— Неужто думала, я тебя не признаю! — гневно плюет в мою сторону. — При жизни никому из мужиков прохода не давала, так еще и с того света воротилась! Уходи откуда пришла, чтобы глаза мои тебя не видели!

Прибежавшая с вилами Янка оказывается не многим старше меня. Румяная, круглолицая, с темной косой. С виду миловидная девчонка, да только по характеру ничуть не уступает своей сбрендившей бабке. Не увернись я вовремя в сторону, так с разбегу и проткнула бы меня вилами.

— Помогите, убивают! — кричу я, продолжая отступать в лес, и это несколько сбивает с толку моих преследовательниц, словно в их головах наконец мелькает сомнение, что они приняли меня не за ту. — Вилы опустите, ухожу я, ухожу.

— Ба, смотри, да у нее, и правда, кровь. Разве у мертвяков такое бывает?

— Глаза разуй! Она ж ведьма, — не остается в долгу старуха. — Голову тебе затуманила, вот и мерещится. Ведьма! Сжечь ее!

Стоит повернуться к ним спиной, как в нее почти сразу летят камни. А еще вдали отчетливо слышится собачий лай.

— Господи Боже, помоги мне пережить этот день, — шепчу сухими губами, переходя на бег.

Из разбитой головы продолжает струиться кровь, в голые ступни врезаются острые камни и шишки, пустой желудок скручивает от боли, но я несусь, что есть сил, в самую чащу леса, подгоняемая пронзительным лаем и набежавшими людьми с зажженными факелами.

«Догонят и заколют вилами, или живьем сожгут?» — не оставляют меня жуткие мысли.

— Бабушка, миленькая, вот и во что я вляпалась? — катятся по щекам слезы отчаяния.

Ноги заплетаются, и я спотыкаюсь о собственную юбку. Падаю, раздирая ладони, поднимаюсь, и снова продолжаю бежать.

В какой-то момент, зацепившись за корягу, я кубарем скатываюсь в овраг. Удар о дерево приходится сперва по голове, и еще один по плечу. Только после этого я останавливаюсь, рука на время немеет.

«Хорошо хоть, что шею не свернула», — нервно усмехаюсь сквозь слезы, и начинаю ползти, потому что подняться на ноги у меня уже не осталось сил.

— Я живая, слышите, живая, — упрямо шепчут губы, то ли моим преследователям, которые все равно меня не услышат, хоть в лицо им об этом кричи, то ли самой себе. — Я не заслужила этого. Слышите? Я не сделала ничего плохого. Разве что, полюбила. Но ведь и это не грех, чтобы вот так закончить в каком-то овраге?

Собачий лай тем временем становится все громче, и я начинаю мысленно молиться, как умею. Неужели так я и встречу последние минуты своей жизни?

— Тише — тише, не плачь, — накрывает мое плечо ладошкой не пойми откуда взявшаяся девчонка лет восьми. — Я помогу тебе. Только лежи неподвижно, и ни звука.

Глядя в ее честные голубые глаза, мне до безумия хочется верить в то, что она действительно способна помочь. Вот только разум, наученный горьким опытом, отчаянно сопротивляется.

— Откуда ты взялась? Ты разве не из местных?

— Из местных, но из других, — отвечает уклончиво, хмуря аккуратный нос, усеянный веснушками.

— А как так бесшумно подкралась?

— Это мой особый дар, — забавно щурится девчонка, сдувая со лба светлую челку, и я отчего-то верю, что не врет.

— И в чем же он заключается, этот твой дар?

— Прятаться, чтобы никто не нашел. Тебя тоже могу спрятать, мимо пройдут и не увидят.

— А как же собаки? Их не так просто обмануть.

— Меня же не учуяли, — обижает ее моя недоверчивость. — И вообще, слишком много вопросов, для той, которая минуту назад собиралась помирать в этом овраге, — прижучивает меня девчонка, и я понимаю, что она права. Не в моем положении отказываться от помощи, пусть и такой необычной. Других помощников что-то в очереди не стоит.

— Хорошо. Делать-то что?

— Тебе ничего. Главное, ни звука. И не отвлекай, — деловито командует малявка, опустив на меня и вторую свою руку.

Я повинуюсь и замираю.

Сердце оглушает ударами, как если бы я уже стояла на эшафоте у костра для ведьм. В крови бурлит адреналин, не давая успокоиться. Закусив губы от напряжения, я неподвижно лежу и стараюсь почти не дышать. Неизвестная девчушка нависает надо мной и что-то тихонько нашептывает.

