— Тогда победи. — Брукс всё ещё улыбался, но в этот раз более вдумчиво.

— Ты так говоришь, будто это не проблема.

— Ты Клементина Райдер. Ты побила рекорд в пятнадцать секунд на скачках в прошлом году. Это не проблема. — Откуда он знал?

— Ага, и сейчас мне в среднем нужно пять минут, чтобы сделать круг, — возразила я, — просто небольшая разница.

— Две недели назад ты не могла взобраться на лошадь, так что мне нравятся твои шансы, — сказал он. — Кроме победы, почему ты хочешь участвовать в скачках?

Это был сложный вопрос. Не потому, что я не знала ответа, а ровно наоборот. У меня не было сомнений на этот счёт. Я не была уверена в том, что такого было в этом мужчине, что вытягивало все слова, который обычно существовали исключительно в моей голове, но я хотела рассказать ему.

— Я хочу иметь шанс попрощаться, — я тихо признала. Я даже не была уверена, что Брукс услышит меня из-за воды.

— Ты заслуживаешь этого, — просто сказал он. То, как он смотрел на меня, заставляло меня хотеть остаться здесь с моими ногами, обёрнутыми вокруг его талии, и его руками, держащими меня, навсегда.

— Ты не собираешься приставать ко мне с расспросами, почему я бросаю свою карьеру, или сказать мне, что я совершаю ошибку?

— Нет, — сказал он. — Честно говоря, мне это интересно, но единственный человек, который должен быть доволен твоим решением, — это ты сама, Эмми. — Судя по выражению его лица, он действительно так считал.

— Я не понимаю, что чувствую, честно. Всё, что я знаю, это я люблю ездить верхом, но я больше не хочу, чтобы езда верхом была всем для меня, — признала я.

— Знаешь, если тебе не нравится та дорога, на который ты сейчас, ты можешь проложить новую.

— Кто сказал это? Роберт Фрост? (Прим. Роберт Ли Фрост — американский педагог, один из крупнейших поэтов в истории США, четырёхкратный лауреат Пулитцеровской премии.).

Брукс улыбнулся и покачал головой.

— Долли Партон, — ответил он. (Прим. До́лли Ребе́кка Па́ртон — американская кантри-певица и киноактриса, которая написала более шестисот песен и двадцать пять раз поднималась на верхнюю позицию кантри-чартов журнала «Биллборд».).

— О, Боже, — сказала я, смеясь, — думаю, это решение давно созревало. Мой терапевт в Денвере переживал, что я выматывала саму себя.

— Это так?

— Да. Но не так, как ты думаешь, — сказала я. Он слегка кивнул мне, давая разрешения продолжить, — несколько лет назад мне диагностировали СДВГ. Мне всегда казалось, что я делаю миллион вещей одновременно, и я чувствовала, что должна уделить всем этим вещам всё своё внимание.

Я думала о том, как постановка диагноза изменила всё для меня. Внезапно я смогла объяснить, почему поступала таким образом. Это было открытием для меня. Это всё изменило, но не так, как я ожидала. Я надеялась, что диагноз всё решит, что я больше не буду чувствовать себя такой отчаянной, чтобы всё время полностью контролировать ситуацию, что я перестану принимать импульсивные решения, основываясь на том факте, что это заставило меня на минуту почувствовать, что я сама отвечаю за свою жизнь.

Этого не произошло. Вместо этого, я лишь знала, почему я так делаю, но я не была способна остановить себя. Я продолжала делать слишком много дел и фиксироваться на вещах, которые заставляли меня почувствовать силу.

— Какое-то время выполнение всех этих действий казалось невероятным. Мне казалось, что я могу выполнить миллион дел и не допустить ни одной ошибки. Я делала так в старшей школе, в колледже и поступила так же в своей карьере наездницы. Я действовала слишком сильно, слишком быстро. Это похоже на цикл гипер-фиксации. Езда верхом была более последовательной, чем всё остальное, но, когда я побила пятнадцать секунд в той рекордной поездке, казалось, что мои отношения со скачками полностью изменились.

Брукс не сводил с меня глаз, слушая всё, что я говорила.

