Некоторое время мы беседовали об отвлечённых событиях и знакомых, пока мой располагающий к себе спутник не остановился у покоев, расположенных в северном крыле чертога. В них вели высокие, украшенные умелой резьбой двери из тёмного дерева. Я поблагодарила отзывчивого вана за его доброту, и мы расстались. Фрейр пошёл своим путём, а я обернулась к покоям. Глубоко вздохнув и оправив красивое драгоценное платье, я выпрямилась, развела узкие плечи, скрыла скорбь и сомнения за сдержанной благожелательной улыбкой и уверенно распахнула перед собой тяжёлые двери.

Скади сидела в тени у окна. На звук затворившихся дверей и моих негромких шагов, она медленно обернулась, пренебрежительно окинула меня взглядом с ног до головы. Красивое лицо, словно выточенное из белого камня, ничуть не изменилось, ни единая эмоция не тронула его, а глаза смотрели холодно и печально, с затаённой злой тоской. Я опасалась, что могу утратить власть над собой, как только увижу ненавистную великаншу, что совершу какую-нибудь глупость, но стоило мне оказаться наедине с дочерью властелина зимних бурь, как сомнения ушли, рассеялись. Я смотрела на высокомерную девушку спокойно, почти благосклонно, ничем не выдавая своих истинных чувств и клокочущих глубоко внутри страстей.

Наконец, Скади соизволила подняться на ноги — холодное тёмно-синее платье её при этом красиво всколыхнулось, будто ночной покров, что желает поглотить ясные небеса и солнечный свет, погрузив землю в ледяную тьму, — и неохотно поклонилась мне. Вопреки ожиданиям наивного Ньёрда, гостям великанша была совсем не рада, и это без тени стеснения угадывалось на её лице. Тем приятнее мне было лишний раз причинить ей неудобство. Я неторопливо прошлась по покоям, осмотрелась и приблизилась к хозяйке роскошных палат. Чертог бога лета разительно отличался от моей нынешней обители — прохладный, тенистый, он был дорого украшен серебром, лазурными и бирюзовыми камнями и всем своим видом напоминал о любимых Ньёрдом морских волнах и загадочных глубинах. Даже цветы вокруг росли сплошь голубые да белые, словно морская пена. Я не могла представить себе, как прекрасен должен был быть Ноатун, если подобное искусное и величественное убранство отводилось лишь гостевому дворцу, столь безукоризненно отражавшему суть своего властелина.

Рядом с дочерью Тьяцци я казалась крошечной даже самой себе, и мне приходилось высоко задирать голову, чтобы смотреть в её мертвенно-голубые бледные глаза, вести беседу. Конечно, и Локи был много выше меня, но если от супруга в большинстве своём исходила забота и защита, то в Скади я чувствовала угрозу. Неуютное ощущение было настолько сильным, что кожа покрывалась колкими мурашками, и волоски вставали дыбом, как у ощетинившегося зверя. И всё же я не позволяла себе заробеть и хоть на минуту забыть, что я госпожа — и, в отличие от гримтурсенки, истинная, верховная богиня. Я расправила тонкие плечи, сложила руки перед собой и всей своей внешней непринуждённостью старалась показать, как ничтожна для меня сильная великанша, как мало трепета внутри вызывает её вид.

Наш бессловесный поединок продолжался несколько долгих минут, и, казалось, воздух вокруг промёрз до самого своего существа. Скади оценивающе глядела на меня сверху вниз, я отвечала ей насмешливым и презрительным взором, которому научилась у своего высокомерного супруга. Казалось, великанша узнала его: на миг её губы перекосило злостью, но, скоро опомнившись, девушка вернула своему лицу безразличное выражение. Я лукаво улыбнулась уголками губ. Первое близкое знакомство выдалось забавным: я знала, что и она знает, что я всё знаю, но, тем не менее, каждая из нас безупречно исполняла свою роль, будто нас связывала не лютая ненависть, а лёгкое любопытство. Наконец, молчание стало утомительным, и Скади первой нарушила его:

— Мы, верно, не были друг другу представлены… — как иронично, что в сдержанности и обходительности супруге Ньёрда нельзя было отказать. Какое искусное лицемерие, какая превосходная фальшь! Я была удивлена и восхищена одновременно. Ухмыльнувшись, я с насмешкой и недоверием взглянула на собеседницу, но всё же…

— Моё имя Сигюн, владычица зимних бурь, — с вежливой улыбкой пояснила я, хотя в представлении не нуждалась, — я дочь светлого Бальдра, которого ты желала себе в мужья, и жена огненного Локи. Нам доводилось встречаться на вашем с Ньёрдом свадебном пиру, пусть я и могла затеряться среди множества асов и асинь.

