— Да. С ожиданием. Потом на вокзал.

— Понял-принял, — заводит двигатель. — А вы сами-то откуда? Нашенские или туристос?

— Мы из Иваново. Родственницу в Красоморске навещали.

— Иваново? Город невест который?

— Да.

— Там у вас все невесты такие красивые?

Она нехотя поддерживает беседу, а я, пользуясь случаем, обращаюсь к бабушке, сидящем рядом.

— Ба…

— Что дорогая?

— Как же без паспорта уехать?

Дело в том, что в тот злополучный вечер дед, по указанию отца, отдал его лично в руки дяде Анзору.

Из-за отсутствия самого главного документа уже возникли проблемы на тех двух экзаменах, которые я успела сдать.

Благо, Матильда спасала. Оба раза составляла акт об идентификации личности. Иначе меня к сдаче ЕГЭ не допустили бы.

— Не беспокойся.

— У него во всех структурах связи, — сокрушаюсь я.

Бывший губернатор — это вам не просто какой-то рядовой чиновник.

— У меня они тоже есть. Мир не без добрых людей, Тата. И они, представь себе, готовы нам помочь.

Улыбается, однако от меня не укрывается тот факт, что она тоже переживает.

— Значит, поедем на поезде?

— Да. Автобусом долго, а самолётом — Зарецкий нас отследит.

— Спасибо, что едешь со мной.

— Перестань. Тут не за что благодарить.

— Что будет дальше?

— Разберёмся по ходу пьесы, — пожимает плечом.

Киваю. Отворачиваюсь к окну.

Дежавю. Прошлым летом я точно также совершенно не представляла себе своё ближайшее будущее.

Однако теперь понимаю, что тогда всё было не так уж плохо. По крайней мере, у меня на душе не было той адовой тяжести, что есть сейчас.

— Первая городская больница, красавицы. Ближе стать не могу, там шлагбаум и кирпич.

— Нормально. Спасибо.

— Мам, посидишь? Я пойду с Татой.

— Да, Насть. Я подожду вас здесь. Думаю, толпой нам туда идти не стоит.

Выбираюсь из машины.

Пока шагаем в сторону центрального входа, пульс набирает такую частоту, что страшно становится.

— Тата, подожди, — останавливается у ступенек и осторожно касается моего локтя.

— Что такое?

— Прежде, чем мы войдём туда, я должна кое в чём тебе признаться.

— В том, что знакома с семьёй Абрамовых? — предполагаю с ходу и, судя по выражению её лица, попадаю в самое яблочко.

— Да.

— Не утруждайся. Марсель рассказал мне. Про то, что случилось в Тбилиси, тоже.

Она растерянно моргает.

— Давно? — изумлённо уточняет.

— Нет. Он долгое время это скрывал, — тяжко вздыхаю, рассматривая облупленную краску на перилах.

Боже, я столько гадостей тогда наговорила в порыве злости! Кричала, что ненавижу его. Что никогда прощу.

Если б только знала…

— Ты звонила им? После случившегося.

— Звонила. И Дарине, и Яну. Не отвечают, — произносит она печально.

— Ясно.

— Тата, насчёт Тбилиси…

— Давай, пожалуйста, не сейчас, — перебиваю, сглатывая ком, вставший в горле. — Я готова поговорить с тобой. Открыто и спокойно, но потом.

— Хорошо. Договорились.

Пропускаем пожилого мужчину с костылями и заходим в помещение за ним.

— Куда идти?

— Надевай бахилы и халат. Я уточню.

Она направляется к очереди стоящих в регистратуру. Я, старательно игнорируя запах хлорки, бьющей в нос, к автомату с бахилами.

Беру пару себе и ей.

Сажусь на скамейку и механически воспроизвожу необходимые действия, потому как мыслями опять с Марселем.

Все эти дни, не переставая, о нём думала. А ещё молилась. Просто брала бабушкин молитвослов и долго-долго его читала. Чего, к своему стыду, раньше никогда не делала.

— В регистратуре меня развернули.

Поднимаю голову и смотрю на мать.

— Сказали, что к нему сейчас нельзя.

— Почему?

— Он в реанимации.

— А что известно о его состоянии?

— Тата, я чужой человек. Они дают такую информацию только родственникам.