— Это не приносила мне никакого удовольствия, но я продолжала заниматься, потому что не могла остановиться. Это было почти импульсивно, учитывая то, как я тренировалась и ездила верхом в течение нескольких месяцев, предшествовавших моему несчастному случаю. Примерно за неделю я упёрлась в стену. Я потеряла свою мотивацию. Это слишком давило, я устала. Я ушла в свои мысли. Моё сердце больше не принадлежало скачкам, а я не ездила верхом на своём уровне. Иначе, я, вероятно, смогла бы что-то сделать при падении. Может, не остановила бы его полностью, но могла бы, по крайней мере, смягчить удар.

— Падение было не по твоей вине, Эмми. Такое дерьмо могло случиться с любым, — сказал Брукс. Его тон был серьёзным.

— Знаю, но я миллион раз сваливалась с лошади. Я знаю, как делать это безопасно, и я должна была поступить так вместо того, чтобы позволять лошади прокатить меня.

Я вздрогнула при воспоминании удара о забор и почувствовала, как большой палец Брукса под водой делал маленькие круги по моим рёбрам. Его прикосновение успокаивало.

— И последние пару месяцев я была такая чертовски уставшая. Я проспала свой будильник чаще, чем когда-либо. Я перестала принимать свои таблетки от СДВГ. Я сидела в своей квартире и не двигалась, позволяя жизни проходить сквозь меня, и мне было наплевать.

— Так что заставило тебя вернуться домой? — спросил Брукс.

— Чистый импульсивный контроль, — сказала я честно. Он выглядел смущённым и мне показалось, что надо объясниться. — Когда у меня появляется импульс сделать что-то, мне сложно это контролировать, когда всё нормально. Особенно сложно, когда я всё равно чувствуя себя неконтролируемо.

— Но это заставляет тебя чувствовать более контролирующей? — спросил он задумчиво.

— На минуту, да.

— Так ты жалеешь, что вернулась домой?

Это был чертовски хороший вопрос. Я думала об этом. Честно говоря, я думала, что буду жалеть о возвращении домой, но я не жалела.

— Нет, не жалею. Не важно, как я пришла к этому решению, оно было правильным. — Я заметила, как слегка расслабились его плечи после моего ответа. До этого момента я не осознавала, что они были напряжены.

— Эмми, хочу, чтобы ты знала, что я рад, что ты здесь.

Он опять смотрел на меня так. Будто я была единственным человеком на планете, который имел значение.

Я опьянела от этого взгляда.

Мои ноги всё ещё обвивали его талию, а он прижимал меня к себе. Я могла чувствовать жар его рук на моей коже даже под водой. Я наклонилась и положила свою голову на его плечо.

— Знаешь, — сказал он. Я чувствовала его губы на своих волосах. Я хотела почувствовать его губы везде, — я узнал о тебе за последние две недели больше, чем за двадцать лет.

— Я тоже, — сказала я. Я хотела узнать больше. — Расскажи мне что-нибудь ещё.

— Что ты хочешь знать? — спросил он. Я хотела узнать, когда он изменился, но не думала, что могу спросить об этом прямо. По большей части, потому что я не знала, действительно ли он изменился, или просто я никогда по-настоящему не знала его, или оба этих предположения были верны.

Вместо этого я сказала:

— Ты выглядишь иначе.

— И?

— Думаю, мне просто интересно, когда это произошло. — Он молчал. Я надеялась, что не сказала лишнего.

— Пять лет назад, — сказал он твёрдо. — Множество вещей случилось со мной за раз. Райли родилась, Джимми умер, я унаследовал кучу дерьма, о котором я даже не знал, что Джимми владел, и я загремел в тюрьму после довольно серьёзной драки в баре. Твой отец пришёл вытащить меня из тюрьмы. Он сказал, что либо я стану собой, либо буду как Джимми, но я не смогу быть и тем, и тем. Не знаю, будто это соединило что-то в моей голове. Я думаю, многое во мне осталось прежним. Я просто перестал активно работать против себя самого.

Мой папа сказал мне, что Брукс был своим худшим врагом, поэтому я могу понять, как наличие чего-то, ради чего можно работать, могло бы изменить это для него.

— Ты хотя бы выиграл драку в баре? — спросила я, пытаясь разрядить обстановку.

— Определённо, — сказал он, — но этот мудак сломал мне нос.