Габриэль кивает, еле заметно, как будто размышляет о чем-то наедине с собой. Он встает, тянется к карману и, прежде чем я успеваю понять, что происходит, кладет на стол черную кредитную карту.

— Купи себе оборудование, — говорит он. — Все, что захочешь. Мне все равно, сколько ты потратишь. Купи все, что тебе понадобится, и все, что ты захочешь.

— Габриэль! — Я выкрикиваю его имя, прежде чем успеваю остановиться, и вижу, как он напрягается. Его позвоночник на минуту становится жестким, напряжение пульсирует в нем, его руки скручиваются в карманах, и я вижу, как напрягается его челюсть. Что-то во мне тоже сжимается, в животе все скручивается, как будто это первобытная реакция на то, что он только что сделал, что-то, чего я не понимаю до конца. Я знаю только, что он — часть этого, и я тоже.

— Я говорил тебе на днях, чтобы ты купила себе что-нибудь хорошее, — твердо говорит он, оглядываясь на меня. — Ты не сделала этого тогда, так сделай это сейчас. Что хочешь, — повторяет он.

— Не думаю, что ты понимаешь, насколько все это дорого, — слабо протестую я, и Габриэль усмехается, поворачиваясь ко мне лицом.

— У меня есть кое-какие идеи, — язвительно говорит он. — Белла, я собирался платить тебе за эту работу. — Его голос теперь очень низкий, этот разговор явно предназначался только для нас, хотя мы все еще на кухне. Если Агнес и слышит нас, то очень хорошо делает вид, что не слышит. — Но твой отец настоял на том, чтобы деньги переводились ему. Я планировал поговорить с тобой обо всем этом позже, но очевидно, что тебе нужно разобраться в ситуации. — Его челюсть снова сжимается, губы истончаются. — Я собираюсь кое-что сделать, чтобы исправить ситуацию. А пока я этим занимаюсь, ты можешь начать с того, что купишь себе любую камеру, объективы и все остальное, что захочешь. Не возвращай мне карточку, пока не разберешься с этим.

А затем он резко поворачивается на пятках и выходит из комнаты.

Я смотрю ему вслед, шокированная его щедростью. Трудно представить, что он говорит серьезно, но я знаю, что это так. Я слышала это в его голосе, видела в его позе. Габриэль из тех мужчин, которым не нужно кричать и орать, чтобы завоевать авторитет. Он может быть спокойным, сдержанно властным, и что-то в этом уверенном авторитете вызывает дрожь по позвоночнику, а кожу покалывает так, что я чувствую себя почти хорошо.

Я снова открываю ноутбук, смотрю на список камер, объективов и всего оборудования, которое может мне понадобиться. Я смотрю на кредитную карту и понимаю, что должна сделать. Я должна принять этот подарок, и сделать это без чувства вины.

Не надо чувствовать себя виноватой, думаю я, забирая карточку. Габриэль был прав в одном: мне не платят за эту работу. Он что-то говорил о том, что нужно что-то менять, но я не знаю, что он имел в виду. Боюсь строить догадки. Но если он хочет для начала заплатить мне фотооборудованием…

Ну, кто я такая, чтобы спорить?

На этот раз я делаю, как он просил. Добавляю в корзину все, что хочу, и как раз в тот момент, когда Агнес и Сесилия укладывают пирог в духовку, ввожу номер кредитной карты Габриэля и нажимаю кнопку «Оплатить».

Мне становится не по себе, когда я вижу итоговую сумму, но потом я вспоминаю, что если бы я работала на обычной работе, то уже получила бы две зарплаты, почти. Не уверена, что они составили бы такую сумму, но я могу спросить у Клары. Она знает, как устроена настоящая работа. И вместе с угасанием чувства вины за цену приходит волна возбуждения, и все идеи о том, какие снимки я смогу сделать, захлестывают меня.

И тут резкий, сильный стук во входную дверь выбивает меня из колеи.

Агнес хмурится, закрывая духовку.

— Я открою, — говорит она, подталкивая Сесилию к столу. — Наверное, кто-то продает планы кабельного телевидения или что-то в этом роде, но не знает, что нам не нужна его помощь.

Я не говорю Агнес, что кабельного телевидения ни у кого нет уже лет пять-семь, по крайней мере, у людей в возрасте Габриэля. Я просто спрашиваю Сесилию о пироге, который они с Агнес готовили, и она уже на полпути объясняет мне процесс приготовления персикового пирога, когда я слышу, как в кухню возвращается Агнес.

