Разжала пальцы и тихонько пошла ко дну. Вновь под водой увидела ноги, но уже волосатые, попыталась ухватить. Казалось, они были рядом, а итоге хватала пустоту. — нет же!.. ничего, глюки. — Закричала: «Помогите!», — но вместо слов к поверхности устремились разномастные искаженные пузыри. Когда ноги коснулись пола, Ася поняла, что утонула, по крайней мере, это была её последняя осознанная мысль, и тут ее грубо схватили за плечо, рванули вверх, вытолкнули к краю бассейна.

— Я же сказал — плыви! Что за раззява! — И Дрыш принялся громко материться.

Выбралась на сухое пространство, волоча ноги, побрела прочь от воды. За ней по бледному полу протекала и нарастала влажная полоса. Ася повалилась на пол, а когда ее отпустило — села. По подбородку текла кровь. Тупо попыталась вспомнить, когда ударилась. Дотронулась до губы, носа, от холода и стресса боль не чувствовалась.

Из-за дверей донеслось громкое кряканье замка. Кто-то, видимо, зашел в здание. Дверь вскоре распахнулась, едва не задев Асю. На пороге стояла взбешенная женщина.

— Вы кто? — заорала она и припустила вдоль бассейна. — Вы кто такие, кобелины! Как вы забрались в школу? Окна повыбивали? Засранцы. Я щас милицию вызову.

— Не надо милицию. Нам ключ дала Галина Васильевна.

— Как Галина Васильевна! — впала в ступор женщина. — Почему?

— Потому что мы ее дети. — Вера убрала волосы, прилипшие ко лбу и щекам.

— Дети? — потрясенно уточнила женщина.

— Да. А вы кто?

— Я сторож.

— Да, мама говорила, что вы будете, и я скажу маме, что вас не было.

— Вы…вы…вы, — испугалась сторожиха. — Весь пол изгваздали. Кровища кругом. Кто это будет мыть?

И только теперь Ася обратила внимание, что своими руками оставляла розовые пятна, не такие уж и большие, но вполне достаточные, чтобы заставить сторожиху страдать.

— Я сейчас пойду позвоню Галине Васильевне.

— Ага, идите. — Вера выбралась из бассейна, с нее щедро стекала вода.

Взбешенная сторожиха припустила к дверям на выход.

— Дура какая-то! Куда она собралась звонить? — в сердцах высказался Дрыщ, зная, что дома, то есть у директора спортивной школы Галины Васильевны нет телефона, и звонить ей некуда. Вдруг он засомневался. — Фигово, если вправду в милицию брякнет. Вы как хотите, а мне второй срок ни к чему.

Прошло две недели, а Алексей так и не объявился. Ася сидела у соседки с четвертого этажа тети Тони — играли «в дурака». Ася знала, что она работала в гараже отца, кем — неизвестно, замужем не была, летом всегда ходила в белых носках, а ноги у нее были настолько тоненькие, что носки на щиколотке не держались и норовили сползти на пятки. И еще она обладала превосходной привычкой угощать детей конфетами. Ася обладала дурной привычкой вытаскивать из ее почтового ящика сатирический журнал «Чаян», читала тут же на ступеньках. Однажды тетя Тоня ее застукала. Ася соврала, что ошиблась, тетя Тоня сделала вид, что поверила.

Ася осталась в «дураках» в пятый раз.

— Эй! — Тетя Тоня хлопнула картами по Асиному носу. — Влюбилась?

