Дергает меня под руку, подсказывая направление, прихватывает с кухни табуретку и ведет в комнату. Сажает в центре свободного от мебели пространства, опускает римскую штору на окне и включает верхний свет на полную.

– Господи, только не говори, что ты в самом деле будешь это делать, – смотрю на него огромными глазами, а он демонстративно нажимает «плэй» на мобильном, включая, к моему ужасу, «Sexy and I Know It».

– Еще как буду, – нагло подмигивает и швыряет телефон на кровать.

– О-о-о, Боже, – зажмуриваюсь, едва он начинает покачивать бедрами в такт.

– Глаза открыла, – рычит не в тему, но так строго, что я не смею ослушаться. Распахиваю и он опять играет бровями, как в машине, только смотрит прямо мне в глаза.

– Ты извращенец! – хохочу в голос, не зная куда себя деть. – Твои пытки чудовищны! Почему глупо выглядишь ты, а стыдно мне?!

Туманов входит в раж и задействует руки, наглядно демонстрируя, каким именно образом и с какой частотой он после всего этого безобразия будет иметь меня. Затем, дерзко вскинув подбородок, начинает раздеваться, не забывая двигать бедрами и играть мускулатурой. Разумеется, швыряет в меня свою рубашку, которую на бицепсы натянул с трудом. Поворачивается спиной и виляет задницей. Подходит вплотную и, нацепив мне на голову фуражку, танцует практически на коленях.

А я смеюсь, остановиться не могу! Внутренности аж заходятся! Соседи в стену и по батарее дубасят, но мне так пофиг! Я так не хохотала никогда в жизни, живот спазмами скручивает, а этот нахал все продолжает измываться, тереться об меня своим достоинством, пока я выть не начинаю, вымаливая пощады. Тогда немного отступает и хватается обеими руками за штаны. Ждет финальный аккорд знакомой песни. И только тогда эффектно срывает их, роняя на пол на манер микрофона.

Тишина. Оба улыбаемся во всю ширину рта, глядя друг другу в глаза. Я на табуретке в наверняка ненастоящих наручниках, передо мной ахрененный мужик, слава Богу в обычных боксерах. А я счастливая такая, неприличнее происходящего. До одури. До безумия.

– Ты безумный, – говорю негромко.

– Ты была плохой девочкой, – ухмыляется и подходит, поднимая меня за плечи, ухватившись пониже подсохшей раны. – Уже не болит? – спрашивает заботливо, поглаживая большим пальцем рядом.

– Нет, – еще тише, – я пью все выписанные лекарства.

– Намекаешь на амнистию?

– Нет, – шепотом, – накажи меня.

Рваный вдох. По телу сладкая волна эйфории. Короткий чувственный поцелуй, после которого чудовищно трудно открывать глаза. Но я открываю, чтобы сцепиться с ним взглядом. Чтобы видеть его глаза, наполненные желанием, когда он входит в меня, толкаясь до упора. Чтобы тихо простонать томное до безумия «м-м-м». Чтобы глаза закрылись сами собой. Чтобы губы получили еще один желанный поцелуй.

Так вкусно с ним. Так щемяще нежно… это – самое удивительное. Он не бравирует своей силой, это не требуется. У него все легко и мягко. Естественно и непринужденно. Точечные поцелуи, по самым уязвимым местам. Ласковые прикосновения, от которых горит кожа. Вся горю, изнутри прожигает его чувственность, его внимание к деталям, его долгие взгляды. Это не секс. Для меня – нет. Я – занимаюсь любовью. В груди копится чувство, в голове лишь одна фраза, которую я боюсь проронить на эмоциях.

Я тебя люблю.

На бесконечном повторе.

Ни на что не променяю это время, что мы проводим вместе. Все перепалки, все стычки, подобие ссор, его повелительный тон, его придирки к моим нарядам, его неожиданные прикосновения, его похвала и все странные наказания. Цветы с шипами и выносящим разум ароматом и стриптиз с живым смехом до колик. Я буду очень плохой девочкой, только чтобы узнать, что он выкинет в следующий раз. Главное не забыть, что между нами все просто. Главное не забыться и не выпалить ему в лицо то, что рвется изнутри.

Я тебя люблю.

Так внезапно, так остро, что дышать трудно. Жадно втягиваю его запах, целую шею, плечо, грудь. Пальцами каждую мышцу трогаю, каждый бугорок и впадину, все в памяти оставлю, все с собой утащу, залатаю дыры на сердце, оставленные другим.

