— Спасибо, — выдаю все еще непривычным голосом и надкусываю мясной пирог. — Все вкусно… как обычно, — продолжаю начатую игру, и вижу ее благодарную улыбку.

Наскоро набив живот, Добруш бежит на мельницу, позвать отца. Его мать в это время заваривает какие-то травы и обрабатывает мое разодранное плечо.

— Я знала, что ты вернешься, Милош. Молилась лесу, чтобы пощадил моего сына.

Там бы швы наложить, но вместо этого она со знанием дела накладывает на раны какую-то зеленую жижу и заматывает лоскутом ткани. Хрен с ними, со шрамами, которых при дневном свете и так оказалось предостаточно на этом теле, лишь бы рука после такого лечения не отвалилась.

— Ты только на отца не серчай, он не со зла тогда накричал. Все эти дни ходил сам не свой, да в сторону леса поглядывал… Где-то еще болит? — окидывает меня заботливым взглядом, и я, между делом, рассматриваю ее в ответ.

Нестарая ведь еще совсем, глаза живые и ясные, почти такие же, как у Добруша. Лицо приятное, чистое, ни грамма косметики. Только голова под платком вся седая, будто жизнь в этих краях наложила на нее свой след.

— На голове шишка ноет, а так нормально, — отзываюсь я наконец, и женщина осматривает мою голову, что-то про себя причитая.

— Ну что, набегался⁈ — тяжелым шагом врывается в комнату грозный мужчина, невысокий, но широкоплечий, судя по всему, отец семейства. За ним следом входит Добруш. — До гор хоть успел добраться, или как?

— Или как, — улыбается младший, подперев плечом дверной косяк, и я благодарен за его длинный язык, потому что мне не приходится врать ничего лишнего.

— Что, все еще злишься, что в подмоге отказал, и брата с тобой не пустил?

— Вовсе нет. Я ничего не помню.

— Как это не помнишь? — подходит ближе мужчина, внимательно ко мне присматриваясь, будто заподозрил неладное.

— А ты сам посмотри, — заступается мать за своего любимчика, которым я ненароком оказался. — У него голова разбита, без сотрясения точно не обошлось. Ему покой нужен, тогда и восстановится.

— Покой, говоришь, — меряет шагами комнату, что-то прикидывая в своей голове. — Ну, хорошо. Через три дня жду тебя на рассвете на мельнице, там и поговорим. За это время все заживет, как на собаке. А работа сама себя не сделает.

ЕГОР

Как отключился, не помню. Оно и не мудрено — поди разбери тут со всеми этими событиями, где сон, а где реальность. Помню только, что видел Лерку, будто она за мной следом сиганула, а потом куда-то плыла в кромешной темноте, боясь задохнуться.

«Еще, Лера, еще! Греби, ты справишься», — невольно напрягаются мышцы, словно я могу преодолеть этот путь за нее. И преодолел бы, но она и без меня выныривает из воды. Жадно хватает воздух, вытирает с лица мокрые прилипшие волосы. А потом я теряю ее из вида, скрываясь отчего-то в кустах.

Меня будто магнитом тянет в этот чертов лес. Я сам рвусь в него и снова бегу под тусклым лунным светом, вдыхаю запах мокрой земли и свежесть ельника. Только бегу я не как человек на своих двоих, а как Добруш, если бы я и сам стал настоящим оборотнем. По лицу хлещет трава и ветки, но я так быстро несусь, что почти ничего не различаю. Новая сила переполняет меня, заряжает сумасшедшей энергией, бурлит в моей крови. Поднимаюсь на самую вершину холма, запрокидываю голову и, поддавшись внутренним инстинктам, вою во всю глотку.

Как же хорошо! Как свободно!

И этот лес глазами оборотня уже не кажется таким жутким. Здесь на каком-то клеточном уровне мне все знакомо: каждый запах, каждый куст, каждый сраный муравейник, будто я его дитя, часть чего-то прекрасного, большого и цельного.

После я снова куда-то несусь, раскапываю лапами землю, помечаю деревья, и проваливаюсь в бесконечную темноту, пока мой лоб не накрывает какая-то влажная тряпка.

— Милош, Милош! Проснись, — открыв глаза, вижу перед собой взволнованную физиономию Добруша. — Жара, вроде, нет… — бормочет он. Откладывая лоскут ткани, которым только что меня обтирал, в сторону.

