– Не тебе решать, что должно меня волновать! – рявкает Тимур. – Чужие слюни на моих сиськах – это то, что приводит меня в бешенство!

И опять ни оправданий, ни извинений. «Линда, я мудак, но я тебя люблю». «Линда, прости меня, я исправлюсь». Где это всё? Сплошные требования и угрозы.

У меня уже в печенках его самцовость.

– Они не твои, – обрываю его я. – Всё. Праздник кончился. Трахать меня потому, что ты поспорил, или потому, что тебе это удобно, больше не выйдет.

Со стуком я ставлю кружку назад, показывая, что это точка в переговорах.

– Мы это ещё посмотрим, – сверлит он меня тяжелым взглядом. – Тебе ведь было хорошо со мной.

– В сексе? Да. А если вычеркнуть его, то твоё появление принесло мне только проблемы и боль. Я не хочу больше пьяно рыдать, пытаясь разобраться, что же со мной не так.

При словах о моих слезах по лицу Крамера пробегает судорога. Будем надеяться, хоть за это ему немного стыдно.

– И это твое «мы еще посмотрим», – печально усмехаюсь я. – Ты можешь смотреть на это, как угодно. Хозяин-барин. Однако, постель – это дело двоих. А у меня, знаешь ли, желание пропало. Как отрезало. Больше не хочу. С тобой.

– Возьмёшься за что-то отличное от вибратора, пожалеешь, – рычит Крамер.

– Зачем всё это, Тимур? – устало спрашиваю я. – Ты сам не понимаешь, какого рожна тебе надо. Всё. Ты потешился, добился, чего хотел. Чего еще тебе надо? В чём дело? Бесишься, что не по-твоему выходит?

– Ты так это видишь? – он пристально вглядывается мне в глаза.

– А как по-другому можно на это смотреть? – удивляюсь я.

Тимур засовывает сжавшиеся кулаки в карманы:

– Ты по-прежнему меня не слышишь. Я не знаю, как с тобой разговаривать.

– Тогда и не надо мучить нас этими бесполезными разговорами. Соблюдаем договорённости, на публике улыбаемся и машем. Всё. Точка.

– А не на публике?

– Да делай, что хочешь! – огрызаюсь я, стараясь не думать, чем может заниматься Тимур не на публике. – Только меня не трогай!

– А если я как раз хочу трогать? – Крамер делает уверенный шаг ко мне.

Выдерживаю злой взгляд его глаз, заставляю себя остаться на месте, а не позорно отступить. Он должен понять, что больше мной манипулировать не получится! Главное, удержать лицо.

– Например, вот так, – Тимур кладёт руку мне на задницу. – Или вот так.

Другой рукой он забирается под кофточку и нежно сдавливает сосок. Ни один мускул не дрогнет на моем лице. Я справлюсь.

– Значит, тебе придётся перехотеть, – равнодушно отвечаю я. – Секс – это не все. Им ничего не исправишь.

Тимур, глядя мне в глаза, отпускает занывшую в ожидании ласки грудь и забирается второй рукой мне под юбку, стискивает попку, прижимает меня к своему паху. Он меня хочет, я это чувствую не только благодаря выпуклости, уперевшейся мне в живот, я это вижу по расширенным зрачкам, по напряженным губам… И это меня возбуждает. Во рту пересыхает, киска гостеприимно увлажняется. Еле удерживаюсь, чтобы не прильнуть к нему и не потереться о его стояк.

Обычно после такого вступления, Крамер просто сажает меня на стол и, сдвинув трусики в сторону, дерёт без всяких прелюдий.

Это какое-то отклонение. Даже сейчас у меня внутри всё начинает сладко дрожать при воспоминании о том, как его член вколачивается в меня по самые яйца и выбивает из меня сладострастные стоны и мольбы. «Тимур, пожалуйста… Ах… Сильнее! Пожалуйста…»

Видимо, мне всё-таки удаётся сохранить своё состояние в тайне от него, потому что Тимур отступает. Если бы Крамер почувствовал мою слабину, он бы этого ни за что не сделал. Его подход – давить на инстинкты.

– Линда, нет гордости в том, чтобы пойти на поводу у обиды.

И это говорит мне он? Тот, кто посчитал ниже своего достоинства даже попросить прощения?

– Я поехала домой, – прекращаю я этот разговор. – Завтра у нас последняя подгонка у портного. В шесть. Не забудь.

