Единственным, кого я изредка подпускала к себе, оставался Варди. И то лишь потому, что он, казалось, единственный сохранил здравомыслие и веру и знал, что предпринять, куда двигаться дальше. День ловкий юноша проводил в Асгарде, следил за Всеотцом, искал возможность для нашей встречи. Мне всё было безразлично. Верховный бог, господин, которому нет дела до горя своих подчинённых. Он желал только праздности, пиров и сражений, долгих путешествий и далёких миров, когда нужен был здесь, в самом сердце Асгарда, когда его хвалёная мудрость одна, возможно, могла вернуть мне рассудок. Однако я утратила веру. Я угасала вместе с Локи.

Но однажды Варди явился ко мне в великом возбуждении, умолял собраться с силами и явиться в Вальхаллу. Я встречала его ледяным равнодушием, потухшим взглядом, больной бледностью усталого лица. В тот миг — минуту высшего отчаяния и слабости — верная свита золотого чертога вновь доказала, что сумела заслужить снисхождение лукавого Локи неслучайно. Варди, Дьярви, Хельга, Рагна приложили столько усилий, вдохнули столько огня и веры в сдавшуюся, сломленную госпожу, что мне пришлось вдохнуть полной грудью, пробудиться от долгого страшного забытья, распахнуть глаза. Я была вынуждена бороться за то, что было мне дорого, за эту бесценную преданность, за свою любовь и справедливость, в которую я верила. И я поднялась с колен.

Я шла к высоким главным дверям Вальхаллы и несла себя чинно и величаво — давно забыто — как богиня и госпожа, как та, что достойна блистательного бога огня и не менее блистательного и могущественного Одина-Всеотца. И все слуги и стража чужого чертога склонялись перед уверенностью и силой гордой госпожи — тем, что дремало во мне так долго, тем, чему я столь опрометчиво почти позволила угаснуть, раствориться. И я была полна решимости предстать перед отцом ратей, прародителем асов и просить его о снисхождении, о справедливости. Жарким огнём над моей головой разливалось солнце. Мерным гулом отдавался звон тяжёлых мечей эйнхериев, страстно сражавшихся в блаженном упоении. Смело ступая среди безумного кровопролитного неистовства, я прокладывала себе путь к мудрости и великодушию владыки Асгарда.

Один приветствовал меня заинтересованной, немного хитрой улыбкой. Казалось, он ничуть не был удивлён ни моей решительностью, ни моим приходом, но всё равно смотрел на меня чуть недоверчиво, с озорным укором нестареющего взора. Всеотец восседал на простом, выточенном из грубого камня и совсем немного удалённом от места жаркого сражения троне, словно суровый судья. И хотя в тот день отец ратей не пожелал присоединиться к боям, а остался наблюдателем, Один был грозен в полном боевом облачении и искусно выкованном шлеме с крыльями орла, что внушал трепет врагам Асгарда во всех остальных мирах, ибо именно по нему признавали они главнейшего среди богов. Приблизившись к владыке, я учтиво поклонилась, не поднимая головы, обратила на прародителя взгляд пронзительных глаз. Всеотец поднялся со своего места, снял великолепный тяжёлый шлем и оставил его на камне, призвал меня к себе.

Я подошла к Одину ближе, чем дозволяло положение господина, а значит, он пожелал предстать передо мной больше праотцом, нежели повелителем. Я приняла протянутую в знак благосклонности руку, коснулась лбом тыльной стороны крепкой ладони. Прикосновение вышло ласковым, но, увы, на самом деле я не чувствовала ни нежности, ни любви, как это было при прошлой нашей встрече наедине. Я ощущала только горечь и разочарование. И я не желала видеть праотца, мне нужен был справедливый властелин — строгий, решительный и непоколебимый. Беседовать при шуме и грохоте сладостной и желанной для эйнхериев войны представлялось совершенно невозможным, и, вскинув руку в приглашающем жесте, Всеотец вывел меня в невесомые воздушные галереи напротив тех, откуда я явилась. Я покорно следовала за ним.

