— Вот мы и пришли, — спустя какое-то время с улыбкой кивает Уля на пустую поляну, скрытую за огромной паутиной, где нас подобно сигнализации встречает стройный хор лягушек.

— Куда пришли? — не понимаю я, с удивлением осматриваясь по сторонам.

— Ой, совсем забыла… — Уля что-то нашептывает себе под нос и щелкает перед моим лицом пальцами. — Защитное заклятье от нежданных гостей, — с гордостью поясняет она и задирает нос от того, как округляются мои глаза.

— Вот это да! А здесь у вас даже красиво.

На деле все оказывается совсем не таким, как мне сперва представлялось. Этот обжитый уютный островок с плодовыми деревьями и ухоженными кустарниками, будто бы нарочно спрятался посреди болот. Вокруг аккуратного деревянного дома в два этажа разбит небольшой садик с травами и цветами. По перилам веранды взад-вперед разгуливает рыжий кот.

«Только я тоже нежданная гостья. Что, если меня и отсюда погонят?» — проносится следом в голове, и мне едва хватает смелости ступить на порог этого волшебного дома. Ведь если у девочки такой дар, чего стоит ждать от ее матери? Превратит в одну из болотных жаб, и буду я искать своего Егора приквакивая. В таком обличье он точно никогда меня не узнает… и не полюбит.

— Ну же, идем, чего застыла? — тянет меня за собой маленькая хозяйка, и мы проходим внутрь.

Деревянная мебель, благоухающая смолой, милые шторы в цветочек, кружевные салфетки на столе, целая стена, отведенная под детские рисунки, сушеные травы под потолком и разноцветные склянки с настойками, в строгом порядке расставленные по полкам, — есть в этом что-то, будто заглянула в гости к настоящей средневековой ведьме.

— Мам! Ты только не ругайся, но нам нужна твоя помощь, — кричит Уля, и ее звонкий голос разлетается на весь дом.

— Сейчас, уже спускаюсь, — отзывается женский голос откуда-то со второго этажа, и мое сердце учащает ход.

Господи, да что за наваждение такое? Нет, точно показалось.

— И кого ты принесла домой в этот раз? Снова зайца вытащила из силков, или нашла раненую перепелку? — звучит голос все громче, потому что женщина уже спускается к нам по лестнице, и вовсе не злится на Улю, скорее мысленно поощряет детское неравнодушие.

— В этот раз кто-то покрупнее, — винится Ульяна, закусывая губу, и продолжает крепко держать меня за руку, за что уже через секунду я ей искренне благодарна.

Меня пошатывает от увиденного. Колени подгибаются. Она будто сошла с пожелтевшей фотографии, с которой я спала ночами и трепетно хранила под подушкой. Почти не изменилась с тех пор, даже прическа та же.

— Ма-ма… — с трудом выговариваю два простых слога, а глаза все не могут наглядеться. Неужели это правда она? Здесь, в какой-то дыре на краю света, но вполне себе здоровая и живая.

— Лера, доченька моя! Как ты здесь оказалась? — обхватывают меня ее теплые руки, и тут я уже не выдерживаю, медленно вместе с ней сползаю на пол и утопаю в долгожданных объятьях. Из груди вырываются рыдания, которые я не в силах сдержать. Господи, как же много мне хочется ей обо всем рассказать! Как же мне не хватало ее все это время. Будто от меня самой оторвали половину, а теперь вернули на место.

— Это я мам… я, твоя Лера, — шепчу сквозь слезы нежданной радости, и не могу ей надышаться, как в детстве. — Только тело не мое, чужое. Да разве сейчас это важно? Главное, я тебя нашла. И мы вместе вернемся домой.

ЕГОР

До дома остается рукой подать, но младший никуда не торопится, наслаждаясь этим теплым солнечным утром, и, кажется, моей компанией. Остановившись у ключика, волчонок склоняется над водой, набирает ее в ладони и с жадностью пьет.

— Милош, ты чего там застыл? Иди сюда, — машет он мне рукой и смеется. — Хоть рожи свои чумазые умоем, а то мать не узнает.

Того-то я и боюсь, что не узнает, но вида не подаю. Надоедливые темные пряди снова лезут в лицо, и я в который раз убираю их за уши. Спускаюсь к ручью, набираю ледяной воды в руки, подношу к губам. Вкусная какая, зараза! Лучше моей домашней после фильтра высокой очистки и минерализатора.