— Вот как? — с не меньшим высокомерием и насмешливостью переспросила Скади. Голос её звучал уничижительно, взгляд пронзительных, слегка прищуренных глаз мог заставить заледенеть. — Что же ты не в траурных одеждах, Сигюн? — и в этот миг улыбка высшего самодовольства и удовлетворения захватила бледные губы, глаза воительницы победно сверкнули. Она не могла, да и не старалась скрыть своего наслаждения местью.

— Отчего мне нести траур, о Скади, ведь это не мой отец погиб нелепейшей из смертей… — в тон собеседнице отвечала я. Её слова больно резали по сердцу, точно острый клинок, рождая в нём клокочущий гнев и несвойственную мне жестокость, наполняя слова и интонации холодностью и ядом. И я не оставалась в долгу. Улыбка сползла с довольных губ великанши, где-то за складками платья побелевшие пальцы сжались в кулаки от злости. Я не сумела сдержать удовлетворённой усмешки.

— Судьба справедлива: губителя неизменно ожидает не менее страшная участь, — гордо вздёрнув голову, рассудила Скади. Голос её оставался сдержан, безучастен, но резкий раздражённый жест выдавал дочь Тьяцци, и становилось ясно, что мои слова задевали красивую великаншу ничуть не меньше, нежели её речи — меня. — Поэтому моё сердце не болит за отца. Он будет отомщён, не моими руками, так провидением.

— Тогда тем более тебе стоит страшиться, Скади, — склонив голову вбок и слегка приоткрыв губы, я следила за едва уловимыми переменами её лица. К чему были эти уклончивые речи, когда каждая из нас знала правду? Кого ими можно было обмануть? Хозяйка чертога недоверчиво приподняла тонкую бровь, будто мои речи казались ей смешными и непонятными, однако плотно сжатые губы говорили красноречивее слов. — Кровь ведёт за собой кровь, смерть призывает смерть, и чем дальше, тем плотнее и неразрывнее их связь. Кто станет последней жертвой, на которую обрушится эта безжалостная и беспощадная сила, скорбная мощь? Мы обе знаем, что твои руки по локоть в крови. И однажды ты ею захлебнёшься.

— Не бери на себя слишком много, маленькая дочь Бальдра, — легко парировала дочь турсов, жестоко улыбнувшись и зловеще нависнув надо мной. Теперь мы были совсем близко друг от друга. Я не двигалась с места, упрямо глядя на самонадеянную девушку снизу вверх. Воздух между нами, казалось, уже сбросил оковы льда и накалился докрасна. Впору было обжечься, но ни одна из нас и не думала отступить. — Ведь больше некому тебя защитить, — и Скади неожиданно наклонилась ко мне, коснулась края уха холодным дыханием, понизила тон, — и если что-то мы обе и знаем, так это то, кто на самом деле тому виной… — мои глаза расширились от её возмутительной прямоты, казнящих слов, злой насмешки, грудь сдавило слезами, и я закусила губу. Благо, ледяная богиня не могла видеть моего лица. Но словно зная, какую боль мне причиняет, Скади уверенно продолжала:

— Казалось, Локи неуязвим, его невозможно задеть, не то что сломить. Не обмануть, не отвлечь, не подобраться… А затем я увидела, как он смотрит на тебя, — девушка тихо надменно рассмеялась, — и мне всё стало ясно. Всё сразу стало так просто: он поддался самой неизбежной вожделенной первородной власти… Которую было так легко использовать против него. Ты, хрупкая светлая миловидная дочь Бальдра, — то страшное оружие, тот отравленный клинок, что пронзил сердце бога огня, принёс такую бесславную смерть… — отстранившись, нахалка бесстыдно коснулась холодными пальцами моего подбородка, провела по щеке, будто чувственная любовница. Она смотрела на меня с таким наслаждением, почти восхищением, что я невольно раскрыла губы от возмущения, судорожно вздохнула, а потом… Отступила.