«Как ждали все, что скажет Параджанов!..» Как ждали все, что скажет Параджанов! А тот, на миг прислушавшись к стиху, Потом на всех по-режиссёрски глянув, Божественную сеял чепуху. Была мне роль назначена когда-то, Пора постичь, что я сыграл не то, И вот умчался в сторону заката Учтивый вихрь клубящихся кинто. От Бесики к чинарам Руставели Я всё иду по этим склонам вниз, И листья шелестят, как шелестели Ещё когда в Тбилиси был Тифлис. Драматургия Уже с привычкою к утратам, Виновен, оттого, что жив, Один в последнем акте, пятом Играю, жилы отворив. Всё на земле давно не ново, И нет их всех, и драмы нет, И лишь нечаянное слово Способно жить так много лет. Из книги «Переписчик» (2018) Грузинские переводы Не повторенье звука – отзвук, И не горенье – только дым, И всё же – чужеземный воздух, Вдруг становившийся родным. Так пылко нас благодарили, Ведь пересказывали мы Её извилистые были, Витиеватые холмы. Жизнь проведя сквозь этот эпос, Лишь собственный узнал язык, А эту осаждая крепость, Извёлся в муках и поник. Но, отказавшись от попыток, Уже в иссохшем горле всё ж Блаженный ощутишь напиток И горечь косточек сглотнёшь. «Балагур, но себе на уме…» Балагур, но себе на уме, Неприметный связной Коминтерна, Отдыхал он в бельгийской тюрьме, А на родине было прескверно. Привозить приходилось жену К обнаглевшему в креслах Лаврушке, Хоть того и клонило ко сну После пыточных дел и пирушки. Запирались в самом партбюро, А в приёмной лежали газеты. Можно было спросить «Фигаро» У насмешливой Елизаветы. Элисо…Ждать и ждать дотемна! Он глядел обреченно и хмуро… Наконец-то, от гнева красна, Выходила красавица Шура. Дидубе Одни вознесены на гору, Другим, не равным по судьбе, Лежать, доверившись надзору, В не столь почётном Дидубе. И там и тут найду знакомых, Конечно, больше их внизу. Над памятью, в её проломах, Пролью возможную слезу. Вглядевшись в кольца алфавита, Увижу молодость свою И там, гдё всё плющом увито, Найду могилу на краю. В дыму неотданного долга, Оставив всех, пройду туда, Где скрылся – до меня задолго — Тот острослов и тамада. Всегда пустынно там и голо, Ещё темнее стал гранит, Лишь ветра взлёт, как тень Паоло, Над ним в листве прошелестит. Но как его тоскливый выстрел Страны любимейшей распад, Её успение, убыстрил, Задев и тех, что рядом спят! И тишина обетованна, Где, опускаясь на плиту, С чуть слышным хрустом лист платана Прочертит в воздухе черту. Речь
Теперь, когда он в некоторой славе, Поклонникам поведать я могу, Как ездил к старой тётке он в Рустави, Возил ей пахлаву и курагу. Она давно когда-то передачи Ему носила в зону восемь лет. Старухин взгляд язвительно-горячий Встречал людей, которых нынче нет. В семнадцать лет статья «недонесенье», Вот из чего там всё и проросло. И ранний сумрак, тускло и осенне Вливавшийся в домашнее тепло. Пустырь за домом в жёлтых пятнах дрока И тупика трамвайного петля, И лёгкий ветер, дуновеньем рока Во двор входивший, ветви шевеля. «Медлительно-плавной, как местная речь…» Медлительно-плавной, как местная речь, Дорожкою спустишься к скверу, Где сможешь на каждой скамейке прилечь, Уж если ты выпил не в меру. Но, если покуда стоишь на ногах И в жилах звенит мукузани, Пройди к перекрёстку, где ветер и страх На свет вызывают сказанье. Здесь юношей кровь пролилась, клокоча… Но прочь от давнишней печали! От дома, где память еще горяча, Как в пыточной ночью кричали. Вот в русле безводном лихой островок, Где пили князья и поэты, И столько нетленных проносится строк, Омытых стремлением Леты. Но – дальше над мутной рекой по мосту, Пустынному в позднюю пору! И скоро в живую нырнёшь темноту, Неспешно всходящую в гору. Ночных чаепитий мелькнёт череда, И отклик минувшего гулок. Давно уж всё стало чужим навсегда… Давай же, сверни в закоулок! К пекарне, где хлеб для тебя испекут Минуты за три, иль четыре, И вечного пламени алый лоскут Ещё шевелится в тандыре. |
