— Друид сказал так: когда нам на пути встретится река, а она не может не встретиться, мы должны идти на восток, до того места, где она впадает в море, а потом…

— Он сказал, что мы должны ждать на берегу, покуда вода не спадет, и перейти реку, как только покажется илистое дно. — Старший дядюшка Молодого Кузнеца оторвал взгляд от пламени и посмотрел в глаза старейшему из братьев Старого Кузнеца: — Хотел бы я видеть реку, которая мелеет дважды в день, как утверждает Друид.

— Не смей подвергать сомнению слова друида, — огрызнулся старейший из братьев и махнул рукой, приказывая передать ему кувшин. Наполнив свою кружку, он поставил ее у ног.

Молодой Кузнец, сидя на скамье, распрямил плечи, метнул взгляд в сторону Набожи и торопливо отвел глаза.

— Один купец рассказывал, что вода в море то поднимается, то спадает, — сказал он. — Это называется прилив и отлив.

Для чего Молодой Кузнец вступил в разговор? Не для того ли, чтобы произвести впечатление на нее? Признавшись ему, что выбрала Арка, Набожа стала ограничиваться кивком при случайных встречах у ручья или на тропинке к болоту. А когда Молодой Кузнец смотрел на нее, оторвавшись от наковальни, или провожал глазами, когда она возвращалась с полей, она отводила взгляд.

Старший дядюшка махнул рукой, отметая соображение Молодого Кузнеца о переменчивом уровне воды в море.

Набожа уже видела, к чему идет дело: Старый Кузнец и его неуступчивые братья замкнутся в своем недоверии, а молодежь — родные и двоюродные братья Молодого Кузнеца — начнут колобродить и рваться в бой. Почему бы и нет, если в конце концов все сведется к слову Старого Кузнеца, который все уже про себя решил и ни одному из молодых Кузнецов не придется делом доказывать свою храбрость, которая сейчас так легко дается им на словах.

— А если мы собьемся с пути? — спросил глава деревни, обращаясь к Молодому Кузнецу. Отец, стало быть, заметил, что от слов сына насчет поднятия и спада морской воды отмахнулись.

— Ты знаешь дорогу в Городище, — напомнил Молодой Кузнец. — А дальше мы примкнем к тем, кто пойдет оттуда.

— А ну как остальные уже вышли?

— Можно нанять купца, чтобы повел нас. — И вновь Молодой Кузнец метнул взгляд в сторону Набожи, и ей стало не по себе от мысли, что из-за нее он даже не замечает серьезности принимаемого решения.

Старый Кузнец провел пальцем по ободку кружки.

— Хоть кто-нибудь из вас задумывался о том, что нам предстоит пересечь вражескую территорию?

— Друид обещал, что переход будет безопасным, — отозвался старейший из его братьев. — Вожди дали слово.

— Можно ли верить, что это слово достигло каждого поселения? Разве мы сами не убили бы любого жителя долины, посмевшего сунуться на Черное озеро?

— Я бы его на копье насадил! — воскликнул брат, по Возрасту близкий Молодому Кузнецу, известный бахвал, стремящийся, если верить его отцу, хвастовством возместить неповоротливость в кузне.

Старый Кузнец развел руками, словно говоря: ну вот, видите?

Пылающие поленья потрескивали и шипели. Кузнецы, сидящие вокруг костра, притихли. Набожа щеками ощущала жар огня, рукой — тепло тела Арка. Она подвинулась так, чтобы их руки соприкоснулись; большим пальцем Арк погладил ее запястье, и тело сразу отозвалось. Сладкая боль, которую она впервые ощутила в тот день, когда они копали сальный корень, вернулась в чресла. Но тут снова заговорил Старый Кузнец, и Набожа уставилась на его темные глазницы и освещенные огнем лоб и щеки.

— Говорят, что римские солдаты… — начал он.

— Говорят, что они коротышки, — встрял бахвал.

— Говорят, что они действуют одновременно, словно их боги нашептывают солдатам на ухо, — продолжил Старый Кузнец.

— Наши боги могущественнее их богов, — заявил старейший из его братьев. — Это давно доказано.

Молодые Кузнецы закивали, видимо припомнив отступление Юлия Цезаря; затем и дядья задумчиво и сдержанно качнули головами. Старый Кузнец поддержал родичей медленным наклоном головы.

