Молчу, опустив глаза, и, к счастью, диалог, который не задался, дальнейшего продолжения не имеет, поскольку с ней в беседу вступает водитель.

Захожу в автобус и знаете, пока иду в конец салона, вдруг чётко понимаю, что учебный год заканчивается ровно также, как начался.

Я снова для этих людей чужак.

И я опять персона нон-грата.

Человек, которому в открытую объявлен общеколлективный бойкот.

Правда, принципиальная разница в том, что сейчас у меня нет ни сил, ни права на борьбу.

Я ведь действительно всё это заслужила.

— Привет, Та-та — здоровается со мной Мозгалин, сидящий у окошка.

— Привет, — выдыхаю я, забиваясь в противоположный угол.

— Во время поездки не едим, не мусорим и не шумим. Всем необходимо пристегнуться.

Натягиваю потрёпанный ремень. Защёлкиваю.

— Германовна, вы прикалываетесь? Даже если водила — Шумахер, эта старая, фырчащая колымага максимум сорок кэмэ в час поедет.

— Я повторяю, пристёгиваемся! Иду проверять. Полиночка, ты всех записала? Мы никого не потеряли?

— Все на месте, — докладывает староста.

— Горький, мне тебя самой пристегнуть, что ли? Петросян, сел! Не трогаем форточки и не суём туда свои руки!

— Жарко.

— Вепренцева, это что такое? — возмущённо осведомляется учительница.

— Формулы.

— Я вижу! Почему они на твоих коленках? Немедленно всё стирай! Тебя с позором выгонят с экзамена.

— Ну, мы едем или как? — теряя терпение, интересуется водитель.

— Да. Едем.

До того, как трогаемся, чувствую, что соседнее место кто-то занимает.

— Расскажешь, что там было на самом деле? — слышу голос Илоны и открываю глаза.

Вебер, в отличии от остальных, смотрит на меня без злости и порицания. С сожалением.

— Лучше тебе отсесть.

— Никто не будет указывать мне, с кем общаться, а с кем нет, — чеканит она холодно, бросая взгляд на Ромасенко.

— К тому же, кому-кому, а нам не привыкать быть изгоями.

Филатова тоже нарушает правило, опускаясь на пустое сиденье, которое находится передо мной.

— Я не хочу ни с кем говорить.

— Тата…

— Ушли обе! — гоню их от себя в грубой форме.

Илона принимает мои слова молча. Филатова перестаёт улыбаться. В глазах в ту же секунду появляются слёзы обиды.

Расскажешь, что там было на самом деле?

Нет.

Даже им.

Не могу.

Отворачиваюсь к окну. Прислоняюсь лбом к стеклу и прикрываю веки.

Монотонно тикают часы.

Идёт третий час экзамена.

В аудитории очень душно, несмотря на то, что все окна распахнуты настежь.

Поднимаю руку.

— Можно выйти попить воды? — обращаюсь к тучной женщине, обмахивающейся веером.

— Подождите. У нас молодой человек ещё не вернулся.

Расстегнув ворот рубашки пошире, кладу перед собой черновик другой стороной.

Предпринимаю повторную попытку решить задачу по геометрии, однако мне опять никак не удаётся собраться. Прямо как на прошлом экзамене, где нужно было написать сочинение на тему «Что есть любовь?».

Роняю голову на сложенные перед собой руки. Зажмуриваюсь и вновь, в который раз, непроизвольно погружаюсь мыслями в тот ужасный вечер.

Помню, как Леван матерился на весь салон, потирая ушибленную голову, которой приложился о панель.

Помню, как истошно я орала, дёргая ручку.

Как выбиралась из машины, когда он наконец, разблокировал двери.

Как бежала по дороге и отказывалась принимать реальность. Ту реальность, в которой искорёженный мотоцикл Марселя Абрамова лежал на земле, а сам он, окружённый толпой зевак, в нескольких метрах от него…

«Я не видел его, отвечаю! Он выскочил навстречу в самый последний момент»

«Какой ужас!»

«Парень-то жив?»

«Это вряд ли»

«Не двигается».

«Переверните»

«Шлем! Поднимите шлем!»

