— Недостойно! — проревел он, не обращая внимания на Набожу, работницу, стоявшую рядом. — Не приличествует Кузнецам! И глупо к тому же, когда наши женщины и дети остаются дома.

Он не сводил глаз со старшего сына, пока тот не опустил голову.

Затем Старый Кузнец по очереди оглядел остальных, призывая всех к послушанию. Его глаза потеплели, остановившись на Молодом Кузнеце, и он с нежностью весеннего листа тронул младшего сына за плечо.

— Идем со мной, — сказал Старый Кузнец.

Набожа смотрела, как они идут мимо кузни, как глава клана проводит пальцами по грубым бревнам низкой стены. В этом прикосновении она разглядела благоговейный трепет, нечто вроде тоски по месту, которое Старый Кузнец готовился покинуть. Они остановились поодаль, где Набожа уже не могла их слышать, но видела, как отец сжал плечо сына. Он что-то говорил Молодому Кузнецу, не ослабляя хватки, а тот старался вывернуться. Наконец сын изловчился, высвободил плечо из отцовских пальцев и зашагал к лесу.

Набожа оставила мешок с орехами и бросилась за ним.

По пути он пинал камни и хлестал палкой по кустам.

— Молодой Кузнец?

Он обернулся к ней; в глазах у него блестели слезы.

— Я останусь жить среди жен и детей, — горько бросил он. — Таскать дрова и воду, которые прежде таскала дюжина мужей.

— Ты остаешься?

— Ты думаешь, наверное, что я слабак и обуза для отца. — Он пнул комок земли.

— Я так не думаю.

— А когда они вернутся… — Молодой Кузнец покачал головой. — Будут бесконечные посиделки у костра. Хлопанье по плечам. Рассказы о сражениях, о геройстве. Байки про юго-восток, про море, которого я никогда не видел. — Он шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони.

Как же ей хотелось утешить его, погладить по щеке!

— Я сказал отцу, что готов к походу, что я почти мужчина, — пробормотал он. — А он говорит, что поэтому и доверяет мне кузницу, жен и детей.

— Это огромная ответственность. Ты не должен чувствовать себя…

— Я уже сейчас сильнее обоих моих братьев. — Молодой Кузнец хлестнул палкой по зарослям папоротника в конце тропинки. — Я сказал об этом отцу. И знаешь, что он ответил? Он ответил: «И куешь лучше, чем они».

— Так все говорят. — Набожа кивнула.

— Разве это справедливо? Из-за прилежания и умения меня оставляют дома?

— Отец видит, какой ты способный.

Молодой Кузнец склонил голову набок.

— Я так рада, что ты не уходишь!

Эти слова шли от чистого сердца, но Молодой Кузнец перестал размахивать палкой, и она испугалась, что сболтнула лишнего. Вдруг парень, который открыл ей свои чувства и получил в ответ признание: «У меня давняя дружба с Арком», по-своему истолкует ее неосторожные слова?

— Идем, — поторопила она. — Они хотят выйти, пока солнце еще невысоко.

Вернувшись, они обнаружили, что припасы разделены, уложены и перевязаны плетеными шнурами, а Старый Кузнец проверяет копья, стоящие у стены хижины. Отделив три копья от остальных, он вручил их молодому Кузнецу со словами:

— Вот эти нужно подточить, прежде чем мы выйдем. Не теряй времени.

Солнце поднялось над горизонтом, и родичи Кузнеца, уже нагруженные мечами, щитами, скатанными одеялами и мехами с водой, взвалили на спину плетеные корзины с провизией. Набожа стояла, сжав руки, среди соплеменников, провожающих взглядами могучий род Кузнеца, который с грохотом и лязгом следовал прочь. Дядья и братья Молодого Кузнеца один за другим подходили к нему, что-то негромко говорили. Он кивал, несомненно обещая, что будет присматривать за обидчивым до слез сынишкой одного брата или заботиться о супруге другого, бывшей на сносях. Напоследок Старый Кузнец, прищурившись, устремил взгляд на соплеменников.

— Я оставляю сына за первого человека, — сказал он громким, ясным голосом. — До моего возвращения он будет править, как правил я.