— Ослушаться друида… — произнес он и понурился.

— … Все равно что рассердить богов, — закончил старший дядюшка.

— Разве мы когда-нибудь покорялись гнусным захватчикам? — воскликнул старейший из братьев.

— Разве мы когда-нибудь складывали оружие перед племенем грабителей? — подхватил бахвал. Он вскочил, рассек воздух воображаемым мечом: — Мы вернемся с дюжиной римских голов!

Чего больше было в его словах: зависти или хвастовства? Над хижиной Охотника висел череп врага, пробитый копьем старейшины семьи во время набега на племя горцев. Клан Кузнецов не мог похвастаться подобным трофеем, свидетельствующим об их отваге.

Затем поднялся старейший из братьев. Он потряс кулаком над головой:

— Мы прибьем их черепа над входом в кузню!

Сейчас там висело бронзовое блюдо — творение рук Молодого Кузнеца. Набожа видела, как Старый Кузнец сам укрепил его во время прошлого костра. Однако сперва изделие передали по кругу, чтобы болотники восхитились выпуклыми завитками и вставками из красного стекла. «Видите, — сказал тогда глава клана, хлопнув по плечу Молодого Кузнеца, — однажды этот парень превзойдет меня в мастерстве!»

Братья начали вставать, один за другим. Последним поднялся Молодой Кузнец.

— Слава будет за нами!

— Всех черепов сосчитать не сможем!

— Хвала Повелителю войны!

Набоже было не по себе среди распетушившихся молодцев. Ее тревожило то, что они как один хотели заменить блюдо, доказательство мастерства клана, на черепа поверженных римлян.

Теперь встал и Старый Кузнец, а за ним поднялись с воздетыми кулаками дядья. Глава деревни вскинул руку, выставив ладонь. Как только гомон стих, он прошел по внутреннему периметру скамей, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Кузнецы примкнут к объединившимся племенам, — объявил он. — Что до остальных мастеров, глава каждого клана должен сам решить, как будет лучше для его родни.

При свете следующего дня в Священной роще болотники принесли в жертву Повелителю войны порченую овцу и узнали, что из всего населения Черного озера преследовать римлян отправится только клан Кузнецов. Прогалина бурлила, словно пчелиная борть: женщины Кузнецов расстилали кожи, нагружая одну солониной, другую — сушеной рыбой, третью — вяленой олениной. Они наполняли мехи водой, вытрясали шерстяные одеяла, скатывали их в тугие валики, связывали плетеными шнурами. Мужчины проверяли готовность копий и надежность крепления головки к древку, начищали мечи, затачивали клинки, с воплями размахивали ими в воздухе.

Набожа бродила по просеке в рабочем платье, исполненная душевной смуты в столь смутный день. Надо ли работницам идти в поля? Старый Кузнец, занятый приготовлениями, не отдал приказ в очередной раз очистить дальнее поле от бодяка, желгухи и конского щавеля. Она старалась хоть чем-то помогать: подтыкала выбившийся край свернутого одеяла, выравнивала осевшую груду сушеной рыбы.

Чуть позже из хижины вышел Молодой Кузнец с дюжиной копий в руках. Когда он освободился от ноши, прислонив орудия одно за другим к стене хижины, Набожу поразила мысль: возможно, это утро — последнее, когда он расхаживает по деревне. Она вдруг поняла, что должна поговорить с ним, должна сказать ему что-то, хотя сама толком не знала, что именно. Но ей казалось, что перед уходом он должен почувствовать ее уважение и доброе отношение. Какие слова они говорили друг другу в последний раз? Он сказал: «Погода устоялась», а она ответила: «Пшеница будет славная». Обмен любезностями, которые никак не могут сойти за прощание.

Выжидая удобного момента для разговора с Молодым Кузнецом, Набожа пересыпала для Кузнецов лесные орехи из сосуда в холщовый мешок. Но тут старший брат-бахвал принялся задирать Молодого Охотника. Довольно громко, чтобы кучка деревенских услышала его, бахвал заявил:

— У вас в роду сплошь трусы, поэтому вы и остаетесь, мозгляки бесхребетные. — И сплюнул в сторону черепа, висящего над дверьми Охотников.

Раздался грозный окрик Старого Кузнеца. Он подозвал сыновей и, сурово хмурясь, велел всем держать свое недовольство при себе.