Я пожимаю плечами.

— Несмотря на это выбери что-то другое.

Она обдумывает варианты, морща свой маленький носик.

— Хочешь сказать, что раньше это была гитара Эджа?

Я киваю, не доверяя себе говорить. Несмотря на то, что не могу позволить себе полностью раскрыть душу, хочу сыграть для Стеллы, показать, на что я способен. Она раньше слышала, как я играл, но это было не для нее. И она была зла. Сейчас все будет правильно. Подарок, даже если она об этом и не подозревает.

— Тогда, думаю, ты можешь сыграть «U2», — говорит она.

— Идеальное решение. Какую композицию?

Ее радость заставляет лучи солнца пробиться через тучи.

— Оставлю выбор за тобой.

Несмотря на то, что я попросил ее выбрать, тот факт, что она вернула мне право выбора и доверилась сыграть ей что-то хорошее, заставляет мою грудь некомфортно сжаться. Я провожу рукой по аккуратному изгибу верхушки Стратокастера, и под моими пальцами древесина ощущается шелком.

Я выступал перед звездами кино. Играл для членов королевской семьи, артистов и других музыкантов. И никогда не колебался и не испытывал необходимость произвести впечатление. Создавать музыку — это как дышать. И все же я внезапно встревожился. Для Стеллы хотелось сделать все правильно.

Она ждет, ее щеки горят, глаза сияют, великолепная копна золотисто-рыжих волос обрамляет круглое личико. Неужели однажды я подумал, что она обычная? Я был гребаным слепцом.

Дрожа, начинаю играть первую пришедшую на ум мелодию. Понятия не имею, знает ли она выбранную мной песню, пока не поднимаю взгляд и не вижу ее лицо. Господи, благоговение. Это слишком.

Я отворачиваюсь, стараясь сосредоточиться на игре, в то время как на самом деле прячусь. Но не останавливаюсь. Я начинаю петь «All I Want Is You». Это одна из первых выученных мною песен. Она красивая, незабываемая и всегда мне нравилась, но никогда для меня ничего не значила. И сейчас я не позволяю ей что-либо значить.

Я пою и играю, заставляя все остальное исчезнуть. Или пытаюсь. На задворках сознания Стелла. Она смотрит на меня. Слышит мой голос, песню моей гитары.

Но желая показать ей, насколько красива эта гитара, я все равно выбрал композицию, акцент в которой на голосе. Я не могу потеряться в этой песне. Хорошо петь — значит, впустить эмоции в это уравнение.

Постоянная тяжесть внутри меня превращается во что-то более плотное, вязкое и теплое, затем тугое и тонкое. Сильное желание. Вот что такое это неприятное чувство. Чертова тоска.

Я вкладываю ее в музыку, стараясь выпустить на свободу, убраться от меня.

По спине стекает пот. Горло горит, когда я пою о данных обещаниях, любви до гроба и простой нужде любить и быть любимым.

Я слишком много думаю, что никогда не заканчивается хорошо. Эмоции душат меня, хватают за горло и крепко сжимают в тиски. Меня сейчас стошнит. Руки дрожат. Следующий аккорд слабый, голос срывается с тональности.

Я заканчиваю песню с искаженным звуком, чувствуя, что Стелла и Сэм смотрят на меня, ожидая объяснений. Унижение покалывает мою спину.

Но потом Стелла хлопает. Я так потрясен этим звуком, что вздергиваю подбородок.

Она лучезарно улыбается мне.

— Потрясающе.

Она действительно так думает. Не знаю, как она пропустила полное дерьмо под конец. Или, может быть, она его проигнорировала. В любом случае, стены давят на меня. Айсберг рушится. Мне нужно уйти. Нужно побыть одному. В одиночестве есть странная безопасность.

И, возможно, именно поэтому, как только заканчиваю свои дела с Сэмом и договариваюсь о доставке Страта, делаю все возможное, чтобы как можно больше отдалиться от Стеллы, ведя себя как самый большой из возможных придурков.

Глава 8

СТЕЛЛА

Кажется, в моих глазах звезды. У меня нет зеркала, так что убедиться в этом не смогу. Но я их чувствую. Знаю, что глазею на Джакса. Не могу сдержаться. Я фанат. Стала им с того момента когда он начал играть.