Эти прощальные слова, несомненно, пролились в уши Молодого Кузнеца, будто дождь на свежую пашню. Теперь никто не станет считать его жалким брошенным мальчишкой: он муж, которого отец на время своего отсутствия избрал хранителем клана и всей деревни.

Затем Старый Кузнец, его братья, племянники и сыновья — все, кроме Молодого Кузнеца, — воздели над головами мечи, испустили громкий вопль и тронулись в путь.

Все утро мы шагаем в сторону Городища, держа направление на юго-запад. Отец тащит по корням и выбоинам нагруженную тележку, одолженную у Плотников. Теперь, освободившись от тягостного присутствия Лиса, я надеюсь почувствовать легкость, уверенность, что смогу радостно проскакать — цок-цок! — всю дорогу до города, но у меня не получается.

Вчера друид хладнокровно перерезал горло одному из щенков клана Охотников. А все потому, что Охотник стал кляузничать на моего отца: тот, мол, не имеет права идти в Городище. Лис поднял руку, приказывая Охотнику замолчать, но он не унялся и брякнул, что отец даже дороги туда не знает. При воспоминании о том, как Лис сгреб щеночка за шкирку и сунул под мышку, у меня перехватывает дыхание. Друид вытянул руку и потребовал у Охотника кинжал, хотя этот песик был любимцем детворы клана Охотников. Щенок извивался и визжал, когда хлынула кровь, когда рукав Лиса расцвел алым, когда матери прижали к подолам плачущих детей.

Через плечо я поглядываю на дорогу, на хмурое лицо отца, вижу его напряжение, заметное по тому, как он сжимает ручки тележки. Я обо-рачивась к нему, семеню вперед спиной.

— Знаешь, что мне сказал Старец? — спрашиваю я, зная, с каким удовольствием отец говорит о своей юности.

— Даже не представляю.

— Он сказал, что когда-то в клане Кузнецов было тридцать четыре человека.

Я знаю, что численность клана сократилась после того, как родичи отца ушли воевать с римлянами, но все равно не могу представить себе род такой величины и такую глубину падения. Я ходила к Дольке — мы ведь с ней как сестры, — и она согласилась спросить у матери; та подтвердила.

— Давно это было. — Отец кивает. — Друид подбил моих родных отправиться на битву, в которой племена никогда не смогли бы одержать победу.

Для него время, прошедшее со времени вторжения, — это расселина, прорезавшая его жизнь, разделившая целое на две части: до римлян и после. В прежние времена наш клан был многочисленным, обладал положением и достатком. Теперь же нас гораздо меньше, мы нуждаемся — по крайней мере, по мнению отца. И тем не менее он не презирает римлян и не боится их, в отличие от матушки. Он открыт для всего нового, и это его свойство меня смущает. Да, он смотрит в будущее, уверенный в своем мастерстве — ему есть что предложить, — но раньше я не конца понимала его. Отец не возлагает вины за падение клана целиком и полностью на римлян, ибо именно настояние друида побудило его родичей ввязаться в бойню, и через пару дней с ними было покончено. Ибо не далее как вчера Лис напомнил нам о бессердечии друидов.

Я снова пытаюсь поднять его дух:

— Старец говорит, что Кузнецы трудятся больше, чем пчелы в гнезде.

Он кивает, улыбается краешком рта. Я цепляюсь каблуком за корень, спотыкаюсь, но удерживаюсь на ногах.

— Осторожнее, — говорит отец. — Лучше иди как следует.

— Мне нужно знать историю моей семьи. — Я продолжаю семенить спиной вперед.

Он очерчивает круг в воздухе, веля мне повернуться лицом к дороге.

Я опять спотыкаюсь, на этот раз несколько нарочито.

— А ты будешь рассказывать?

Он кивает, и я выполняю его приказ.

— Мне было четырнадцать, когда ушли сородичи, — говорит он. — Некоторое время я довольно неплохо справлялся, поставил на поток изготовление мечей, ножен и копий, и все это отвозилось Вождю в Городище.

— Купцами?

— Верно, — говорит он. — Но через полгода купцы стали говорить, что спрос на мои товары уменьшился. Я думал, мне просто нужно лучше работать и заказы возобновятся.

Я представляю мальчика из видения: вот он тянется к сверкающему предмету в сорочьем гнезде; разглядывает возле наковальни кончик копья, прикидывая, где нужно поправить скос.