Мне трудно довериться ей вот так, почти ничего про нее не зная, но со временем меня понемногу отпускает. От ее теплых ладоней исходит едва ощутимая вибрация. Топот людских сапог, тявканье собак, звуки леса — все уходит куда-то на задний план, будто мы оказываемся под плотным стеклянным куполом.

Не знаю, как она делает это. Уму не постижимо! Не могу припомнить ни одного научного закона, способного объяснить происходящее. Но проходит минута, еще одна, и мимо оврага, даже не взглянув в нашу сторону, проносятся собаки, а за ними и толпа разъяренных людей.

Только тогда я позволяю себе вдохнуть полной грудью, а еще на радостях обнять свою маленькую спасительницу.

— Спасибо! — прижимаю ее к груди, все еще не веря в свое избавление. — Даже не знаю, как тебя благодарить. Ты мне жизнь спасла! — разглядываю во все глаза свою новую знакомую, к удивлению замечая, что она даже чем-то на меня похожа. На меня прежнюю в детстве. Или мне это только кажется от переизбытка впечатлений за утро?

— Ну, будет, — выскальзывает из моих объятий не по годам взрослая девчонка. — Пока еще не спасла. Сперва надо рану твою обработать, а то кровью истечешь.

Опускаю ладонь на голову, и понимаю, что она права, дело плохо. Сперва бабка с веслом постаралась, потом дерево, о которое пришелся удар. Кровь из раны продолжает сочиться, застилая один глаз, но мне все это время было как-то не до этого.

— Ты и швы накладывать умеешь? — не перестаю удивляться.

— Я нет, но моя мама и не такое вылечит. Идти сможешь? — протягивает руку, и я киваю, хватаясь за свою единственную надежду.

Даже силы на радостях откуда-то появились. Немного, но из этого проклятого оврага я выбираюсь быстрее, чем кажется.

— Тут недалеко. Правда, дорога лежит через болото, — тянет меня за собой девчонка, поддерживая за руку. — Не бойся, деревенские туда не сунутся.

Хочется спросить: «Почему?», но я прикусываю язык, оставляя вопрос не заданным. После сегодняшнего, мне с этими людьми точно не по пути. В болота, так в болота.

Мы идем не торопясь, подстраиваясь под мой ритм побитой и раненой. Когда подходим к болотам, девчонка находит для меня подходящую по росту палку, и учит опираться на нее при ходьбе, прощупывая почву, чтобы не провалиться куда ненароком. Я стараюсь повторять за ней, только сердце все равно не на месте. Невольно оглядываюсь, опасаясь погони, и вздрагиваю от каждого шороха. Все в этом жутковатом лесу кажется мне пугающим, в то время, как моя проводница, всего лишь младшая школьница по нашим меркам, спокойна до безобразия. Еще и любоваться всякими жучками и змеями успевает, и какие-то травы по пути собирать.

— Скажи хоть, как тебя звать-то? А то нехорошо выходит, даже не познакомились, — первой нарушаю затянувшееся молчание.

— Ульяной, — отзывается девчонка, ловко перепрыгивая с кочки на кочку посередине болота, словно это такая забавная игра. У меня, даже вооружившись палкой, повторить этот аттракцион получается с трудом.

— Уля, значит. Прямо как мою бабушку, — невольно улыбаюсь. Приятные воспоминания о самом близком человеке даже в этой дыре согревают сердце.

— А тебя как зовут? — протягивает ладонь Уля, помогая мне перебраться через поваленное трухлявое дерево.

— Лерой.

— Лера. Красивое имя, тебе подходит, — деловито подмечает девчонка, и даже когда я преодолеваю препятствие, и мне уже не требуется ее помощь, продолжает все так же крепко держать меня за руку.

— А как ты оказалась одна так далеко от дома? Мама ругаться не будет?

— Будет, конечно. Она этим деревенским тоже не доверяет. Но там, на опушке, растет горицвет, которого во всем лесу не сыскать. Мама его в свой лечебный сбор добавляет, сердце у нее слабое. Вот я и бегаю сюда тайком, когда заканчивается.

— Ясно. Маме, значит, помогаешь. Это ты молодец. Но лучше бы она все-таки знала, где ты бываешь. Ложь до добра никого не доводит, — говорю, а сама вспоминаю тетю Марину. И почему она молчала столько лет, ничего не рассказывала о своей работе и этой магии в нашей крови? Умей я ей пользоваться, наверное, не оказалась бы в таком жутком положении на волосок от смерти.