Вальхалла неизменно была залита утренним солнцем, словно густой янтарной смолой, цвела и благоухала, и над лёгкими сводами заливались трелями сладкоголосые юркие птицы. Всё, как в тот день, когда я повстречала бога огня. Всё… Только его самого не было рядом. Эта мысль каждый раз возвращалась неожиданным и болезненным уколом сердца, и я так и не смогла к этому привыкнуть. Некоторое время мы прогуливались молча. Звуки сражений затихали вдали. Один неторопливо размышлял о своём, а я не имела права первой нарушить тишину, хотя всё внутри меня клокотало от нетерпения. Наконец-то мы были одни, и ни единой живой души, покуда простирался взор. Мне так много надо было сказать и так много услышать в ответ, отчего же он тянул, зачем мучил меня ожиданием? Пальцы тревожно вздрагивали и сжимались в кулаки, но я старалась не показать своего смятения и держаться, как подобает госпоже.

— Ты стала безрассудно смелой, дочь моя, — наконец, обратился ко мне Всеотец, и широкая тёплая ладонь покровительственно опустилась на мою голову, погладила по волосам. В размеренном голосе его звучало скрытое восхищение, но и удивление наряду с ним. — Ты уверенно приближалась ко мне, и с каждым шагом в твоих горящих глазах я видел только огненного Локи. Принесёт ли это благо иль скорбь?..

— Я рада нашей долгожданной беседе, Всеотец, — сдержанно приветствовала я его в ответ, чтобы хоть немного собраться с мыслями и не поддаться власти чувств и эмоций — слишком острой болью отзывалось теперь во мне имя лукавого аса. Я говорила вполголоса, стараясь унять дрожь неверных связок. Мне так хотелось быть достойной общества повелителя всех богов. — На то была не моя воля. Не благополучие делает нас безрассудно смелыми. Таким становишься, когда больше нечего терять.

— Что за печаль мучает тебя, Сигюн? — остановившись, Всеотец повернулся ко мне, положил сильные ладони на плечи, взглянул в глаза внимательным ищущим взором. В мягком спокойном голосе звучало сочувствие, искреннее сопереживание. И в тот миг всю меня вдруг пронзило острое сомнение: что, если по какой-то нелепой случайности, злому стечению обстоятельств он не знает правды? Всевидящий и всемогущий Один не ведает истины, вот отчего остаётся так равнодушен и жесток! Удивлённо распахнув глаза, я испуганно глядела на него и не могла поверить: мой оплот надёжности, справедливости, правосудия был не всесилен… Нет, это невозможно, этого просто не могло быть!

— Повелитель, разве Вам не всё ведомо? — осторожно спросила я в свою очередь, не сводя глаз со светлого ясного ока собеседника, судорожно ища в его взоре только одно — правду. Верховный бог шумно выдохнул, отстранился и невесело усмехнулся, будто о чём-то сожалея. Его короткое замешательство заставляло кровь стынуть в моих жилах.

— Ты уже достаточно взрослая и разумная асинья, чтобы понять, — наконец, печально произнёс Всеотец, — нет во всех мирах того мудреца или совершенного бога, которому всё было бы открыто, нет безукоризненного творца, нет идеала, а есть только свет познания и ясности ума, к которому стремятся лучшие представители своего рода, — забывшись, я закусила дрогнувшую нижнюю губу. Я искала в речах прародителя утешения, но нашла лишь подтверждение своим страшным догадкам, сомнениям и опасениям, к которым я была решительно не готова. Меня разрывали на части противоречивые чувства, и я желала только, чтобы всё это закончилось, страстно хотела обрести покой.

Один молчал и выжидающе глядел на меня, а мне было так трудно ему ответить, произнести нежеланные слова вслух, снова позволить ожить в самых ярких подробностях страшным воспоминаниям, которые едва начали затуманиваться в моём рассудке. Это было сродни тому, чтобы пережить весь этот мучительный кошмар, позор снова, опять испытать этот ужас, и боль, и отчаяние, потерять того, кого я и без того лишалась всё больше день ото дня. Это было невыносимо. И если Всеотец испытывал меня, он был несправедливо жесток. А если нет, то всё, во что я так слепо верила с самых юных лет… Всё, на чём зиждился Асгард… Обращалось в  прах.

— Повелитель, йотуны ворвались в чертог бога огня, — сухо выпалила я, боясь, что самообладание вот-вот откажет мне, голос пропадёт окончательно. Но оказалось, что самым сложным было произнести первые слова, решиться дать им волю, подарить звук. И я всё рассказала Всеотцу. Про нападение и посягательство разнузданных турсов, убитых воинов, горящий дворец, про предательский клинок, глубоко вошедший в спину отвлёкшегося бога обмана, про леденящий яд, про мою неизбывную скорбь.