Я тебя люблю.

Лежу на нем. Пьяная. Просто лежу, удобно пристроив щеку на груди. Одной рукой обнимая, второй перебирая волоски, поглаживая, нежничая. Сил ни на что другое нет, все тело абсолютно расслаблено, двигаться уже не хочется. Чувствую, как успокаивается его сердце. Как замедляется ритм, как выравнивается дыхание, как немного соскальзывают с меня руки. Понимаю, что выключился, с улыбкой пытаюсь сползти, но он на несколько секунд просыпается и вновь обхватывает обеими руками, потуже, покрепче. Закусываю нижнюю губу, зажмуриваюсь. В очередной раз напоминаю себе, что финал этих отношений предопределен. Засыпаю с тиканьем часов в ушах, отсчитывающих минуты моего счастья с неизвестности до нуля.

Пока занимаюсь завтраком, Родион работает, разложив ноутбук на кухонном столе. Он полностью погружен в процесс, и я могу разглядывать его, привыкая к необычному образу. Трусы и очки, но смешно он не выглядит. Серьезный, вдумчивый, строгий. Борода эта его еще… гроза морей. Повелитель стихий!

Закатываю глаза на свои дурацкие мысли, поворачиваюсь к плите, помешивая овсяную кашу. Я ее терпеть не могу, но мужик попросил – варю, мне несложно. Чуть только выключаю огонь, накрывая крышкой, чтобы настоялась, раздается звонок в дверь.

– На этот раз я оденусь в адекватное, – бурчит Туманов и поднимается. – Посмотри, кто.

Спешу в прихожую, заглядываю в глазок и от неожиданности отшатываюсь.

– Это папа, – шепчу Родиону. – Тебе необязательно выходить.

– Хорошо, – кивает и уходит в комнату, а я открываю.

– Привет, – улыбаюсь и отступаю, позволяя пройти.

– Привет, донь, – немного смущенно здоровается папа, проходя.

На нем скромные, но чистые и тщательно выглаженные рубашка и брюки. Волосы аккуратно зачесаны назад, лежат красивыми волнами. Он побрился, пахнет одеколоном и немного перегаром, но не пьян. Сегодня точно не пил, скорее вчера вечером. Взгляд ясный, осмысленный, заинтересованный. Любопытный даже.

А у меня вдруг грудь сдавливает, а на глазах вот-вот выступят слезы, ведь становится ясна причина его появления. Он хочет посмотреть на моего ухажера. Того, из-за которого я хохотала на весь двор. Жара же, окна у всех нараспашку, наверняка слышал сам: Васька вряд ли зашел к нему поделиться впечатлениями, к Иринке своей побежал первым делом.

– Прости, я давно не заходила, – вымучиваю улыбку через силу. – Завтракать будешь? – не знаю, что еще ему сказать.

Пытаюсь не расплакаться, когда он бросает взгляд на закрытую дверь спальни и раздвигает губы в подобии улыбки, но глаза становятся печальными. Я его не стесняюсь! Жизнь так сложилась! Ему одиноко было, ему было тяжело! Никого рядом не было, чтобы вытянуть, а сам не справился! Не смог, не сумел, не знал как. Я бы познакомила… Обязательно бы познакомила, похвасталась, чтобы знал, что пристроена, что не останусь одна, что мне будет легко и счастливо. И на свадьбу бы позвала, как не позвать? Родной же, частичка души. Первым делом бы к нему пошла радостью делиться, не так много ее в жизни было. Первым делом…

– Спасибо, я уже, – мягко говорит папа. – Просто проведать заглянул, в магазин шел. Все хорошо у тебя?

– Да, па, все хорошо. Я зайду на днях, на работу просто новую устроилась, пока суетно все, не привыкла еще. Тоже на бар, но, в общем… такие дела, – заканчиваю бессвязно.

– Ясно, – шире улыбается папа. – Ну, главное, чтобы тебе самой нравилось.

– Здравствуйте, – слышу за спиной и, не выдержав, опускаю голову и роняю на пол две крупные слезинки. Быстро справляюсь с собой, тру глаза, вроде как спросонья.

– Па, познакомься, это Родион. Мы встречаемся, – представляю официально и встаю так, чтобы видеть обоих. – Это мой папа, Федор Николаевич.

– Утро доброе, – папа крепко жмет протянутую руку, а я снова дышу, увидев жизнь в его глазах.