— А покричать, постучать? Ну подождать в конце-концов! — возмущается Германовна, её отчитывая.

— Я итак почти час там провела.

— Виссарион Романович на электричку побежал. У него с нами был последний урок. Он сам сказал и попросил де…

— Новенькая жива-здорова. Давайте уже к литературе вернёмся! — перебивает Филатову Ковалёва.

Любовь к литературе у неё проснулась. Ну-ну.

Переглядываемся с Горьким.

— Я могу сесть?

— Да, ты… Конечно, садись, — вытирая лоб платком, растерянно произносит Шац. — Задержись, пожалуйста, на перемене.

— Ладно.

— Ох и будут у нас проблемы, если Крылова кому-нибудь доложит.

— Бэшки быстрее с этим справятся, — подаёт голос Вепренцева. — Не сомневайтесь.

— Ага.

Джугели идёт к своей парте и я всё ещё не могу оторвать от неё взгляд.

— Продолжим занятие, — Матильда взбирается на свой трон и с трудом, но всё-таки возвращает взбудораженный коллектив к работе. — Напоминаю, мы обсуждаем «Тёмные аллеи» Бунина. Время порефлексировать.

— Какое страшное слово.

— Рефлексировать — означает размышлять, анализировать.

— Энциклопедия ходячая. Чё б мы без тебя делали, Филатова!

Полина заливается краской, когда Свободный, откинув голову назад, говорит ей это.

— Скажите мне, кульминация рассказа, на ваш взгляд, в каком отрывке? И в чём основной посыл?

— Николай Алексеевич во время встречи с Надеждой понял и осознал, насколько счастлив был с ней когда-то. Выбор человека, продиктованный слабостью, трусостью или предрассудками, остается с ним на всю жизнь, — толкает наша староста очередную умную мысль.

— Капец тебе в твоей церкви мозги промыли, — фыркает Зайцева.

— Умница, Поля! Пять. Как вы думаете, какую цель ставил автор перед собой, когда писал это произведение?

— Что-то про кармический бумеранг?

— Кармический бумеранг? Ковалёва, блин, чё за версия? — прётся с неё Ромасенко.

— Малодушие героя сделало несчастным как его самого, так и единственную искренне преданную ему женщину. Автор хотел показать читателям, насколько для любви должны быть ничтожны социальные неравенства, предрассудки и вообще любые преграды.

— Верно, Паша, — хвалит Горького Шац. — Хорошо. А сейчас последнее задание на сегодня.

Бросаю взгляд на Джугели. Она сверлит глазами ту парту за которой сидят Зайцева и Ковалёва.

— Разберём слова, которые вы встретили в рассказе. Меня интересует, как вы поняли их значение. Первое — тарантас.

— Конская повозка.

— Верно, Петросян.

Теперь мы с Татой, не моргая, смотрим друг на друга.

Я тупо в открытую её разглядываю.

Она — холодно терпит и хмурит густые брови.

— Сенцы. Прохоров.

— Что-то из сена или опилок?

— В голове у тебя опилки! Горький.

— Нежилая часть дома, соединяющая жилое помещение с крыльцом.

— Правильно. Абрамов, я здесь!

Разворачиваюсь.

— Сударь, Ромасенко.

— Вы терь сударем меня зовёте? — гогочет тот, забавляясь.

— Придурок. Сударь — мужская вежливая форма обращения к собеседнику, — отвечает вместо него Филатова.

— Следующее — мот.

— О, я знаю. Эт певец такой, — тянет руку Ковалёва.

— Я разгадаю тебя, как судоку: По вертикали, горизонтали, сбоку. Как пластырем тобою раны клею. Как классно, ведь ты — моя панацея.

— Вуху-у!

Биток пошёл от Ромасенко.

— Попав в капкан, я помню день, как будто

Он был вчера. Запутал. Себя в тебе, я — брутал!

Но, с каждою минутой понимаю, что чертовски

Прав был Ньютон — воронка тянет люто[9]

— Ну хватит, Абрамов, — морщась, стопорит мой речитатив Матильда.

— Ну классно же зачитал! — протестует народ.

— Если не ответит, кто такой мот, отправлю лебедя плавать в журнал.

Я не тупой, хоть и подзабил с восьмого класса на учёбу.

— Мот — это чел, который неразумно расходует свои финансы.