— Нужно было сказать, что мы — родственники. Поднимемся туда? Может, не знаю… Поговорить с врачом? Может, меня пустят к нему, хотя бы на чуть-чуть. Мам, я… Мне очень нужно, понимаешь?

— Спокойно, дыши, — гладит по волосам. — Мы поднимемся и спросим. Идём.

Минуя снующих по первому этажу пациентов и посетителей, подходим к лифтам.

— Нам на пятый, — самостоятельно ориентируется по схеме, указанной на стене. От меня сейчас толку ноль. Я в таком отчаянии, что ничего не вижу и не слышу.

— Присядь пока здесь, — ведёт меня к лавке, когда оказываемся в пустом холле пятого этажа. — Я попробую найти его лечащего врача. Ладно?

Киваю и смотрю ей вслед.

Сколько сижу в коридоре, не понимаю. По ощущениям целую вечность. Хотя, возможно, проходит всего несколько минут до того момента, как открываются створки лифта, и я вдруг вижу перед собой Абрамова-Старшего и ещё одного мужчину.

Оцепенев под его тяжёлым, пристальным взглядом, теряюсь. Однако уже вскоре приказываю себя отмереть и двинуться ему навстречу.

— Здравствуйте…

— Что ты здесь делаешь? — осведомляется ледяным тоном, сразу давая понять: мне тут не рады.

— Я… Вы… — заикаюсь, разнервничавшись, и впервые, наверное, испытываю трудность с тем, чтобы сформулировать простое предложение, способное отразить цель моего визита. — Я пришла к Марселю.

Прищуриваясь, делает шаг вперёд и, нависая надо мной чёрной грозовой тучей, буквально прожигает лицо своими глазами.

Глазами с полопавшимися красными сосудами на белках.

Глазами, в уголках которых проступила сеточка из вен и морщин.

Глазами, отчётливо транслирующими боль, злость и ярость.

Сколько ночей он не спал?

Выглядит крайне уставшим, эмоционально истощённым и измученным.

— Я понимаю, что вы не хотите меня видеть, но…

— Пошла. Вон.

Эти слова сказаны не громко, но столько в них лютого гнева, что еле сдерживаюсь, дабы не зарыдать.

— Ян…

— Не вмешивайся, Беркут, — пресекает попытку мужчины влезть в наш разговор.

Беркут.

Перевожу взгляд на него. Это ведь тот самый крёстный из Москвы, у которого Марсель собирался просить помощи.

— Мне… нужно к нему, — голос предательски дрожит, но я всё равно стараюсь показать, что отступать не намерена.

— А мне нужно, чтобы мой сын вернулся к жизни, — ядовито цедит Абрамов-старший сквозь зубы.

— Ян Игоревич…

Чувствую, как по щекам скатываются горячие слёзы.

— Проваливай отсюда.

— Я прошу вас, — судорожно выдыхаю. — Дайте мне с ним увидеться.

— Нет.

— Просто позвольте…

— Я сказал нет! — повторяет жёстко и уходит.

Уходит!

— Что с ним? Почему Марсель до сих пор в реанимации? Он в сознании? Скажите! Ян Игоревич, сжальтесь надо мной! — в порыве безысходности бросаю.

Секунда.

Две.

Три.

— Он в медикаментозной коме, — произносит убито, касаясь пальцами железной ручки двери.

Я не знаю, что это значит, но слово «кома» — звучит очень-очень страшно.

Тишина оглушает меня, дезориентируя.

В ушах неприятно звенит и пульсирует.

Перед глазами всё та же жуткая картинка появляется.

Трасса. Перевёрнутый мотоцикл и парень, лежащий в нескольких метрах от него…

Сердце пропускает удар и следующий, жизненно необходимый, совершает лишь после того, как я с шумом втягиваю ртом воздух, который по ощущениям содержит мельчайшую пыль из стекла. Ведь в груди после этого вдоха так невыносимо больно становится…

— Умоляю. Пустите! — уже в спину отчаянно кричу. — Я не могу уехать вот так! Пожалуйста. Прошу вас… — перехожу на резонирующий с криком шёпот. — Всего один раз. Клянусь, больше я вас не потревожу!

— Никогда, Джугели, — повернувшись, добавляет он. — Не потревожишь больше никогда.

Марсель

Когда очнулся, ничего не помнил. Вообще не понимал, что со мной и где нахожусь.