Она жила всю неделю у близкой подруги, ожидая, когда утихнет гнев мужа, пока не узнала, что тот привел в дом новую жену. От нее ожидалось рождение наследника, который возьмет власть в семье.

Ее драконица была так слаба, что не могла даже предъявить шутовскую брачную печать, когда-то соединившую их руки. Попробуй теперь, докажи, что ее обманули.

— Это расплата за грех, — с тихой убежденностью сказала мама. — Я предала свою дочь, и боги отвернулись от меня.

— Чушь собачья, — не выдержав, сказала в приоткрытую дверь. — Ваш супруг тоже предал свою дочь, и что? Его боги решили не наказывать?

Мама даже не удивилась моему резкому появлению, только устало дернула плечом.

— Девочки для Вальтарты менее важны. Единственный ресурс нашей страны — это золотые сыны, драконы, способные к полноценному обороту, готовые к сражениям. Драконицы ценны лишь способностью родить нового золотого сына, понимаешь, Аланте?

Сердце глухо и бешено заколотилось в груди. Тарелка выскользнула из рук. Как мама меня назвала?

Аланте?

Мама улыбнулась, но глаза остались такими же печальными и темными.

— Ты очень похожа на меня в юности. Как ты думаешь, почему сын барона, богатого настолько, что мог бы позволить себе брак с графиней, женился на мне?

— Не женился, — тихо вставила Калахне и смущенно пожала плечами. — Так ведь получается.

Но мама словно не услышала.

— Ты была такой хорошенькой до того, как стала Пустой.

Где-то в глубине души шевельнулось жадное, давно подавленное любопытство. Как они жили без меня эти четыре года? Неужели не вспомнили ни разу? Но я силой воли задушила это бессмысленное желание в зародыше. Жили они, не умерли.

Мама говорила что-то еще. Много. Какая страшная боль — потерять дочь, что они не спали ночей, что зелье скорби закончилось три года назад и она потеряла сон, радость, силы жить. Но сколько бы ее слова ни стучались в сердце, оно было закрыто.

Если бы у меня была дочка, я бы костьми легла, но не позволила причинить ей боль, даже будь она ненужной этому миру и страшной, как грех.

— У меня мало времени, — прервала маму. Та застыла, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. — Мне нужно собрать вещи, завтра я перееду в Академию, — качнула головой на вопросительный взгляд Калахне. — Расскажу все потом, но пока мне придется пожить там. Отдай матери тот сундук, она сообразит, что делать.

— Тот сундук? Он ведь…

Я повернулась к маме:

— Помнишь, ты оформила на мое имя одну из шахт Фьорре, когда продала меня? Эта шахта после моей смерти должна была отойти пансионату, но, как видишь, я жива. Но поскольку я скрываю свое имя, мне не суждено воспользоваться материальными благами. Забирай эту шахту и не реви, делай то, что умеешь лучше всего, мам. Работай. Все, что ты делаешь, приносит золото. Когда-то ты сделала богатым клан Фьорре, а теперь сделай богатой себя.

— Ты ведь не простишь меня?

Мама как-то горько усмехнулась, но у меня хватило сил только на то, чтобы пожать плечами. Если она и так все знает, зачем спрашивает?

— А если я удвою твое состояние, простишь?

Я едва не рассмеялась. Хватка у матери бульдожья, даже странно, что отец сумел выставить ее из дома.

— Прощу, если утроишь, — пошутила неловко.

Коротко распрощалась с Калахне и мамой, стоически игнорируя откровенное горе последней, и сбежала в комнату.

Прихватила с собой кошеньку, вытащила дорожный саквояж, и взялась собирать вещи. Брюки, рубашки, белье, гигиенические принадлежности, пара книг, набор редких зелий и… все. Больше ничего не нажила.

Я даже огляделась с недоумением. Все эти четыре года я выживала, как умела: училась, избегала конфликтов, дралась за каждый миг будущей свободы, варила зелья, стараясь усовершенствовать уже открытые и изобретая свои. Тогда почему вся моя жизнь уместилась в маленькую дорожную сумку?

Ни одного стекла с фотографиями, ни памятных вещиц, ни подарков от дракониров или подруг, ни платьев, кроме одного-единственного — ученического. Словно и не жила.