Хочу обойти Тимура, но он удерживает меня за руку. Его ладонь такая горячая…

– Ты можешь сейчас уехать, но этот побег ненадолго. Тебе всё равно придётся вернуться. Не заблуждайся. Я тебя не отпущу.

– Ну да, – высвобождаю руку из хватки, и сразу кажется, что кожа, согретая его теплом, начинает мерзнуть. – Ты же всегда получаешь то, что хочешь.

Выхожу из кухни, из дома, из этой ночи… Надо подальше убраться от этого мужчины. Моя Молли готова и с готовностью заводится, стоит мне сесть за руль.

Не обернувшись ни разу, уезжаю. Хотя я чувствую на себе взгляд Крамера из окна.

Я опустошена. Разговаривать с ним бесполезно. Членоносец хренов!

Я так сказал. Я так решил.

А я?

А чего собственно хочу я?

Отчего-то его фраза про гордость сильно задевает и западает мне в душу. Для меня переступить через гордость практически невозможно. Я не представляю, ради кого можно пойти на такое. Не думаю, что ради мужчины.

Следующий день показал мне, как я была права.

Всю ночь и утро меня так и подмывает позвонить Лидии и высказать ей все, что я думаю по поводу её вмешательства в наши с Тимуром дела. Останавливает меня только то, что вряд ли она ко мне прислушается.

Первую половину дня я пребываю все еще в растрепанных чувствах, поэтому отправляю Крамеру сообщение, в котором прошу его прийти на примерку до или после меня. Очень надеюсь, что он внемлет моей просьбе, хотя ответ я так и не получаю, но вижу, что Крамер сообщение прочитал.

Весь мой день опять идёт наперекосяк, чем-то напоминая мне вечер приёма у Раевской, чем еще больше портит настроение. То, что тогда показалось мне сказочным завершением ужасного дня, оказалось насквозь лживо и принесло мне много боли.

Вечером, замотанная, в плаксивом состоянии и готовая послать к дьяволу любого, чуть не поцарапав Молли, я заруливаю на крохотную парковку перед ателье.

Втиснувшись на единственное свободное место, я замечаю машину Тимура. Черт!

Значит, он там. Может подождать, пока он уедет? Пересидеть в машине?

Детсадовский поступок, но сегодня у меня нет сил ни ругаться, ни доказывать что-либо, ни делать вид, что всё хорошо.

Или всё-таки пойти? Раньше сядешь – раньше выйдешь. Так, кажется, говорят?

Пока я собираюсь духом и складываю в сумку, выпавшую из нее мелочевку, машина напротив отъезжает и открывает мне вид на картину, от которой я зверею. Мной овладевает то же состояние, как и в вечер после помолвки, когда я крушила квартиру.

Руки сами собой сжимаются на руле, и я представляю, как крепко и с наслаждением пожимаю кое-кому шею. Даже мелькает шальная мысль надавить ногой на педаль газа.

С трудом беру себя в руки. Это не я. Это на меня не похоже. Это все пмс.

Но аутотренинг не работает, в глазах красная пелена.

Прямо передо мной у входа в ателье разговаривают двое: Тимур стоит вполоборота ко мне, широко расставив ноги и засунув руки в карманы, лица его мне не видно. Зато видно физиономию Кристины, которая, кажется, сейчас из трусов выпрыгнет. Она цепляется за Крамера и что-то говорит ему, видимо, захватывающее, раз он слушает ее так долго.

Даже знать не хочу, кто инициатор встречи. Но с какой стати здесь и сейчас?

Взбесившись, я выхожу из машины и захлопываю дверь Молли так громко, что на меня обращает внимание Кристина. Выражение её лица меняется, его искажает лютая ненависть ко мне.

Я не скрываю ни того, что вижу их, ни того, что зла.

Похоже, Крамер замечает, как перекашивает собеседницу, и оборачивается, прослеживая направление её взгляда. На суровое чело набегает тень.

Я демонстративно прохожу мимо, успевая вдохнуть тошнотворный запах духов, которые мне когда-то так нравились, но ими стала пользоваться Кристина. Всё, к чему она прикасается, становится для меня ядовитым. Что удивительно, она не выбросила серьги, которые я ей подарила. И как только они не жгут ей уши!

Я в такой ярости залетаю в ателье, что из-под тонких каблуков того и гляди полетят искры.