— Белла, — говорит она без предисловий. — Твой отец здесь.

Мой желудок опускается к ногам. Паника мгновенно охватывает меня. Единственная причина, которую я могу придумать, чтобы мой отец был здесь, это то, что он решил, что хватит с меня няньки в доме Габриэля, и хочет, чтобы я вернулась домой и вышла замуж за того мужчину, который, по его мнению, является правильным выбором для меня. Тошнотворное чувство возвращается, только на этот раз по совершенно другой причине, и мир слегка кренится, когда я поднимаюсь на ноги.

Агнес, должно быть, хотя бы немного заметила мою реакцию, потому что она бросает на меня обеспокоенный взгляд, идя к столу. Я не хочу, чтобы отец пришел сюда и снова побеспокоил ее, или Сесилию и Дэнни, поэтому заставляю себя выйти, дойти до гостиной, где, я уверена, он уже ждет.

Он не потрудился сесть, хотя я уверена, что Агнес предложила ему это сделать. Он стоит у камина спиной ко мне, глядя в окно гостиной, как будто это место принадлежит ему, и во мне вспыхивает странный гнев, чувство защиты этого дома, как будто это мой дом, а не Габриэля. Или, скорее, как если бы он был и моим тоже. Все, о чем я могу думать, это то, что ему нечего сюда соваться. Габриэль не стал бы врываться в его дом. У него больше уважения. И я уверена, что мой отец не назначал встречу.

— Папа? — Мой голос выше, чем мне хотелось бы. Он поворачивается, на его лице появляются жесткие черты, и мой желудок снова вздрагивает. Что случилось?

— Я хочу поговорить с тобой, Белла.

Я тяжело сглатываю.

— Хорошо, — говорю я, ненавидя дрожь в своем голосе, но не в силах ее остановить. Мой отец приехал сюда не потому, что скучает по мне. Я никогда не питала иллюзий на этот счет. Но реальность того, чего он, вероятно, хочет, становится все ближе и ближе с каждой секундой, которая проходит.

— Габриэль приходил ко мне сегодня. — Он поджимает губы, и я не могу не нахмуриться.

— Он пришел без приглашения или сначала позвонил? — Я знаю, что не должна была говорить это так быстро, но я не могла остановиться. Мой отец ведет себя грубо в доме человека, который только и делал, что пытался мне помочь, и я возмущена этим. Я зла на него, как никогда.

— Не надо говорить со мной таким тоном, юная леди, — огрызается он. — Габриэль пришел и практически допрашивал меня. О твоем прошлом. О Петре.

Холодок пробегает по позвоночнику, и я понимаю, что речь идет совсем о другом. Дело в том, что Габриэль начал копаться там, куда мой отец совершенно не хотел бы его пускать.

— Мне жаль, — как можно кротко отвечаю я. — Я не просила его об этом.

— Но ты рассказала ему, что произошло. — Это не вопрос, Габриэль, вероятно, не узнал бы ничего другого, и у него не было бы причин искать эту информацию, если бы я не сказала ему.

— У меня были кошмары. Я не могла пить таблетки, и его разбудил мой крик и плач. Он хотел знать, что случилось. Я должна была рассказать ему хотя бы часть. — Я тяжело сглатываю, стягиваю рукава на руках и обхватываю себя за талию. Мне хочется забиться в себя, подальше от отца, от воспоминаний обо всем этом. Как только я подумала, что все может стать лучше, происходит нечто, отчего все становится намного хуже.

Может, моему отцу и все равно, но он хотя бы проницателен. Он видит, что я делаю, и качает головой, на его лице написано отвращение.

— Ты слабачка, — говорит он, его голос резок. — Я видел, как люди терпели гораздо худшее, чем то, что они сделали с тобой, и выходили из этого более сильными. Знаешь, как Габриэль назвал это сегодня, когда услышал о том, что с тобой произошло? Пытка. — Он почти выплюнул это слово. — Ни ты, ни Габриэль ничего не знаете о пытках.

— А ты знаешь? — И снова слова вырываются наружу прежде, чем я успеваю их остановить прежде, чем успеваю о них подумать. Но я знаю, что мой отец никогда не переносил ничего подобного. Он мягкий человек, не по эмоциям, а по складу характера. Он не смог бы вынести того, о чем он говорит, того, что хуже того, что случилось со мной. Он также не в состоянии понять, что я предпочла бы терпеть физическую боль, а не то, что сделали со мной эти люди.