«Играет» — слабо сказано, чтобы описать то, что он делает. Он касается пальцами гитарных струн, открывает рот и мир меняется. Мой мир. Кто я, все мои проблемы, страхи — все отброшено, остаются только звук, музыка, эмоции. Его эмоции: горьковато-сладкие, красивые и болезненные.

Боже, его голос. Не нарочитый или напряженный. Он не полагается на внешний блеск, чтобы донести сообщение. Мягкий, тягучий мед, нежная ласка пальцев вдоль затылка, порхание бабочек в животе. Джакс Блэквуд поет так, словно рассказывает тайну, которую только ты достойна услышать.

Попросив сыграть «U2», я понятия не имела, что он выберет. Думала, это будет нечто быстрое и жизнерадостное. А вместо этого он исполняет мне песню о любви. Его версия «Ты — все, чего я хочу» прекрасна и наполнена отчаянной тоской. Он поет и разрывает мой мир. Мое сердце широко раскрыто и я вынуждена быстро моргать, чтобы не расплакаться.

Но он меня даже не видит. Глаза прикрыты, густые ресницы скрывают от меня его взгляд, играя с текучей легкостью, он поет о вечности.

С каждой строчкой, каждым аккордом мои пальцы все глубже впиваются в бедра, горло сжимается сильнее.

В это мгновение я его люблю. Всей душой. Болезненно. Понимаю, что это всего лишь иллюзия, свидетельство силы его таланта. И как только он остановится, я освобожусь от этого наваждения. Но осознание не делает это чувство менее острым.

Добираясь до последнего рефрена, его хриплый голос плачет о любви, пальцы летают по струнам, музыка становится более жесткой, быстрой, более настойчивой. Он приближается к финалу. С его лба капает пот, а уголок рта дрожит.

Я делаю движение, чтобы дотянуться до него, но потом останавливаюсь. Он бы это возненавидел.

Аккорды гремят, сбиваясь с ритма, голос срывается. Последняя нота неловко замирает, одновременно повисая в воздухе и как-то резко замолкая.

И вот он. Больше не Джакс, а Джон. Его грудь тяжело вздымается. Рука дрожит, когда он проводит ею по мокрым волосам и дико озирается по сторонам, словно в поисках спасения. Я хлопаю, потому что не знаю, что еще сделать.

С напряженным кивком он принимает похвалу, все еще не встречаясь со мной взглядом, а затем торопливо заканчивает покупки у Сэма. Гитара будет доставлена позже. У меня такое чувство, что сейчас он не хочет ее трогать. Он все еще немного дрожит, когда мы покидаем магазин и выходим на свежий воздух.

Джон останавливается, чтобы достать из кармана свои липовые очки и надеть их. Снова проводит рукой по волосам, приглаживая их, и возвращается к образу горячего гика. Он засовывает руки в карманы брюк и одаривает меня добродушной улыбкой, словно никакого импровизированного концерта и не было.

— Вот это и есть магазин гитар Сэма.

Понятия не имею, почему он хочет скрыть это невероятное проявление таланта. Умей я делать то же, что и он, стала бы музыкальной шлюхой, выступающей на каждом чертовом углу дни и ночи напролет. Но я подыгрываю.

— Мне понравилось. Сэму тоже.

Я забыла спросить Сэма о сэндвичах. Позже вернусь к нему сама.

— Он отличный парень. Годами работал с кучей музыкантов.

Хоть голос его и не выдает, но лицо слегка бледнеет, а плавная походка сбивается.

Какое-то время мы идем в тишине. От этого не по себе, и я не пойму, что не так. Он смущен? Как такое возможно? Он же рок-звезда. Выступать — это в прямом смысле его работа. Обычно я гораздо лучше читаю людей и заставляю их чувствовать себя комфортно. Черт возьми, я вроде как профессионал. А вот сейчас не могу подобрать для поддержания беседы ни единого слова.

Джон толкает меня локтем.

— Вернемся к разговору о Барри.

— Барри? — Я хмурюсь. — Барри Уайт? Барри Манилов?

Он смеется.

— Вот о ком ты в первую очередь думаешь, когда речь заходит о Барри?

— А ты думаешь о ком-то другом, когда речь одновременно заходит о Барри и музыке?

Он пожимает плечами.

— Я бы подумал о Барри Гиббе или Барри Бондсе.