«Нет. Не трогайте его. Нельзя! Вдруг, что с позвоночником»

«Скорую вызвали?»

«Едет уже»

«А менты?»

«Звони»

Мне казалось, что всё это — страшный сон. Что стоит проснуться, открыть глаза и кошмар закончится, но увы…

«Марсель»… — под вой сирен пробираясь к нему, кричала я.

«Девушка, нельзя»

«Пустите!»

«Пустите меня!»

Осела рядом на голые колени, тотчас почувствовав горячий асфальт, не успевший остыть после знойного дня.

Сотрясаясь от рыданий, дрожащими пальцами осторожно коснулась его плеча.

«Разойдитесь немедленно!»

«Отошли все!»

«Пропустите медиков»

«Уберите от него девушку»

«Нет, Марсель…»

Кто-то схватил меня сзади. Оттащил на приличное расстояние. Брызнул в лицо воды из бутылки.

Как оказалось, это был Горозия-старший.

Закрыв мне ладонью рот, он произнёс следующее:

«Слушай сюда, если хоть кому-то сболтнёшь лишнего насчёт Левана, клянусь всем, что имею, я уничтожу твою семью. Папаша тут же снова окажется в тюрьме. Только на этот раз присядет до конца жизни. Компромат у меня на него отменный. Поняла? Держи свой язык за зубами».

Укусила его этими самыми зубами.

Вырвавшись, побежала прочь. К машине скорой помощи, сесть в которую мне так и не разрешили.

Дальнейшие события помню смутно.

Задыхалась. Плакала. Вроде как, Анзор тащил меня за руку, пытаясь насильно усадить в свой внедорожник. Тогда-то совершенно неожиданно, на фоне стресса, у меня начался приступ эпилепсии.

Очнулась я, к слову, на обочине дороги. В окружении абсолютно незнакомых людей.

— Девушка, вам плохо? — вырывает меня из болезненных воспоминаний взволнованный голос организатора.

Выпрямляюсь.

Растерянно моргаю.

— Вы в порядке?

Разноцветные точки рябью мелькают перед глазами.

— Она просилась выйти, — поясняет та женщина, которая меня не отпустила.

— Пусть выйдет. Жара такая… Ей дурно, по-моему. Очень бледная на вид.

— Идите. Если что, на первом этаже есть врач.

— Можно сдать работу?

Голова кружится. Дышать совсем нечем. Грудную клетку и горло словно тисками кто-то сдавливает.

— Вы уверены?

— Да.

Покидаю аудиторию после ряда формальностей.

Заворачиваю за угол. В коридоре у кулера сталкиваюсь с Ромасенко.

— Кто-то уравнения решает, а кто-то под аппаратами весь переломанный лежит, — зло цедит парень, выбрасывая стаканчик в урну. — Чё? Сдавать экзамены провалы в памяти не мешают?

Опускаю взгляд, прекрасно понимая, к чему этот ядовитый комментарий.

— Ты во всём виновата, — наклоняется ближе ко мне. — Если он умрёт, как с этим жить собираешься?

— Максим…

Дрожь по телу от его вопроса.

— Молодые люди, тише! Здесь нельзя громко разговаривать.

— Лично я буду проклинать тебя до последнего дня, — не обращая внимания на замечание, продолжает уничтожать взглядом и словами.

Киваю.

Разворачиваюсь и ухожу, не в силах вынести то, что он говорит.

В сопровождении организатора вне аудитории спускаюсь вниз, где обеспокоенная Шац передаёт меня в руки бабушки.

— Тата…

Бросаюсь в её объятия и горько плачу.

«Если он умрёт, как с этим жить собираешься?»

— Дорогая…

— Поехали отсюда скорее, — отчаянно прошу, заливая слезами её блузку.

Утром ухожу к морю.

Сперва долго сижу у берега, наблюдая за тем, как его омывают пенистые волны. Потом решаюсь и иду дальше, осмелившись взглянуть в лицо собственным страхам.

Всё, как учил, делаю.

И тело помнит. Слушается. Плывет. Пока мысли возвращаются в прошлое.

«Идём. Будем учиться»

«Я не собираюсь лезть в воду только потому, что тебе это стукнуло в голову»