«Метро тбилисского inferno…» Метро тбилисского inferno. Хмельная в обликах ленца. И подземелья воздух серный Течёт до самого конца. Вот путь до кладбища в Навтлуги, Где все застыли времена, И память о покойном друге Сухой листвой занесена. В дни угасанья часто к звёздам Он устремлял пытливый взгляд, И что сулила эта роздымь Десятилетий пять назад? Он спрашивал ночного гостя: «Как будешь дальше жить?», и ты Как будто уменьшался в росте От многозвездной темноты. Был всплесками всезрящей мощи Твой путь овеян и повит… Он, может быть, из райской рощи С упрёком на тебя глядит. «Осела сакля лет за сорок…» Осела сакля лет за сорок. Хозяин в городе, и с гор На кровлю гулкий сходит морок, И это демонов раздор. Здесь бесы развелись повсюду И заселили пустоту, И, в их кругу подобна чуду, Белеет яблоня в цвету. Единственная в той теснине, Мне в одиночестве она Всё вспоминается доныне, И длятся года времена. А вот и яблоко опало И кто-то поднял… Эту весть Доставит эхо с перевала. Для кровной мести повод есть. Горная дорога Мгла. Ущелья воздух звонкий. Свист и грохот без конца. То стреляют амазонки, Жёны старого жреца. Муж в отъезде. Злые нравы. Духи гор со всех сторон. И цепные волкодавы Воют путникам вдогон. Долог путь в реке по горло, Путь в камнях, по глыбам льда. Нам дорога ноги стёрла, День и ночь вела сюда. Вот, однако, эти сакли, Где толпа с утра пьяна. Вот мы сели и обмякли От ячменного вина. И похищенной невесте Поздравленья шлём, отпив. От преданий кровной мести Красный в сумраке отлив. Из новых стихов Руставели Весна родная, млечно-алычовая, Монастыри на кручах, облака… Твоей души владычица парчёвая Вошла в твои реченья на века. Созданье сберегут священножители, И образ твой, столетьями храним, Окажется сокровищем обители. Не зря пришёл ты в Иерусалим. И в святости твой облик увеличится, В твою державу превратится храм, Где твой кумир, царица и владычица К твоим припала праведным стопам. Галактион[20]
А ведь настолько невзлюбил собратьев, Уж так их презирал, что напоказ, Давно брезгливость прежнюю утратив, Мог выпивать с расстрельщиком не раз. Потом с усмешкой слышал разговоры. Грустил об Ольге и не прятал слёз. В ломбард однажды после пьяной ссоры Пиджак с высоким орденом отнёс. Всё снился голос предрассветно-ломкий, И в двери стук, и револьверный ствол. Он всё собрал и, завязав тесёмки, Две пухлых папки положил на стол. В одной – «Стихи», в другой – «Стихи для этих»; По толщине одна другой равна. И знал, что будет жить в тысячелетьях, В них вывалился, прыгнул из окна. Ираклий[21] В мой сон через метель утрат И декорации спектаклей Пришёл поэт-лауреат, Герой труда и друг Ираклий. Ну, да, при нём я не тужил В безумстве жизни, шедшей кругом, И переводчиком служил, И был советчиком и другом. Он едок был и так угрюм, Но широка была натура, Любил я этот хищный ум, Меня угадывавший хмуро. Вот входит через много лет, Такой суровый и бывалый. Ещё с лица не стёрся след Времён террора и опалы. И вспыхнули в душе моей Года его карьеры ранней — И разрушение церквей И неуклонность покаяний… И в сердце – юный непокой, Как будто жизнь ещё в начале, И долгий разговор такой С тем, кто на звездной Ортачале [22]. «Привык я пить вино…» Привык я пить вино, Внимая их рассказам. От бывшего давно Ум заходил за разум. Бурлили в той дали Пиры всё изобильней, А судьбы протекли, Как виноград в давильне. За семинарский бред И матери побои Им всем держать ответ Пришлось перед тобою. И уточнялся счёт, Как схимника минея, А время всё течёт И всё поёт, пьянея. Всё заплатил сполна Тот город под горою, И полная луна Стояла над Курою. вернутьсяГалактион Табидзе(1892–1959). Его первая жена Ольга Окуджава была расстреляна в 1941 г. вернутьсяИраклий Абашидзе (1909–1992) – грузинский поэт. |