Тут Ася выдала себя с потрохами — разревелась. 'Хочешь, — говорит тетя Тоня, — расскажу, как я пропала от любви. — Не хочу! — Тетя Тоня задумалась, будто назло заговорила. — Мне пятнадцать, ему двадцать один. Война кругом, революция грохочет. На улице студеный ветер, снег валит хлопьями. Я на мосту дрожу, а из ближней парадной человек в шубе и шляпе появляется. По Невскому перебегает, тростью по земле колотит, этак подкинет, крутанет, приударит, тук-тук-тук…смутно говоря, баловство одно, а не походка. Я немного расстроилась, что меня отвлекли от мыслей моих паршивых. Как может человек так суетиться, словно балуясь, забавляясь, когда тут земля из-под ног в пучину стремится. Тут по правде говоря, на меня тройная тоска напала, вот прямо за горло хватанула. Я уж и дышать перестала. А он, видать, почувствовал, а может, и случаем голову ко мне повернул и прямо в глаза взглянул. Встретил мой взгляд спокойно, как должное, но затем его веки дрогнули, в серых глазах появился испуг. Понял, почему я стою на мосту. Подался ко мне, за руки перехватил, греет своим дыханием, а я чувствую, как его сердце трепещет. Все вокруг мерзотно, наполнено сквозняками, ветер по глазам лупит, юбку рвет на части. — Идите, идите, — отступаю я от него, — охота вам тут торчать в холоде. Просто проходите, не надо тормозить, самому дороже станет. Вот в самом деле, после такого случая самому неуютно жить будет. — Если не ошибаюсь, — говорит он, прижимает мои руки к своей груди, — мы с вами встречались у Брагиных. — Ох, что вы! Какие Брагины? Не знаю Брагиных! — Да, да, точно, — у Шереметьевых. — Ну что вы, я не вхожа в такие высокие дома. — Не может быть, я помню ваши глаза. — Мои раскрасневшиеся глаза? Опухшие от слез? — Он целует мои ладоши. Меня насквозь прожигает. Губы мягкие, как крылья ангела. От его прикосновения иголочки на спине посыпались. — Ах, Тоська, — говорю себе, — не чета тебе этот господимчик. — Позвал гулять. Мы шли по мокрому асфальту, по зыбким полосам электрического света. Иду, себя ругаю, зачем послушалась? Зачем позволила увести от моста? — И тут на острове послышался самовольный благовест…

Тетя Тоня вздохнула, перекрестилась, размешала колоду, начала выкладывать карты в ряд.

— Вот смотри. Это твой парень. — Показала на бубнового валета. — Зря ругаешь его, хороший человек, но дорожки у вас параллельные, в одну сторону движетесь, но без пересечения. Дама стоит между вами. — Тетя Тоня вновь перемешала колоду, выложила новый расклад. — Снова соперница. Видишь, крестовая дама, одна и та же. Вариант у вас проигрышный. У него невеста, небось?

Невеста! — На Асю рухнуло небо. И как она сама не сообразила. Как дура, прицепилась к мечте. А-ха-ха! Сегодня был последний день, последний шанс. Да кого Ася обманывает? Спортсмены уехали еще вчера. Наталья сказала, что вчера был обед в честь окончания сезона. Чтобы не расплакаться, Ася прикусила губу, собрала карты, размешала колоду, дала подснять тете Тоне, потом раздала по шесть под «дурака». Пока проигрывала, тетя Тоня продолжала терзать сердце.

— Я уж того, ради которого собиралась с моста уйти в вечность, позабыла. Страдаю, значится, теперь по господимчику. На мост кажный день бегаю, около парадной стою, откуда он в прошлый раз вышел. Пропал мой господимчик. А дня через три отпросилась у родителя со старшей сестрой на балет, попробуй на балет сходить одна, — один итог, папаня убьет! Потом в балете свово господимчика в офицерском костюме и приметила. Чувствуется в нем особая офицерская косточка. Звездочки на эполетах, неподражаемая осанка, прекрасный внутренний мир.

Сидит в ложе рядом с княгиней, запамятовала как зовут, Софья Владимировна, вроде — она в монокль глядит, неспешно с господимчиком беседует. Я ж втихомолочку побежала в ложу, подслушать. — Сударыня, милостивая государыня, Софьюшка! — Его слова к ней наполнены неподдельной нежностью и уважением. Он ее красиво так называет, она в ответ то на французском, то на английском чирикает, пытается говорить на русском, и видно, что не знает слов, не знает, как отвязаться от ухажера. Их общество прерывает лакей, приносит кофе в чашечке. Там кофею на полкопейки, но Софьюшка все равно обжигается, морщит губки, а мой господимчик вскакивает, — покорнейше прошу извинить, — за что вы извиняетесь. — Я в душе пепелю его гневом, а сама всем нутром ощущаю, как в руках Софьюшки вальяжный, импозантный, уверенный в себе офицер превращается в закомплексованного юношу. Он что-то говорит про долг перед Родиной, а она только веером от него отмахивается. Вышел он из ложи, сам, как веер качается, по стенке волочится. — Ух, думаю, щас с моста сиганет. Я к нему, с помощью, в белых перчатках ручки протягиваю. Благоуханный цветочек моего сердца меня увидел, мундирчик одернул и с другими офицерами напился в буфете.

В это время в прихожей затрещал звонок. Не закрывая карт и обмахиваясь ими, словно веером, тетя Тоня пошла открывать. Ступала как барыня, осанку держала гордо, как-будто на том балете присутствовала.