— Снова ты, — едва открыв глаза, опускаю веки и мысленно матерюсь.

— А ты ожидал увидеть кого-то еще? — издевается мелкий.

Конечно, где-то в душе я верил, что все это лишь жуткий сон и, хорошо выспавшись, проснусь я непременно на своем ортопедическом матрасе в коттедже. Внизу на кухне тетя Наташа будет громыхать сковородками и колдовать над моим завтраком…

Впрочем, завтраком меня и здесь накормят, уж больно вкусные ароматы разносятся по дому.

— Чего хотел-то? — сажусь на кровати, к удивлению, обнаружив, что вся моя одежда куда-то делась, и сижу я под разноцветным лоскутным одеялом абсолютно голый.

— Да так, ничего, — пожимает плечами мальчишка. — Просто тебе снились кошмары. Ты ворочался, и звал во сне какую-то Леру.

Стоит ему произнести это имя, я как наяву вижу перед собой ее голубые глаза, и сердце ускоряет ход.

— Не важно, — отмахиваюсь и перевожу тему. — Сколько я проспал?

— Двое суток.

— Как двое суток? — окидываю парня неверящим взглядом. — А одежда моя где?

— Так мать постирала, — кивает в сторону окна. — Ты когда этой ночью обернулся и в лес убежал, там ее и побросал. А я домой принес.

— Обернулся⁈ В кого⁈ Я же спал все это время.

Мой странный сон с раскопкой земли когтистыми лапами и всякими собачьими делами с обнюхиванием деревьев тут же всплывает в памяти. Да не может такого быть! Никогда я не был лунатиком, а тем более лунатиком-оборотнем. Этот мелкий гад бессовестно меня разводит.

— Что, снова ничего не помнишь? — посмеивается надо мной Добруш, и я поваливаю его на кровать, принимаясь щекотать.

— А ну, говори правду!

— Милош, ты чего? Хватит, — сопротивляется тот, а сам начинает заливисто хохотать в голос, даже похрюкивать. — Какую правду? Я и говорю, как есть. Уже все сказал. Не веришь, вон на ноги свои посмотри. До сих пор все в земле. Я звал тебя обмыться, а ты меня словно не слышал, даже не оглянулся. Вернулся в кровать и отрубился. Мать увидит, сколько ты грязи в дом притащил, самого стирать на речку отправит.

Чтобы помыться, брат ведет меня к бочкам с водой, которые сам утром уже успел наполнить, натаскав воды из колодца. Выливаю на себя ушат прохладной воды и намыливаюсь каким-то корнем, который вручает мне Добруш. Сам бы в жизни не догадался, для чего он здесь валяется. Не бессульфатный шампунь, конечно, но тоже сойдет.

Осматриваю свое плечо, где еще совсем недавно была рваная рана, и поражаюсь скорости регенерации. Это все, должно быть, волчья кровь. И правда, затянулось, как на собаке.

Время обеда. Переодевшись в чистое, я отправляюсь к остальным на кухню. Отец сидит во главе стола, Добруш по левую руку от него, мать суетится у печи, расставляет немногочисленную посуду, подает наготовленное.

— Я помогу, — не выдерживаю, когда бедная женщина едва справляется с увесистым чугунным горшком.

— Милош, сынок, не стоит, — будто бы извиняется мать, украдкой поглядывая на мужа. — Я и сама еще в силах вас накормить. А ты садись за стол.

— Помогу и сяду, тяжело ведь. Не женское это дело, тяжести таскать, когда в доме три взрослых мужчины, — настаиваю я, и она сдается, смиренно отойдя в сторону.

Милош с отцом недоуменно переглядываются, будто впервые о таком услышали. Да уж, насколько помню из детства свою мать, та ничего тяжелее крохотных женских сумочек и в руки-то не брала.

— Смотрю, тебе уже лучше? Как сам, силы вернулись, рука зажила? Готов выйти на мельницу? — заговаривает со мной отец, и мать с сожалением закусывает губу. Так вот от чего она меня ограждала, отказываясь от помощи. Боялась, что я еще не готов к работе.

Знать бы еще к чему там стоит быть готовым. По большому счету, все мои знания о мельницах заканчиваются где-то на сказке про кота в сапогах, и самому от этого нелепого открытия становится смешно.

— Думаю, да, — стараюсь сохранить серьезную физиономию, и отца мой ответ более чем устраивает.