— Как это?

— Иди сюда. — И он стал выстраивать Асю, словно фотограф на съемке, — Так, немного сюда… сюда…чуть левее…ага! Стой тут.

Он забежал немного вперед и поднял руки ладонями вверх. Сейчас он больше походил на шамана, которому вздумалось колдовать.

Ася посмотрела на его руки и на минутку растерялась, скорее, испугалась. Он так идеально выбрал ракурс, что на его ладони аккуратно расположилась гора.

— Я дарю тебе небо…звезды…луну. Тебе нравится луна?

Он обхватил полную луну круглыми пальцами и протянул ей. Ася потянулась следом и почувствовала, что сейчас луна вот-вот ляжет ей в ладони. Это трудно объяснить, но Ася уже уловила ее белую прохладу, неровность кратеров. Почему-то вспомнилась Вера с ее лунными фантазиями и с бубном шамана. Вспомнился отец со своей ложкой рыбьего жира, — чей цвет и размер сейчас гармонировал с луной на небе. Ася заметно вздрогнула, отдернула руки. На лице ее отразилось отчаяние, сотканное собственным страхом: еще один придурок на ее голову, закружит, задурит, влюбит, срулит.

Подумала, чтобы он валил со своими подарками, а вслух сказала:

— Я замерзла, давай по домам!

— Это, конечно, да, — невпопад пробормотал Сергей. — Давай провожу. — И вновь заграбастал руку Аси.

Его ладонь оказалась сухой и крепкой. Ася просунула свои пальцы сквозь его. В этом движении чувствовалась стыдливая суетливость, но иначе она никогда не наберется смелости так обыденно и открыто ответить чувствам.

— Есть охота, — честно призналась Ася и вдруг громко расхохоталась, она почему-то вспомнила, как они утром пилочкой для ногтей пилили кусочек сала. На всю толпу кусочек в три спичечных коробка, три пирожка с повидлом, три куска хлеба с маслом. — Один ты подготовился, остальные стартанули, как на физ-ру.

— Сало было для птиц, — признался Сергей. — Холодно им сейчас. Не думал, что забуримся на целый день, взял бы больше.

— А по-моему, сегодня здорово получилось. — забалагурила Ася. — И Половинка вся такая-растакая, ах люблю! ах восхищаюсь! Честно говоря, я до нее никогда на тайгу так не смотрела.

Паласукас обнял, прижал к груди. От него пахло хвоей, костром, сыростью.

Забетонированная долгими холодами, зима стала сильной, уверенной. Недельная вьюга оставила после себя громоздкие сугробы и ледяные завалы. Снег законопатил все извивы, укрыл все выпуклости, ледяными припоями зафиксировал валуны. Снег лег настолько плотно, словно заштукатурил гору.

Группа старшеклассников, вытянувшись в цепочку, долго плелась по тропинке. У всех одинаково обостренные, продрогшие лица. Следом за ними работали два трактора, расчищали дорогу, сталкивали снег в пропасть. Туда, где между двух белых берегов дольками апельсинов была зажата оранжевая вода, которая не замерзала даже в лютые морозы.

Старшеклассники свернули к горнолыжной базе. Домик тренеров практически был занесен под самую крышу, и лишь скелеты вышек канатной дороги очерчивали силуэт горнолыжной трассы. Тренеры выходить не торопились. Один из пацанов оторвался от толпы, попинал дверь домика. Вышел человек — поорал. Ему ответили воплями, хохотом.

С остановки подтянулся еще один класс. Кроме Асиного подогнали еще два чужих. У одних в глазах немилость, у других похмельное озорство, мытарство души. Чужие, совсем чужие лица и не хотелось знать даже их имен.

— Хреноватенько. — Замерзшая Вера ссутулилась, натянула на нос шарф. — Щас дуба двинем, как нефиг делать.

В дверь домика забарабанили комья снега.

Вышел маленький человек, с разгона так рявкнул, что все на минуту обалдели. Пацаны принялись курить, девчонки стали оглядываться на остановку, примеряясь сбежать. Тут на крыльцо домика вышел другой тренер и повел толпу на вершину. На верхотуре выстроил неровной, рваной цепью, словно солдат перед атакой, показал направление спуска, а сам ломанул вниз на лыжах. Суворов, блин! Стали спускаться к механизму подъёмника. За топтальщиками тянулись глубокие дыры и проплешины. Подразумевалось, что таким образом люди трамбуют снег, на деле это больше походило на катастрофу: как при резком ледоходе громоздили пласты, сколы с провалами. Все потому, что снег по склону лежал неровно. В расщелинах он был мягким, рыхлым, а на выступах — плотным, жестким, как застывшая карамель.

