Абсолютно потерянная девушка-полурослик смотрела в тёмную прорезь шлема рыцаря, замершего в странной позе на пороге её дома, и рукой осторожно гладила безумного юношу по голове.

— Меня так-то Милькой кличут... — сказала она, чуть повернув голову к уху Тодда, — и вас тёмных ушлёпков я вообще-то недолюбливаю! Но ты... поплачь-поплачь... авось и травить тебя не придётся.

***

— И вы связались со святошей?!

Всё тот же дом травницы с очень невысоким потолком. У стенки, под связками трав, сидят рыцарь в ржавых доспехах и Тодд, что уже долгое время пытался ответить вразумительно на вопрос Мильки:

"Что происходит с тобой тёмный нытик?"

Тодд начал издалека, поминутно хватаясь за голову, он рассказал про святой поход, про то, что их послали проверить как пройдёт битва. А ещё он рассказал о том, что последние дни ему приходилось скрывать тёмную силу, чтобы не натравить на себя клирика… но и это ему не удалось и церковник теперь что-то подозревает... закончился несвязный рассказ медлительным бредом, который Милька прервала вопросом:

— И вы связались со святошей?

И тут же сама на него ответила:

— Хотя я понимаю… эти праведные ушлёпки подчас оказываются качественными промывателями мозговой жижи, даже тупо будет удивляться, как это вас заманили в кабалу... правда, за всю свою жизнь я видела лишь одного священника, Лайэна, тот заявился сюда ещё послушником, а когда церквушку возвели, так вообще стал местным священником и с тех пор ми-и-иленько так улыбается всем беднякам, что тащат к нему медные гроши, чтобы он помолился за здоровье чахнущего потомства и помянул добрым словом почивших предков... А сам Лайэн в то же время жирует как не в себя, уже ходит с трудом дряхлая развалина! Но ему всё мало, представляете? Маааало!

Милька чеканя шаг по деревянному полу ходила от стены к стене, но вдруг остановилась, и ещё раз оглядела тщедушное подрагивающее тело Тодда.

— Нет, так никуда не годится! Пойду заварю тебе цветок ромашки... и ушла в другую комнату, что-то там падало, шумело, что-то разбивалось об пол и Милька орала на весь и без того небольшой дом:

— Твою же демонскую срань!

Вскоре она вернулась, неся с собой жаровню, руки были в перчатках. Поставила её в центр комнаты, наклонила ладонь над тлеющими углями, и почти сразу же отпрянула.

— Хе-хе... Горячие!

Она стянула с себя перчатки, вновь ушла куда-то и вернулась с мешочком, достала из него горсть чего-то и зашвырнула на угли. Слегка потрескивая, от углей потянулся дымок. В комнате пахнуло жжённой хвоей и чем-то приторно-сладким, и едким.

Она вновь вышла и вернулась уже с подносом, на котором стояли три источающих пар глиняных стакана.

— Я подумала, что тебе одному пить мой замечательный отвар будет слишком жирно. Чем я и железяка хуже?

Она поставила поднос прямо на пол, сама присела рядом, сведя вместе ноги, в нелепом подобии позы покаяния.

— Правильно! Ничем мы не хуже, мы даже лучше! Ведь мы не тёмные твари, как некоторые! Так ведь, красавчик?

Она подмигнула в тёмную прорезь закрытого шлема. В этот миг она не походила на ребёнка вовсе, сейчас двоим странникам предстала возможность рассмотреть её с ног до головы, впрочем, как и ей рассмотреть их.

Она и правда казалась миниатюрной, на голову ниже гнома, и не так мускулиста и массивна, как крепкий горный народец. Но её фигура не напоминала и ребёнка. Она была крепкой и жилистой, а по тому, как прямо она сидит, по тому как плавно и легко ходит, потому как небольшое тельце в груди, плечах, заднице и ногах обтянула белёсая выделанная коровья кожа необычного наряда, где штаны и рубаха представляли собой одну целую кожаную одёжку с тёмными металлическими клёпками на боку, она совсем не напоминала ребёнка! У неё было миниатюрное тело человека, который много, очень много трудится и праздный отдых для которого немыслимая роскошь, это так же можно было понять по её рукам... крошечные, но с потрескавшимися ногтями, с загрубевшей тёмной гранью на ладонях. Это были руки плотника, руки охотника, руки крестьянина... такие руки Тодду были хорошо знакомы, и он иступело пялился на них, сжимая в своих трясущихся руках горячий глиняный стакан.

