Много времени на завтрак не тратила. Теплым чаем запивала бутерброд, судорожно напихивала портфель учебниками, параллельно осмысливала невыученные уроки: по истории — не спросят, домашку по математике сделала, русский — два упражнения из трех, а вот географию надо почитать перед уроком, если успеет конечно. Ася к урокам готовилась без напряжения, потому что безошибочно определяла алгоритм учителей. Обычно угадывала, а если случался прокол, то в дневнике появлялась двойка, которую потом приходилось нудно гасить двумя, тремя пятерками. Особенно непредсказуема был историчка (с легкой руки десятиклассников — Истеричка). Историчка-истеричка идеально угадывала, когда Ася не готова. По общей теме еще можно было как-то отболтаться, но учительница заставляла давать четкие определения вороху безумных слов: Что такое ленинизм, шовинизм, национализм, конформизм и еще куча непонятных…измов. Тут без подготовки никак — приходилось заучивать и заодно осмысливать. Зато потом на перемене, когда сидели на высоких подоконниках в коридоре, с удовольствием плевались «плю-плю-плюрализмом», отбивались «либерализмом». Все были уверены, что эти слова никогда никому не пригодятся и поэтому наполнялись учебным подростковым «пофигизмом».

На перемене невыученные проблемы всегда забывались, все время уходило на болтовню, короткие перебежки между классами. После третьего урока неслись на четвертый этаж в огромную столовую. Здесь всегда пахло сырыми овощами, сбежавшим молоком. От сквозняка на высоких окнах шевелились шторы, батареи с холодом не справлялись, эгоистично занимались только собой — собственным обогревом. Вдоль окон стояли ряды столов с прогнувшимися столешницами, окруженные скамейками, из которых обязательно торчали гвозди или деревянные щепы. Да и парты тоже премило цеплялись. Как девицы ни старались, беда подстерегала их на каждом шагу. Сколько старшеклассных слез было пролито из-за порванных колготок. Словив очередную щепу, девицы сбегали с уроков, волосом из косы штопали стрелки. И как бы ни старались, какими бы волшебными ручками не обладали, все равно ремонт был заметен. Родители жаловались директрисе, она в ответ предлагала не фасонить, а обратить внимание на простые чулки — тепло, крепко, дешево.

Ася потрясла колготками, на них уже три параллельных шва, еще зацеп — и будут похожи на рыболовную сеть. Лучше бы вместо рыбьего жира отец потратился на колготки. Но отца не уболтать. В его понимании рыбий жир гораздо полезней, особенно для подрастающих мозгов, и даже покажет на собственном примере: глотнет одну, нальет вторую столовую ложку.

Фу! какая гадость!

— Нам во время войны не хватало…

— Начинается, — вздыхает Ася от воспитательного тона. Теперь рыбий жир и не кажется таким противным. Выпил и забыл, а тут обваливается бесконечный гундеж, как перестук колес: дын-дын-дын! Вот мы… вот я… Советский союз — огромная страна, народу много и у каждого своя уникальная история, мы выжили, слушали родителей, и не отказывались пить рыбий жир…

— А чо мать не пьет? — перебивает Ася.

— Она уже взрослая, — отвечает отец.

— Удобно очень. Как мыть полы — Ася взрослая, а как пить рыбий жир — Ася маленькая.

Осень в Губахе наступала быстро: солнце куталось в облака, небо заплывало серо-синими красками, и вот уже хмурая мгла пугала настроением. Воздух мгновенно холодел, словно не было никакого лета.

Ася попыталась открыть дверь ключом, но поняла, что дверь закрыта изнутри на засов. Позвонила. Открыла мать, молча ушла в зал. Странно все это. Мать должна быть на работе. Ася стянула сапоги, бросила портфель на обувную полку и не снимая пальто прошла в комнату. Отец с матерью сидели на диване в противоположных сторонах, напротив в кресле сидела красивая женщина с бледно-голубыми глазами, кольцами химзавивки.

Лет десять назад Ася была в пионерском лагере на берегу реки Косьва. Рано утром дежурные вызвали на пост, где ее ожидал брат Саша. Позвал кататься на моторной лодке. В лодке были три женщины, одна девочка и лодочник. Девочку Ася знала, они были одного возраста. Девочка училась в четырнадцатой школе и откликалась на «пончик». Она идеально обладала всеми атрибутами для насмешек: толстая, в очках, сутулая, дылда. Но при этом хорошо дралась, дорого одевалась, ни с кем не дружила. Тут же, на лодочной скамейке был накрыт условный стол с охотничьими колбасками, открытыми консервами, красной рыбой. Тишину реки нарушали бесконечные тосты, байки, смех. Выяснилось, что так шумно и радостно праздновался день торговли. В памяти Аси сохранилось много моментов с того праздника. Но самым неприятным оказался тот, когда изрядно развеселившийся лодочник разогнал лодку. Она неслась на пяточке, высоко задрав нос. Пустые банки и бутылки катались по дну, пассажирки визжали, держались за борт.