Вскоре все согрелись, разгоношились. Орали, толкались.

Ася усвоила, если нельзя объяснить чужую жизнь, так же как нельзя объяснить будущие события и поступки, поэтому от таких лоботрясов лучше держаться подальше. Иначе путь от купели до вечности окажется короток. С природой компромиссов не бывает, приятнее остаться на вершине, чем задом в рыжей Косьве. Так и есть: сцепились человек десять, прыгнули с разбега. Снегу только того и надо: жирным куском отломился по горизонту, стал сползать широкой массой. Пацаны метали ногами, подгребали, добавляли скорости. 'Шах-шах-шах! — громко ухал, гудел снег. Он уходил вниз и тащил за собой камни, лыжи, палки, шапки. Пацаны орали, задирали свои пустозвонные черепушки. Тренера с отвращением вопили, проклинали поганцев. Зрители с восторгом свистели, топотали, хохотали. В общем, шел Суворов через Альпы и попал в Ледовое побоище Косьвы.

Постепенно лавина прошла через склон, просеку, перечеркнула дорогу, ушла под откос к Коксохимзаводу. Белоснежный туман рассеялся, и подростковая жизнь начала возрождаться. Вроде все живые, только разбросаны по хвосту лавины. Ася ожидала увидеть истерзанные тела, покоцанные черепки, но в итоге один разбитый нос, шишка на лбу, вывих, потерянный валенок. Они походили друг на друга, как тюлени, запылённые снегом, со льдинками в карманах и пазухах. С одинаковыми выражениями лиц приходили в себя от восторга, улыбались, радовались. Адреналин во всем теле. Кто-то называл их придурками, чудаками, мудаками, дураками, а они были молодыми, хмельными от счастья. А следом по склону, как сверхъестественное существо, стекала безликая масса осторожных и осмотрительных. И она тоже была одинаковая.

Немного побурлили, сосредоточились в комок у подножья горы. На фоне серого пятна провинциальной одежонки появились яркие пуховики спортсменов. К старшеклассникам присоединились горнолыжники с тренерами. Возникла вероятность, что школьников во второй раз загонят на склон.

Естественно, школьное, подростковое существо взбрыкнуло, возмутилось. Малоприятные и приятные впечатления от спуска с горы закончились, и перспектива еще раз ломиться на верхотуру, где тебя подлавливает одышка от нехватки кислорода, абсолютно не радовала. Это в столице, бросаешь монету, и вот стучит турникет на входе, эскалатор вперед — эскалатор назад, люди вверх — люди вниз. А здесь непостижимая, таинственная провинция, уголок природы, который познать невозможно. Кому надо кататься на лыжах, пусть тот и «топчется», а усталым трудягам, кипучим лентяям, одиноким дурнишкам-плохишкам ведомы другие тропы. И сейчас эта тропа манила к теплому дому, к сытному столу.

Тренера, вызывая у окружающих трепетный ужас, могли с вихрем умчаться с вершины к подножию горы, могли подготовить сильных, рискованных спортсменов, но не могли убедить школьников еще раз пройти по склону. Им осталось лишь с грустью наблюдать за тем, как ребята с чувством выполненного долга, в нетеплых продувающих пальто, в тяжелых родительских валенках, с закоченелыми руками в карманах уходили к остановке. За ними плелись клубы пара.

Зимнее солнце лениво. Не успеешь глазом моргнуть, как оно уже на закате. Разом стемнело, ушло в тень, покрылось тьмой, словно закуталось дымом коксохимзавода, В попытке продублировать солнце и хоть как-то разогнать могильную темень захолустья, зажглись уличные фонари. Круглая лампочка под металлической тарелкой звякала, бултыхалась на ветру. Она старалась уродливым, неровным светом высветить контуры деревянных домиков у подножия склона. К слову сказать, это напоминало зловещую картину из страшного фильма. Все шевелилось, дергалось и, для полноты ощущений, не хватало только душераздирающего хохота призрака, поднявшегося из могилы. Хотя и так всю неделю вместе с вьюгой кто-то ныл, стонал. Может, и правда это были они.