— А меня зовут Рейвен, — вдруг представился рыцарь и стянул со своей головы глухой ржавый шлем, затем откинул назад грязный потный капюшон подоспешника, оголив кусок плоти, испещрённый дырами с виднеющимися белыми пятнами черепа.

— Фу, ну ты и урод! — воскликнул Милька, но с такой интонацией, словно восхитились... и она даже наклонилась вперёд, так близко-близко, и тут же сморщила носик, и сделала вид, словно её рвёт прямо на согнутые колени Рейвена, и придушенным шёпотом она с содроганием выдала:

— Ты ещё и воняешь как последняя болотная гнида!

Тодд же во все глаза пялился на рыцаря, которого оказывается зовут Рейвен, и не мог понять, что вообще происходит? Этот железный искорёженный истукан никому до этого момента не показывал своё лицо, кроме разве что Тодда... и лучше бы Тодд этого не видел. И он ни разу не помнил, чтобы рыцарь полностью снимал с себя свой доспех... Однако он слышал лязг по ночам и хруст кустов, в которых рыцарь явно справлял нужду, снимая часть доспеха... Но никогда днём, никогда прилюдно, даже при нём, а сейчас он не только назвал ей своё имя, но и снял шлем... С чего такая открытость? Он только подумал об этом, и губы его сразу же обратили вялые мысли вслух:

— Что ты кинула на жаровню?

Рейвен и Милька в этот момент похихикивая как две маленькие девочки рассматривали друг друга, и вопрос явно выбил их из какой-то единой атмосферы.

— А, это... — Милька убрала за ухо выбившуюся из косы прядь, волосы у неё были чёрные, непокорные, то здесь, то там выбивалась прядь, а концы и вовсе закручивались в один большой колтун. — Это дурман-трава, — с лёгкой улыбкой на устах выдала она.

Тодд подобрался, сила прошлась по его телу целительской волной, сбрасывая раскованность, и приятную телесную негу.

— И для чего ты это сделала? — голос его уже перестал дрожать, он постепенно отходил от внезапной вспышки какого-то дерьма, что копилось в нём все прошедшие годы.

— Да не кипишуй ты! — Милька откинулась назад на руках, кожа на её стройном животе заскрипела. — Дурман-трава не так опасна, как её концентрат с некоторыми дополнительными правками и каплей силы... Тогда получился бы эликсир "любовный приворот", а без всех этих штучек... просто травка для жаровни, помогает чуть расслабиться, развязывает языки, разве это не лучше, чем вливать в себя прокисшее навозное пойло?

Тодд ничего не ответил.

— Да ладно... —пробормотал Рейвен. — Мне за последние дни впервые удалось хотя бы чуток расслабиться… Этот церковный отпрыск мне уже осточертел!

— Ха, да ты истинный богохульник, мой друг! — воскликнула Милька. — В одном предложении и Светлоликого помянул и чертей из преисподней не забыл! Ха-ха-ха! У жирной туши Лайена сейчас бы задница праведно воспылала, услышал бы он твои речи! Богохульство, Богохульство! Сжечь еретика, СЖЕЕЕЧЬ!— последние слова она выдала высоким визжащим голосом, явно парадируя кого-то...

Рейвен не смог сдержать смеха, однако лицо его ничего не отображало, лишь чуть прикрытые глаза намокли в уголках, и весь он дрожал, содрогаемый внезапным хохотом.

Милька глядя на это кряхтящее нечто загоготала, и Тодд тоже, не в состоянии находиться в покое, среди безумцев, захлёбываясь смехом, упав лицом в пол… и смеялся, не в состоянии распрямиться и взглянуть на внезапно сошедших с ума товарищей.

Вскоре у них закружились головы. Милька быстро залила водой угли, в воздух поднялась копоть и дым. Тодд и Рейвен помогли ей приоткрыть окна, удивительно дело, но в этом доме рамы можно было сдвинуть в стороны, в специальные пазы в стене, позволяя в любой момент впустить в домик чистый холодный воздух. Видимо дым у травницы был частым гостем и проветривать приходилось регулярно.

Головная боль постепенно ушла, оставив после себя лёгкую раздражённость и чесотку в носу. Но вместе с этим в комнате стало зябко.