Лермонтов в Тифлисе Входил он в кузницу Геворга И запылившийся кинжал Выхватывал, не скрыв восторга, И горцев мысленно сражал. Влюбившись в статную грузинку, Гулял перед её крыльцом, Всегда готовый к поединку С ревнивым мужем и отцом. Многобалконный дивный берег Запечатлел на полотне. Малоприметный офицерик, Пресыщен раем был вполне. При тостах в духе местных правил Отъехав чуть навеселе, Своё присутствие оставил В лиловой предвечерней мгле. Джвари[17] Когда бы я построил Джвари, — Хвалу вознёсший небесам, Горя в беспламенном пожаре, Я стал бы этим храмом сам. Труды такие безымянны… Я видел бы из века в век Походы, свадьбы, караваны И наблюдал слиянье рек. И звуки зыбкие Псалтири Входили бы и в тот подвал, Где временами юный Мцыри, Во мне проснувшись, восставал. Предание Этот пьяный поэт, обезумев под полной луной, Вспоминая жену, уведённую в сумрак ночной И лишённую там переписки, В чьи-то двери ломился, и, счастливы тем, что забрёл, Пробуждались жильцы, накрывали почтительно стол И внимали стихам… Это так по-тбилисски. Иногда он спускался в любимый ворами подвал. Там порой и расстрельщик усталый бывал. Тут поэт, лишь на миг прерывая дыханье, Подходил, тщетно силясь понять, что почём, И у всех на виду улыбался и пил с палачом. … В этом памятном мне, грязноватом, бессмертном духане. «Жар спадал, холмы и дали…» Жар спадал, холмы и дали Заволакивала мгла. Где же ты, о, генацвале?.. Время лучшее едва ли Было в жизни, что прошла. Там сгорала ночь в подвале И сжигали жизнь дотла, Пораженья и печали Забывали у стола. И приезжих привечали Всплеском жгучего тепла. В этом городе не знали, Что Россия умерла. «Певец был славный Урия…» Певец был славный Урия, Подряд десятилетия Ему внимали Гурия, Он пел в застольях княжеских, На сходках партъячеек, Всё тешил пьяниц кряжистых, Был радостью ночей их. Он, кончив петь, с побаскою Говаривал: «А я ведь Вас, христиане, с пасхою, Сюда пришёл поздравить!» И, оглянувшись у дверей, Гласил он: «Сын Менаше – я! Да, вот я, Урия-еврей, Теперь спешу в Кулаши [19] я!» «Весь чин старогрузинского уклада…»
Весь чин старогрузинского уклада, Ночь, красноречье, жар вина и чада, Рог буйвола в чернёном серебре И позже отрезвляющие звуки — Мацонщика призывы, вздох дудуки И голоса прохожих на заре; Пекарни дух и песенки, и гаммы, Базар, Майдан, всех верований храмы, Глушь переулков и наклонный путь, И памятник, сносимый с пьедестала, И ту любовь, что ненавистью стала, Не позабудь! «Истерзанное женскою изменой…» Истерзанное женскою изменой И частым пьянством до потери сил — С улыбкою и мукой неприменной — Больное сердце он в груди носил. Тогда я был не чуток и не зорок. По чьей-то просьбе мы автомобиль Закатывали с гиком на пригорок. Он задыхался. Оседала пыль… А, впрочем, и тюрьма его сгубила. В культурно-воспитательную часть С лесоповала зазывало било, Поэзии добавилась напасть. «Нелёгкую Господь послал судьбу…» Нелёгкую Господь послал судьбу. Из мёрзлой зоны выйдя хилым, квёлым, Болезненным, красив он был в гробу, И сумрак озарился ореолом. Иль с теми так случается всегда, Кого полюбят, несколько жалея? Вот протянулись долгие года, Но с ними этот облик лишь светлее. С годами лишь роднее стали мы, Теперь понятно странное дотоле Прямое предпочтение тюрьмы Столь неизбежной лживости на воле. «Всё времени не различаем…» Всё времени не различаем, А ходит метла, шелестя… Ночные беседы за чаем Припомнишь полвека спустя. И утренних шумов докуку, И жар набежавшего дня, И чуткость к блаженному звуку, Который ведь был у меня. И речи о чём-то высоком, Звучанье излюбленных строк, И знанье его, что за сроком Другой образуется срок. Молчанье о лагерной жизни И драмы домашней печаль, И нежность в самой укоризне, Меня провожающей вдаль. вернутьсяСтихотворение написано от имени вымышленной поэтессы Елены Дариани.. вернутьсяГурия, Рача, Имеретия – исторические области Грузии. вернутьсяКулаши – поселение грузинских евреев в Западной Грузии. |