Усилием воли заставила себя лечь в постель и тихо приказала:

— Спи.

Утром я просто сбежала.

Только миг взглянула в зеркало, отражающее неправдоподобно хорошенькую вейру с копной рыжих волос. Меня, такую, и в темноте разглядеть можно. Значит, Аланте выглядела также, как и я, иначе мама бы меня не узнала. Может, именно поэтому я и попала в ее тело. Я стала Пустой, а Аланте осталась лежать на дне лифтовой шахты, как более слабая особь из нас двоих. Наверняка, наши миры как-то перекликаются, ведь попадают же сюда иномирянки!

Я хмуро улыбнулась отражению, чмокнула кошеньку, схватила свой тощий саквояж и стартовала в небо прямо из окна спальни. Не хотела сталкиваться с мамой. Не для меня все эти итальянские страсти с выяснением отношений, да и не болело уже в груди так сильно, как в мои десять, когда я поняла, что мама меня не защитит. Та, другая мама.

Склянку с зельем скорби я оставила на столе с запиской. Не знаю, куда делись зелья, проданные сестре, а уйти, оставив мать без минимальной поддержки, я не могла. Теперь у нее были лекарства, крыша над головой и вполне приличные деньги.

Мой долг был закрыт.

В академии царило утреннее оживление и только вокруг меня словно образовывался вакуум. Стихали смешки, голоса, веселые подначка, стоило мне, чеканя шаг, пройти мимо. Только взгляды ожогами ложились на плечи.

Негласный закон «обойди иномирянку» привычно дал сбой на Кристане, которому позарез надо было устроить на меня охоту.

— Здорово, кукла, — заявил он бескомпромиссно, припечатав меня лапой к стене прямо у входа в арку. Желанный вход манил мерцающим иллюзорным садом и был недостижим, как десятка по боевым чарам. А боевые чары у нас вел ректор собственной персоной, и выше восьмерки мне принципиально не ставил. Не нравилась я ему.

— И тебе не болеть, — отрезала хмуро. — Шел бы ты мимо, Орхо.

— А я шел, — заявил тот нагло. — Вижу и ты тоже идешь, такая ледяная, что мужики сосульками застывают.

Орхо я боялась только первые два курса, пока не поняла, что превосхожу его в сырой силе, даже без полноценного оборота. Сейчас я его боялась, только потому что на препирательства с ним уходило по часу времени.

— Я огненная драконица. Если не веришь, давай подпалю тебе хвост?

Вместо ответа, он притиснул меня к стене, навалился тушей и жарко задышал куда-то в ухо.

— Давай лучше я тебя подпалю.

Нет, ну гаденыш же? Ничему его кувырок мордой в пол не учит.

По коже внезапно прокатились мурашки. Показалось, смотрит кто-то на меня — жадно, пристально, подобно дулу, нацеленному в висок, но отмахнулась. Стоит зазеваться, и это я буду валяться тут, глотая садовую пыль.

Легонько сползла по стене, подрубила колени Орхо захватом и тут же опрокинула его на мощеную дорожку. Тот по-кошачьи извернулся, падая на руки и тут же подскочил стальной пружиной вверх. Надвинулся на меня с широченной улыбкой, словно я ему торт подарила, но сказать ничего не успел.

— Так-так-так, — раздался знакомый голос. — Нарушаем правила, вейра Анте… Минус бал за нападение в стенах Академии и еще минус два за провокацию.

Я медленно обернулась.

Кастор стоял рядом с герцогом, перекатываясь с пятки на носок и обратно, руки в карманах, сжатый в параболу рот. От него на метр фонило раздражением, но мой взгляд, как заколдованный, прошел мимо. К Анвару.

Клянусь, от его глаз меня встряхнуло, как смертника на электрическом стуле. Не смотрят так на посторонних девиц. Цепко, зло. В эту секунду больше всего на свете я жалела, что согласилась на этот дурацкий договор.

— Это я ее провоцировал, — повинился Орхо.

Развернулся и вроде как загородил меня спиной. Я бы умилилась драконьему благородству, но жаркий взгляд герцога пробирал до костей, словно тот, подобно рентгену, видел меня сквозь незадачливого старшекурсника.