой! — останавливает меня эта чужая мать, обвивая руками. Свою я, кажется, давным-давно потеряла. — Я никогда тебя не забывала, слышишь! Не было такого дня, чтобы я не думала о тебе. Я все объясню, только, пожалуйста, выслушай с начала и до конца. И ты тоже, Уля. Это будет непростой разговор, но вы обе достаточно взрослые, чтобы узнать правду и хотя бы попытаться меня понять.