Невольно уловив свое отражение в гладкой поверхности, я вздрагиваю и на мгновение замираю. С трудом заставляю себя снова дышать. Влажные пальцы пытливо изучают каждый сантиметр этого чужого лица, касаются загорелой кожи на скулах и темной пробивающейся щетины. Чужой упрямый нос, сжатые от напряжения губы, чужие внимательные глаза, в которые прямо сейчас я смотрю, как в свои собственные. Уродливый шрам над бровью, прямые темно-русые волосы до плеч.

«Выходит, я действительно оказался в чужом теле, теле его брата. Но как такое возможно?» — не укладывается в голове.

— Ты чего, Милош? Новых шрамов, вроде, не появилось. Да хоть бы и так, тебя твоя Янка и такого полюбит. Вот увидишь. Наверняка, уже возле мельницы околачивается, да во все глаза выглядывает, когда ты вернешься.

— Янка? — хмурюсь, не понимая, о ком он вообще, но не хочу себя выдавать. Мне бы сперва выспаться, поесть и набраться сил после такой ночи, а потом уже буду думать, что делать дальше. — А вообще, ты прав, — кладу руку младшему на плечо, и тот смотрит на меня во все глаза с абсолютным доверием, — Главное, что я все еще жив, ведь так? Спасибо, что искал меня, и на выручку пришел. Только ночь выдалась длиной, голова от удара гудит и мысли путаются, сам не свой. Веди-ка ты меня, брат, домой.

Деревня с жутковатым указателем «Пропади пропадом» напоминает что-то из средневековья. Местная дорога, никогда не знававшая асфальта, или даже щебенки. Дома все как один выполнены из сруба и ограждены крепкими деревянными заборами с человеческий рост. С зомбаками, которые водятся в этом лесу, оно и ясно. Я бы еще по периметру колючей проволоки натянул с сигнализацией, а здешние не особо парятся из-за своей безопасности. Ворота нараспашку, заходи, кто хочет.

Едва увидев нас у дома, худощавая невысокая женщина в удлиненном платье с фартуком и невзрачном сером платке, бросается навстречу.

— Милош, Добруш, сыночки мои! Живые! Слава лесу!

Тоненькие руки будто лозы обвивают мои плечи. Женщина утыкается носом в мою грудь, и тихонько всхлипывает, роняя слезы. От ее головы пахнет супом и какими-то пряностями. Мне бы о другом думать, да хотя бы из приличия обнять ее в ответ и сказать что-то, но с этим обострившимся нюхом и пустым желудком, думается только об одном.

— Мам, ну, будет тебе, — перетягивает ее внимание на себя младший. «Добруш», — мысленно повторяю, пытаясь запомнить странное имя. — Все хорошо, видишь. Целый и почти невредимый, — окидывает меня взглядом, и теперь женщина обнимает нас обоих, да так крепко, будто ничего дороже на свете у нее и нет. — А отец где?

— На мельнице, где ж еще ему быть? — сквозь слезы радости на глазах улыбается женщина. — Еще на рассвете ушел. Извелся весь, пока вас не было, вот и занимает себя работой с утра до ночи.

Урчание в моем животе не остается незамеченным.

— Сейчас, сыночек, сейчас, — тянет нас женщина в дом. — У меня все готово. Чуяло материнское сердце, что вернетесь. Вот с самого утра ваших любимых пирогов и напекла.

Войдя в дом по запаху иду в сторону кухни. Чужая мать, признавшая меня за своего сына, суетится, сразу усаживает нас с братом за добротный дубовый стол. Наливает молока в расписные чашки, достает еще теплые пироги из печи, прикрытые полотенцем.

Добруш первым набрасывается на еду, будто изголодавший зверь. Да и кто его знает, сколько он сил тратит на эти обращения и борьбу с мертвяками? Судя по аппетиту, больше, чем я на своих тренировках.

Вроде и жрать охота, да неловко как-то. Эта женщина с таким теплом на меня смотрит, как родная мать никогда не смотрела. А я ведь не он, не ее сын, только по какой-то причине занял чужое место, и самому от этого вранья тошно.

— Ты что не ешь-то, Милош, неужто пахнет невкусно? Не обижай меня, сынок, все как ты любишь готовила.