— Ему больше не наливать! — орала одна, стараясь перекрыть рев мотора. Яркий рубин на перстне оттенял ее бледные опухшие пальцы. Грязные ногти, которыми она впивалась в доску скамейки, ломались.

В ответ смеялись, а лодочник в азарте закладывал очередной резкий вираж.

Первым из лодки выпал Саша, его сразу накрыл бурун. Лодка ушла далеко вперед, а Сашина маленькая голова поплавком качалась на волнах, глаза трезвые, будто и не пил. Он судорожно махал руками в холодной воде, отплевывался, пытался плыть. Следом в воду свалилась девочка, и сразу прыгнула женщина, видимо, мать.

Оставляя шлейф сизого дыма в тумане брызг, напуганный лодочник вернулся, подрулил к людям, заглушил мотор. Все в тревоге, лица напряжены, губы сжаты.

Первой стали вытаскивать девочку.

Лодку качнуло, чудом не перевернулась. Двое для противовеса ринулись на другой борт.

— Саш, помоги Надюше…

— Надюша, руку давай…

— Катенька… сюда садись…

В конце концов выбрались все. Ася разобралась, что девочку зовут Катя, мать — Надя или Надюша. Катю закутали в ватник. — Не больно? — постоянно спрашивала Надя у дочери. — Не больно, — отвечала та, а глаза переполнены страхом и ужасом. Один глаз прикрывала мокрая прядь, второй — с прыгающим взглядом, готовый разрыдаться. А может уже рыдал, но на мокром лице не видно.

Наде кинули на плечи большой газовый платок. Завернулись вдвоем с Сашей, выпили по стакану водки. Надя подняла со дна лодки полоску красной рыбы, сполоснула за бортом, откусила, остаток отдала Саше. Боялись, что замерзнут, но к водке добавилось солнце, оно работало вовсю, старательно выжигало речную влажность и свежесть.

Все сидели молча. Когда лодочник завел мотор, все одновременно вздрогнули, обернулись.

— Хорошо искупались? — лодочник пустил в небо струю дыма. — Только быстро.

Все дружно засмеялись.

Было понятно, что таким манером он пытался просить прощения. И у него получилось.

— Я не умею плавать, — призналась Надя.

— Брось заливать! — Хохот дружно перешел в истерику.

Асю повезли обратно в лагерь. Вода шла вдоль борта ровным тугим потоком. В небе висел жаворонок, заливисто прося мотор утихнуть, дать людям услышать его песню. На другом берегу от лагеря поднимались высокие ели, превращая гору в хвойную шапку — зеленью играли макушки, молодыми гусеницами светились шишки…

Ася узнала ту женщину, которая сидела в кресле, это была Надя или Надюша.

— Это твоя новая мама, — указала мать на Надю.

В ее голосе было столько злобы, что на душе стало муторно. Отец кашлянул, сжал ладони коленями.

— Знакомься! — Мать демонстрировала негатив, словно с удовольствием сильной стойкой женщины разрушала свое счастье.

— Чо болтаешь? — разозлилась Ася от непонятной ситуации. — Надое…

— Меня настоятельно просят отпустить отца, — перебила мать. Теперь вместо злобы Ася услышала грусть и усталость. — А я его насильно не держу.

И Надя, и отец молчали. Асе стало интересно, чем отец приглянулся этой особе. Между прочим, Надя довольно значимая фигура в городе, главная чего-то там в ОРСе (Отдел рабочего снабжения), а отец обычный шоферюга, да и старше ее лет на двадцать. Что их объединяет? Где пересеклись? Отец не похож на героя-любовника. Сидит трусливо, позорно ждет решения судьбы. Он казался слабаком в этой ситуации, позволял чужой женщине рушить его семью. На самом деле это подло — пользоваться такой стратегией. А может он и сам не знал, что Надя придет и начнет его настоятельно изымать из семьи. Почему бы отцу не закончить этот театр абсурда. Просто сказать: «Уходи!» — И все! Или это на работе отразится?