Выкусите.

— Прям как наш Ванька Бунин! — подхватывает Ромасенко, а уже в следующую секунду звенит звонок…

В кабинете алгебры все только и делают, что обсуждают произошедшее на литературе.

— Кто-нибудь подснял эпичное появление Джугели?

— Канеш, — Петросян хитро улыбается, демонстрируя записанное видео. — Э-э-э! Стой! — возмущённо орёт, когда я выхватываю телефон у него из рук. — Чё ты делаешь?

— Удаляю, — отвечаю невозмутимо, отправляя ролик в корзину.

Обнаруживаю рядом ещё с десяток фотографий новенькой. Просматриваю каждую, отмечаю галочками.

Не фиг ему хранить Джугели в своей галерее. Небось, душит по вечерам одноглазого змея, глядя на эти снимки.

— Отдай, Марсель, — неуверенно просит.

— Не надо подставлять Шац, Давид, — обращается к нему Горький, пока я внаглую чищу папку удалённые.

— Бэшки итак уже, сто пудов, залили свой видос в чат школы.

— Стул ты раскрутил? — возвращаю ему гаджет.

— Ну я, а чё?

Отвешиваю подзатыльник. Хороший такой, аж равновесие теряет и заваливается на парту.

— Ты, блин… — за голову хватается.

— Совсем дебил? На хера такое делать?

— Смешно же было.

— Она девчонка. Башкой думай.

— Вик, зачем вы с Женей закрыли Тату в кабинете? — спрашивает Полина у Ковалёвой. — А если бы она реально упала с парапета? Это ведь действительно очень опасно.

— Да с чего ты вообще взяла, что это мы?

— С того, что Виссарион Романович торопился и попросил вас закрыть кабинет после того, как все сдадут тест. Чем вы думали, совершая этот поступок?

— Слушай, Филатова, ты много-то на себя не бери. У меня, как бы, мать есть, которая с утра до ночи воспитывает.

— Ну так-то Поля права, — вмешивается в разговор Вепренцева. — Упала бы новенькая, Виссариона посадили бы на старости лет в тюрьму.

— Да и щас пока неизвестно, за этот эпизод его влёгкую уволить могут.

— Виссарион — нормальный препод. Жалко, если ему попадёт, — присоединяется Котов.

— Не надо было закрывать её там.

— Да камон! Кто знал, что эта шибанутая полезет в окно? — цокает языком Зайцева.

— Ну, тупо сидеть там, в кабинете, она бы точно не стала, — хмыкает Свободный.

— Вы переходите границы, я считаю. Ладно, бойкот, игнор, куда ни шло, но вы же портите человеку вещи и устраиваете в соцсетях самый настоящий кошмар. Столько оскорблений и грязи ей на странице написали. Разве так можно?

— Ты смотри, как у нашей убогой старосты голос в этом году прорезался! — Женя спрыгивает с парты и подходит к Филатовой. — Ты забыла где твоё место, мышь?

— Филатова права. Дичь началась уже. Давайте завязывайте со своей травлей.

— Марсель, я что-то не пойму, почему ты заступаешься за эту стукачку? — возмущённым тоном интересуется Ковалёва. — Она сдала тебя ментам! Причём дважды!

— Это мои с ней тёрки. Сами разберёмся.

Вика недовольно поджимает губы.

— Вот так легко спустишь ей всё с рук? И вы тоже? — ищет поддержку в лице моих друзей.

— Лично я не хочу, чтобы эта зарвавшаяся московская выхухоль училась с нами. Пусть переходит к «бэшкам» и хер с ней, — выражает своё мнение Ромасенко.

— Да не гони, Макс. Ну и к чему это?

— К тому, что она, так-то, ни с того начала, — поддерживает его Дэн.

— Да харэ вам гнобить её, Извинений будет вполне достаточно, — встаёт на мою сторону Горький.

— Извинений можете не ждать, — громко сообщает Джугели, которую никто из нас не заметил. — И в «Б» я переводиться не буду. Уже чисто из принципа.

Она оставляет сумку на парте и подходит к нам. Точнее к Ковалёвой, сидящей на выдвинутом в проход стуле.

— Телефон мне вернула, — глядя на неё сверху вниз, чеканит по слогам.

Все присутствующие в кабинете затихают. Вика вопросительно выгибает белёсую бровь.